Память сердца

Ирреальное

В пятидесятых годах затосковал я что-то по родной деревне, откуда увезли меня в 1926 году трехмесячным. Родной она мне стала в военные годы, во время эвакуации, когда был там с семьей: мамой, папой, сестрами, с племянником любимым Шавкятом, все Шуриком его звали. Да…

А сейчас я почти один остался. Шурик в девятнадцать лет, в конце пятидесятых, «пропал без вести». Как рассказывали родители, его обвинили в организации группы «антисоветчиков». Якобы печатал и распространял антисоветскую газету. Долго был под следствием. Никого не выдал!.. Понятно – в девятнадцать лет! Романтика. Видимо, всё взял на себя. Но это – рассказ особый…

Прибыл я в Пачелму, зашел на колхозную квартиру, к Арсецким. Думал, есть кто из Никольского, подвезет, – пешком-то двадцать восемь километров! Но из деревенских никого в колхозной квартире не оказалось, и мне пришлось у Арсецких заночевать.

В августе было это. Знаете, только в августе бывают такие темные ночи – в метре от себя человека не видишь. И главное, вечера такие душные! Да и ночи тоже. Я с годами убедился: только в августе такие ночи бывают. Чернота вокруг какая-то густая, вязкая. Темное бездонное небо, опрокинутое над головой, сливается с таким же черным воздухом вокруг. И находишься ты будто в каком-то непонятном пространстве. И если бы не земля под ногами, с ума можно сойти… И дышать тяжело, просто невыносимо.

Хозяйка тетя Нюра знала меня с сорок первого года: мы часто привозили зерно в район и оставались у них ночевать. Их дом был арендован колхозом и считался колхозной квартирой.

С вечера хозяйка подготовила мне на улице постель у дома – на телеге. Положила сена душистого, чтоб помягче было, и простыней прикрыла:

– Спать будешь, Володь, как в Никольском…

– Это почему, теть Нюр?

– Сено-то Никольское. Дух, чуешь, какой?! Ребята говорили, с гавриловских скирдов накладывали, только вчера привезли. Будто знали, что ты, Володь, приедешь.

– А кто привозил?

– Глухого Зинюра сын и Акрам, шапошника сын. Молодые они, ничего не знают, да и не помнят. Одно слово, школьники…

Я стою, разговариваю с ней, а постели не вижу – такая темнота. И – душно. Ну просто дышать нечем! Подошел ближе: действительно – аромат, сразу покосы вспомнил. Сама постель не видна. Вроде вот она… Нащупал, присмотрелся: что-то белесое, продолговатое – нереальное висит как в воздухе. А напоминает – недоброе, тревожащее. Ложиться на нее жутковато. Тетя Нюра помолчала, что-то вспоминая:

– Володь, ты из Москвы. Может, слышал что али читал; объясни, если сможешь. Я учительницей была. Приехала среди «двадцатипятитысячников» по призыву комсомола в начале тридцатых годов. Комсомолка! Не верила и не верю ни в черта, ни в бога! Может, объяснишь, что это было?..

Я, заинтригованный, насторожился…

– Вот, в такую же темную и душную августовскую ночь мы с Валей, первой дочерью, лежали дома на полу, там было прохладней. Гриша в другой комнате кряхтел, ворочался – заснуть не мог. А я держала на руках Витю, сына, ему было около годика. Он болел, то ли грипп, то ли еще что… Знаешь, как было тогда с врачами… Так вот, сижу… И вдруг открывается дверь с шумом, сквозняком задувает огонь в лампе, и в дом заходит женщина в белом чем-то. И делает непонятные движения из стороны в сторону, будто переваливается с боку на бок! Думаю, что такое? Таня-соседка? «Тань, ты что ли дуришь?» – Молчит. Подошла, переваливаясь, ближе… И опять молчит. Я положила Витю на постель, привстала, хотела схватить ее… – и все исчезло. Ну, думаю, показалось: не спала несколько дней из-за болезни сына. Села. Витя забеспокоился. Взяла его на руки, сижу, успокаиваю. Вдруг дверь опять открывается, женщина уже ближе ко мне, делает такие же несуразные движения… Думаю, я что, не прогнала ее?! Сплю? Да нет же – вот она!.. «Тань?!» – Молчит.

Опять кладу сына. Встаю, хочу дотронуться, схватить. Не выпустить! – Все исчезло! Ускользнула!.. Думаю: «Нет! Не бывает так. Я сплю, сон вижу. Ну, сколько дней не спала! Надо проснуться! Но как?..» Подошла к двери, сняла со стены фонарь. Зажгла. Поднялась на чердак – никого! На скотном – никого. Все тихо!.. Вышла на улицу, хочу прогнать сон. Походила чуть… Вхожу. Выпила воды – холодная. Плеснула остатки на дверь. Думаю, если я сплю, и все повторится, то дверь будет сухой! А если мокрая, значит, я не сплю! Легла… Вспомнила про дверь, встала, закрыла на крючок. Легла… Ребенок закуксился, я взяла его на руки, только села… Дверь с грохотом открывается. Падает фонарь… В доме опять женщина! Ну, думаю, сволочь, меня не обманешь!.. Швырнула в нее заготовленный башмак. Второй… Оба башмака вылетели в открытую дверь – в сени!.. Женщина исчезла! Я встала. Поставила фонарь на стол. Подхожу к двери, закрываю – а дверь-то – мокрая! Значит, я не сплю?! И крючок открыт, а я закрывала! А главное, дверь-то – мокрая!.. Иду, бужу мужа: «Гриш, со мной ли, не знаю, но что-то происходит!..»

От ее рассказа меня охватывает озноб жути. Начинает трясти!.. На телеге, где белела простынка, кажется, будто гроб висит…

Спокойный рассудительный голос хозяйки меня немного отрезвил:

– Пойдем, Гриш, говорю… Мне, один черт знает, что видится!.. Он мне: «Не спишь ты, измучилась, вот тебе и видится разное!» Я ему объясняю про дверь: мол, воду плеснула! Он отмахивается: «Тебе – один черт, а Анашкину, когда напьется, десятками являются! И орехи щелкают. Пойдем, подышим свежим воздухом…» Гриша сел на порог дома, и в темноте только огонек цигарки светится. А я подошла вот сюда, где ты стоишь, и думаю, что же это такое?..

От ее последних слов меня снова передернуло. На всякий случай я покосился на телегу: вроде нет гроба…

А тетя Нюра продолжает:

– Вдруг вижу, женщина в белом, вот как ты, стоит передо мной и держит на руках ребенка. Она успела сказать одно слово: «Мается». И ребенок у нее из рук вываливается, вываливается… Я машинально подставила руки и почувствовала – что-то холодное!..

Женщина исчезла. Я кричу: «Гриш, пойдем домой! Что-то с Витей!..» Заходим домой, муж зажигает лампу. Вижу:..а Витя наш уже и не дышит. Мертвый… Просыпается Валя, ей три годика было, и плачет навзрыд, не остановить: «Мама, какая-то тетя в белом моего братика Витюню унесла!»

Тетю Нюру лихорадило, она стучала зубами.

На телеге простынка уже начинала проглядываться, проступать отчетливей. Ночь таяла. Дядь Гриша, муж Нюры, сидел на пороге дома, курил:

– Ты опять за свое! Прошло столько лет, а она никак не забудет!.. Иди, Володь, покури со мной махорочку мою. Скоро светать начнет.

– Ку-ка-ре-ку-у!.. – прокричал где-то первый петух.

– И то правда! – к чему-то сказал дядь Гриша.

И понеслось как наперегонки: «Ку-ка-реку! Ку-ка-ре-ку!..»

Я ничего не смог объяснить тете Нюре. Хотя знаю: многие матери во время войны чувствовали моменты гибели своих сыновей. Может быть, какой-нибудь ученый-физик и смог бы объяснить это телепатией, передачей на расстояние энергии, – не знаю. Лично мне ближе мистическое толкование этого явления. Непознанное, неразгаданное как-то больше волнует смертного, его эмоциональную, ранимую сущность – словом, душу.