Память сердца

Старая фотография

Моя сестра, перебирая свои бумаги, нашла старую довоенную фотографию с надписью «Рустаму на память». На фотографии родственник – дядя Миша Лайшев. Он, как и мы, жил в подвале дома Бахрушина, вместе со своими сестрами. Как подвал отстраивался, обживался, я уже писал. На обороте фотографии надпись – приветствие, пожелания и приписка: «Рустам, извини за плохое фото. Снимал тоже призывник. Он только учится снимать». К чему приписка?.. Дело в том, что для дяди Миши я был почти профессионалом.

Когда я перешел в четвертый класс, в день рождения, муж сестры подарил мне детский фотоаппарат. Этот наш зять, я имею в виду мужа сестры, был, пожалуй, самым образованным среди родни – ученый, кандидат наук, доцент, преподаватель вуза. И вот, видимо, решил он подтянуть меня к какой-либо профессии, заразить интересным делом, чтобы я поменьше гонял во дворе мяч и разгильдяйствовал, как все мальчишки. Фотоаппарат маленький такой, фанерный, стоил шесть рублей девяносто копеек. Продавали их в фотомагазине рядом с Зацепским рынком. Негативы стеклянные, размером шесть на девять. Отец мой в то время работал на фабрике «Союзфото». Он и отвел меня к главному фотографу, который научил снимать и обрабатывать стеклянную пластинку-негатив и печатать карточки при дневном свете.

Фотографии получались хорошие, коричневой тональности, такие фотографии до войны делали только в ленинградских фотостудиях. Сейчас, к сожалению, на стекло не снимают и при дневном свете не печатают: утеряна технология и не выпускаются нужные химикаты. Да сегодня, пожалуй, начинающему фотографу и не нужны те тайны ремесла. Все решает автоматика, цифровое изображение… А тогда всему надо было учиться. Помимо занятий с главным фотографом в «Союзфото», я посещал в фотокружок при клубе имени Кагановича. В общем, во дворе и среди родственников вскоре я уже слыл профессионалом. И сейчас, по истечении стольких лет, некоторые фотографии, снятые мной тем аппаратом, сохранились.

К чему я все это рассказываю?.. Призывник-фотограф оставил на фото, присланном дядей Мишей, свою тисненую овальную печать с гравировкой по дуге: «Салазкинъ», внизу – «В. С.» – и через твердый знак!

Я уже писал, как жили мы в Расторгуеве у Салазкина Владимира Владимировича, как бывали с отцом на Кузнецком Мосту у него на квартире. Тогда, в тридцатых годах, ему было за семьдесят. По годам, получается, что солдат-фотограф – скорее всего, правнук! И печать у него прадедова: «Салазкин В. С.». Владимир Сергеевич! Ну другого просто не может быть!..

Какие же фортеля выкидывает с нами судьба! Как сводит и разводит!..

Жаль, что фото дошло до меня только в 2005 году. Дядя Миша служил в тридцатых годах в Белоруссии, в Уручье. А я много раз выезжал туда в семидесятых-восьмидесятых на киносъемки в ракетную воинскую часть. И каждый раз мне казалось, что с Уручьем меня что-то связывает…

Ну никак в голове не укладывается, как это возможно! Наверно, тогда, в детстве, мне и попадалась на глаза эта фотография, но осмыслить всю информацию, вложенную в нее, я, конечно, не мог. А странное напевное слово Уручье осталось где-то в извилинах памяти…

Вернулся Лайшев из армии в конце тридцатых. Разговора о подаренной фотографии тогда у нас почему-то не было.

Прошло столько лет. Я смотрю сейчас на снимок, на молодого щеголеватого и бравого военного – дядю Мишу, и думаю. Думаю… Ну почему? Почему распорядилась так судьба?! Дала шанс встречи с потомком Салазкина, будто протянула ниточку нашей возможной дружбы – как завет моего отца, как напутствие по жизни – и все перечеркнула! Разбросала!..

Будто хотела продолжения духовной связи между двумя нашими родами – Маминых и Салазкиных – и развела!.. Перекинула зыбкий мостик надежды от прошлого к настоящему – и сожгла мосты! Не дала сбыться возможному и необходимому!..

Ведь служили-то Лайшев и Салазкин вместе. Может, Салазкин-фотограф рассказал, что он тоже москвич, так сказать, земляк. Что жили в Расторгуеве… Нельзя исключить, что и дядя Миша, зная, что мы жили в Расторгуеве у Салазкиных, о дружбе моего отца с прадедом своего сослуживца, решил и нас свести осторожненько.

Ведь иначе не объяснить, почему эту фотографию подарил он именно мне, а не кому-нибудь из братьев; с ними-то он был близок, дружил! Нет, он надписал снимок мне! Мне – как младшему из рода Маминых по мужской линии. Вероятно, дядя Миша предполагал, что я, как самый младший, смогу нести и развивать эту связь, эту дружбу дальше и дольше других.

Она живет во мне, эта духовная связь между отцом и старым Салазкиным, до сих пор. Живет и отзывается в душе чем-то сокровенным, добрым, трогательным. И кажется мне, что я, как и мой отец, должен быть обязаным, признательным роду Салазкиных. Кто знает, может быть, я мог бы чем-то помочь молодому Салазкину? Может, он так же, как я в нем, нуждался во мне?..

Никто уже не даст мне ответа. Никто. А мысли сверлят, будоражат, гнетут: не состоялось, не пришлось, не случилось!.. А покоя нет. Что ж, выходит, есть в этом и моя вина?..

Ну не может быть, чтобы на фамилию Мамин случайно была послана фотография, сделанная Салазкиным, и поставлена печать как доказательство: «Да, я Салазкин». И печать-то – прадедова! Ибо в тридцатых годах писали уже по-другому…