Память сердца

Ехали на крыше поезда, но это случалось редко. На грузовики их не сажали – видимо, боялись. В основном, ребята шли пешком. Документов-то никаких! Кроме справки, что везут вещи погибшего. Но эту справку никто даже читать не хотел…

– В общем, ты правильно поступил, Володь, что послушался тогда нас. Мы тебя вспоминали. Ох, как тебе было бы тяжело с нами! А нам с тобой. Но ты, молодец, послушался…

– А мы Нину Михалну, маму твою видели. Только ты ушел, и она показалась! Хотела по перрону тебя искать. Еле уговорили, чтоб домой за тобой пошла. Вот видишь, что к чему?..

Но вскоре и наша семья эвакуировалась. Прощай, интернат! Прощай, Барыбино!..

Потом деревня. Потом завод, вечерняя школа. Так и затерял я Стасика – старшего товарища. А жаль. Дважды я ему обязан жизнью. Даже фамилию его я редко вспоминал. А фамилия-то у него что ни на есть русская – Морозов. Ведь мы как общались: Стасик и Стасик. А он меня: Мамкин да Мамкин…

Не умеем дружить! Не ценим дружбу. Только с годами начинаешь это остро осознавать: главное в твоей жизни – люди! Близкие тебе по духу! Люди, люди, люди… Человеческое тепло! Вот отец наш берег дружбу, своих друзей; переписывался с ними. Даже в старости, имея большую многодетную семью, помогал им, чем мог. «Человек без друзей, что голый – среди людей», – говорил отец. Или: «Без друзей ты – один посередине поля, – противоестественно».

Как он сердечно, тепло отзывался о Салазкине Владимире Владимировиче, о тех, у кого прятался в Касимове, куда убегал из дома, чтобы учиться.

В 1899 году отец со своей семьей насовсем уехал в Москву – к друзьям. Они не только звали его, а загодя готовили условия для нормальной жизни семьи: нашли и помогли ему купить дом; знакомили с москвичами, своими друзьями. И дружба их длилась долго – всю жизнь! Даже когда отца не стало, они бывали у нас, приезжали из других городов. И каждый, вспоминая отца, молодые годы, говорил об удивительном мужском братстве, которое ценили они все необычайно высоко – о дружбе .

В свое время отец о каждом из них рассказывал удивительные истории, перебирал события, с ними связанные. А уж в праздники, когда собирались гости (а в гостях у нас всегда бывало помногу народа), приезжали даже с семьями, с детьми. Они пели старинные песни, смеялись, грустили о тех, кого уже нет рядом. И вспоминали, вспоминали… А глаза их лучились каким-то особым светом.

Какое это, должно быть, счастье иметь настоящих друзей! Долгие-долгие годы!.. Ведь полет души, раскрепощенность, осознание неповторимости прекрасного мгновения, когда, кажется, готов любить и обнять весь мир, приходят именно тогда, когда освобождаешься ты от пут сомнений, груза настороженности – за возможную человеческую неверность, подлость, предательство! А их нет и не может быть, когда рядом с тобой, плечом к плечу – люди «одной с тобой крови»! Надежные, верные – друзья! У отца они были! А у меня?..

После войны я поехал Барыбино: потянуло!.. Почему-то думалось, что узнаю что-то о друзьях военного отрочества. Посетил места памятные.

Все изменилось! Школа – большая, где помещался интернат, и столовая, и спальни для двухсот человек – все исчезло. Все распахано под картошку. На месте интерната поставлена изба – старый сруб, бревна с номерами, чтоб не путать, привезены откуда-то!.. На волейбольной площадке зеленеют укроп, петрушка; растет капуста, торчат свекла, репа…

По дороге к «омуту» посажены дыни, – нет, не дыни, а тыквы!.. Не по чести дыням здесь расти!..

Рядом с интернатом тогда стояла церковь, как рассказывали старики, запертая с конца двадцатых годов на огромный амбарный замок. И с тех пор – до самой войны никто церковь не открывал. А после войны – взорвали!.. Торчат одни стены. А металлическая дверь с амбарным замком стоит так же нерушимо – назло кому-то! Молодец!

Пошел к «омуту» и поразился: речки нет совсем; обмелела настолько, что даже следов ее нет – низенький зеленый овражек. «Омута», где мы дна не могли достать, где я тонул! – тоже нет… Дно просто сравнялось с берегом: то ли песок так нанесло, то ли вода куда ушла, но… и следа нет!..

Посидел. Вспомнил Стасика, его товарища, других ребят. Грустно…

Кустарник с ягодами-сережками растет так же. Куст с волчьей ягодой – тоже не тронут! А орешника нет. Наверное, кто-нибудь выкопал, не мог же он сам по себе засохнуть!

Вот что делает время. Ну как к нему можно относиться по-хорошему?! Хотя… никуда не денешься! Уходит – ну и бог с ним! А обидно: все меньше и меньше хорошего остается в памяти. Забывается все. Плохое-то, оно как? Царапает больше, душу задевает сильнее, – потому и помнится дольше! Эх, если бы заново все! Да по кругу! «На круги своя!» А?..