Память сердца

Барыбино

Иду от станции метро «Павелецкой»… Иду, размышляю, а из репродуктора голос:

– Внимание! Электропоезд до станции Барыбино отправляется со второго пути!..

И вспомнилось: Барыбино… Боже мой! Так это же сорок первый год. Война! И всколыхнулось – интернат!..

В Барыбинском интернате, где до эвакуации моя старшая сестра была пионервожатой, а мама работала на кухне, я тоже был на ответственной должности – пионервожатым в отряде мальчиков. Правда, недолго. А взяли меня потому, что людей, пригодных для такой работы, было мало: многие уезжали из Москвы. Семья наша, таким образом, была вроде пристроена: мама, пять человек детей и шестой – племянник. Через «Союзфото», где отец работал начальником лаборатории, он помог интернату обзавестись мебелью, ставшей в связи с эвакуацией ненужной, (чтобы не досталась немцам, «приговоренная к сжиганию»). Вот он и отвез все в интернат: диваны, кресла, шкафы, стулья, посуду из столовой, – там все сгодилось. Немцы туда не дошли.

Дни в интернате проходили спокойно. Детей постепенно забирали, семьи эвакуировались. А на смену привозили других.

Лето стояло теплое. Тепло было и днем, и по вечерам, и даже ночью. Мы с ребятами часто засиживались допоздна, вели серьезные разговоры о родных, воюющих на фронте, о тех, кто уже получил «похоронку»; о том, как жаль, что нас не берут на фронт, а фашисты «прут и прут»… Вспоминали Москву, дежурства на крышах…

Фашистские самолеты летали на Москву через нас, через Барыбино, и по гулу мы их легко отличали. Нам казалось, что немцы прилетали откуда-то справа и над нами поворачивали на Москву.

Ранним утром мы часто следили за воздушными боями – прямо над нами! Правда, различить, где наши самолеты, где немецкие, было трудно из-за высоких скоростей и большой высоты. Но когда, окутанные шлейфом черного дыма, с надрывным воем падали горящие самолеты, мы видели, чьи это. И если удавалось распознать подбитого фашиста по гулу мотора или разглядеть свастику на его крыльях, радости нашей не было границ:

– Попал, попал! Сшибли гада! У-у-ра-а!..

Как-то, только забрезжил рассвет, несколько ребят незаметно ускользнули из спальни и помчались на аэродром. У нас в отряде было несколько сорванцов, знавших все: где аэродром, где пекарня, где правление колхоза как дойти до станции коротким путем, где растут грибы, где орехи, где дозрел горох и выросла морковь. Директриса их называла разведчиками и поручала мне внимательней присматривать за ними.

Так вот, эти ребята видели воздушный бой прямо с аэродрома! Они видели, как падал наш горящий самолет, как летчик приземлился на парашюте…

Наутро по радио сообщили про таран Талалихина. Ребята, те, что бегали на аэродром, с гордостью рассказывали, что видели все!.. Видели, как перевязывали именно Талалихина! А он смотрел на них, прячущихся, улыбался и подмигивал им.

В одну из ночей нас разбудили: не то по колоколу били, не то кричали «Тревога, тревога!..» Гудели самолеты, стреляли зенитки, бегали по небу лучи прожекторов. Паника была жуткая, незабываемая.

Кое-как одетыми мы выскакивали в коридоры, в полутьме куда-то бежали и зачем-то кого-то искали…

А из кабинета директрисы, перебраниваясь на ходу с ней и с перепуганными, всклокоченными педагогами-воспитателями, вышли какие-то военные мужики в блестящих сапогах, щеголеватых гимнастерках, с пистолетами в руках.

Но мальчишек им было не обмануть, они их раскусили и не боялись:

– Наган!.. О-ой! Заряжен?

– Нет, пистолет!..

– Предохранитель не на месте…

– Нет, ты что?!

Военный обратил внимание на эту «шебутню» и моментально снизил голос. Нагнувшись к уху директрисы, заговорил резко, но уже без спеси:

– Рассматривайте это как приказ! Вы не понимаете?! Немедленно поднять! Разбудить всех воспитанников, всех – до одного!..

Мы сгрудились вокруг педагогов, стали прислушиваться к перебранке. Взрослые начали шептаться. Военный начальник продолжал отдавать приказания, теперь слышны были только отдельные слова:

– Всех послать… собрать все листовки!.. Исключить чтение!..

– Это же дети, много дошкольников! Они ничего не понимают!..

– Вот и хорошо, что не понимают. Не будут читать!

Но директриса уже была в состоянии крайнего возбуждения, если не сказать – шока.

– Нет! – в запальчивости почти взвизгнула она. – Это дети! Мало ли что у вас там может случиться! Вы же за детей не отвечаете! Я этого не допущу!..

Кончилось тем, что все вожатые, и я в том числе, должны были идти, вернее, ехать в поле километров за пять на телегах, которые были уже подготовлены, и собирать фашистские листовки. Оказалось, немецкий самолет сбросил парашютистов. Один из них прямо над этим полем попал в перекрестие двух прожекторов, и они вели его до земли! Главное, видели, как в свете прожекторов парашютист разбрасывал листовки.

А когда мы подъехали к тому полю, там валялся только парашют.

– В интернате столько времени потеряли! – бурчали недовольно ребята. – А могли бы успеть и поймать парашютиста!..

– А может, военные и не хотели?! Боялись?

Мы-то, понятно, все были готовы пойти даже на фронт, не только на облаву! Только свистни!.. Но непонятно, как с горсткой детей (мы хоть и вожатые, но все же дети!) наши военачальники собирались проводить операцию по поимке вражеских парашютистов?

Итак, никого из чужих в поле мы уже не застали. Но нашли нераспечатанные стопки листовок, спрятанные в копнах ржи. Нам так хотелось найти, обезвредить шпионов, что все готовы были, что называется, носом рыть землю, но… все усилия тщетны: мы так никого и не поймали.

– Собирайте быстрее, – уже громко кричал военный, – пока люди на жатву не собрались!..

Светало. Собирая листовки, мы рассыпались по полю. Один мужик в грубом прорезиненном плаще, накинутом поверх гимнастерки, следил, чтобы мы не читали, а все приносили ему. Он сам жег листовки, бросая их в костер. На листовках были фотографии Якова Сталина с немцами – две или три фотографии. Тогда, в далеком детстве, они меня потрясли: сын самого Сталина в плену у немцев!.. Как ни странно, судьба опять столкнет меня с фактами трагедии Якова Сталина и его сына, полковника танковых войск Евгения Джугашвили. Но об этом позже…

В один из бурных дней в интернате появился Стасик Морозов с приятелем, не помню, как звали его. Оказалось, что Стасик – сын директора нашего интерната. Мы были рады встрече. Я – тому, что появился старший товарищ, а он мне – как спасенному им. Ведь это он тогда у Киевского вокзала так упорно настаивал, чтобы я вернулся домой.

Мы дружили; играли в футбол, в волейбол, придумывали разные забавы – словом, жили весело, как говорят, жили – не тужили.

Недалеко от интерната по небольшому овражку текла речушка, шириной метра три; неглубокая – можно было перейти вброд. Но был там участок, где противоположный берег – крутой, обрывистый. А под ним вода разливалась, образуя озеро диаметром метров двадцать. Это место было глубокое, во всяком случае, мы не доставали дна. Называлось оно «омутом». С крутого берега мы ныряли туда с разбега. Ну, и как-то раз, разогнавшись, я побежал и перед прыжком поскользнулся на мокрой траве… Надо сказать, нырял я неплохо; во всяком случае, Стасик ставил меня в пример: «Вот так надо нырять! Без брызг! Как Володя ныряет! Красота!..»

Потом, конечно, уже говорили другое: «Ныряй не как Володя. Так нельзя! По-своему ныряй. Нас может не оказаться рядом!..»

Так вот, я побежал, поскользнулся и упал в воду животом! От удара, вероятно, я «вырубился» и мгновенно пошел на дно…

Очнулся на берегу. Меня, оказывается, вытащили Стасик и его друг. Как рассказывали потом ребята, оба прыгнули за мной! Нашли далеко не сразу.

– Долго я тонул, Стась?.. Долго в воде был?

– Ничего, все в порядке. Главное, не вспоминай! Не думай об этом. И маме своей ничего не говори, не пугай ее. Все обошлось же!

Это он меня спасал во второй раз. А с ними произошло вот что…

Там, куда ребят отвезли рыть окопы, в первые же дни все картофельное поле, где им только-только успели определить район работ: наметить профили, набить колышки, обстреляла немецкая артиллерия – ну просто изрыла, испахала все! После обстрела все поле покрылось мелкими клубнями – ходи и собирай!..

И вот в такой день погиб Витек Самсонов, вратарь футбольной команды 520-й школы; в том году он перешел в десятый класс. Рядом взорвался снаряд, и Витька убило осколком. Поблизости другим осколком, был подрезан то ли телеграфный, то ли радио-столб. А парнишке осколок попал в голову. Рассказывал обо всем друг Стасика. Сам Стасик не мог рассказывать, его начинало трясти.

– Когда к Витьку подошли, он лежал на животе… Затылок срезан. Мозг вывалился и парился… И запах какой-то неестественный – теплый. А пальцы правой руки – большой и указательный – дергали какой-то прутик. И большой палец как бы продолжал выковыривать, расщеплять этот прутик! Как будто парень живой был совсем!

После обстрела мужики прямо тут же, на картофельном поле, принялись обсуждать ситуацию:

– Как быть с ним, товарищи? Что делать будем?..

Ни мнений, ни предложений не поступало. Все были растеряны, подавлены. Да и мужиками-то вряд ли их можно было назвать: Стасик со товарищи – зеленые старшеклассники, а прочие – намного ли старше? – мужики-то все на фронте! Но было среди них несколько стариков, признанных годными только для «трудового фронта», они-то и принимали решение:

– Надо везти в Москву, к родственникам! Он из нашего района, может, сосед…

– Ну да!.. А как везти? На чем?.. Ты повезешь?

– А кто разрешит увезти?

– И кто повезет: нет ни гроба, ни документов.

– Да… У нас только списки тех, кто с Кировского района…

Кто-то из мужиков присел на поваленный столб – закурить… И вдруг сработал контакт проводов, и из репродуктора, как нарочно, грянула песня:

Все-таки большинством голосов решили найти руководителей, кто сопровождал ребят, поставить в известность и, получив разрешение, официально похоронить Витька на месте гибели – у столба. Вещи его отвезти родным, поручить кому-нибудь…

В тот же день Стасик с другом решили уехать. Они предупредили старших мужиков:

– Товарищи! Мы ставим вас в известность: уходим в Москву. Там мы больше пользы принесем! Нас не ищите и не ждите…

А мужик, что предложил похоронить Витька здесь, посоветовал:

– Решили идти, уходите! Никому ничего не говорите. А то еще за агитацию пришьют…

– Зачем?! При чем агитация? Поручить им вещи Самсонова родным отвезти! – резонно предложил кто-то. – Документ официально оформить. Мало ли, по дороге спросят!..

Все поддержали. Уходя, ребята взяли, сколько смогли картошки, вещи Самсонова, – и все!..

За двадцать пять дней прошли много сотен километров. Картошки хватило ненадолго. По дороге картошку варили, пекли на костре. Попадалось поле – ели свеклу, морковь. В пустых деревнях, кроме кошек – никого. В одном погребке (наверное, уходили спешно) нашли прокисшее молоко в крынках; с большим удовольствием воспользовались. Свинины килограммов пять, будто для них оставлено было, – хватило тоже ненадолго.