Память сердца

Ребята пятидесятых

И хотел бы я оторваться от того далекого времени первых послевоенных лет, отдавшись последовательному изложению дальнейших событий, да никак не могу. Не отпускает. Если выражаться высоким штилем, то, можно сказать, это было моей новой жизни переломом. Время кульминации, что ли… Покончено с суровым временем – я на свободе! Молодость, стремление жить, любить, наслаждаться фонтанировали во мне, ища выхода. Я чувствовал себя птицей, парящей в вышине. Казалось, мне все по плечу! А впереди – столько счастья, столько радости, что только наслаждайся. И ни-ни… Спугнешь счастьюшко-то! Ох, как упоительно это состояние! Вспомнишь, – и голова кругом! Даже не верится…

Представьте себе. Ранним утром, строго по расписанию, к каждому поезду от Каширы до Коломенского, на всех станциях собираются рабочие и служащие и едут в Москву, на свои предприятия. Привыкшие друг к другу, ездят месяцами, годами в одних и тех же вагонах, на одних и тех же местах. Утром едут с областными новостями, семейными заботами делятся. Вечером, набрав корма для чад своих, едут с новостями другими, городскими. «Обозревают» международные события:

– А слышал, что Черчилль сказал, будь он неладен?

– Да… А как ему врезал Сталин?!

Словом, тут тебе и политика, и философия, и накопление житейской мудрости, и спортивные страсти по поводу любимых команд. Все устоялось, утрамбовалось, стало жизненной необходимостью: сегодня то же, что было вчера, позавчера; завтра – как сегодня…

А у молодежи свои дела, свои планы-заботы. Свои новости. У них сложились свои сообщества, свои группы: шахматистов, футболистов, «актеров» народного театра в Расторгуеве, где по вечерам режиссером Костя Тыртов. Там собираются заядлые поклонники Мельпомены…

Позволю тут себе несколько отклониться от прямого повествования, потому что зудит во мне, бередит сознание, ну просто не дает покоя одна мысль. Эти люди, о которых я рассказываю, годами ездили в Москву на работу: на заводы «Серп и молот», «Шарикоподшипник», «ЗИЛ», «МЗМА», «Электропровод», фабрику «Парижская Коммуна».

На одном предприятии пару-тройку десятков лет работал сначала дед. Когда подрастали – приводил своих сыновей, а потом и внуков… Рабочие фамилии, династии – это было чрезвычайно распространенное явление. Стахановцы в тридцатых, передовики – в сороковых-пятидесятых, ударники коммунистического труда – почти до конца века. Я хорошо знал этих людей. Для них превыше всего – работа, специальность, гордость за свое мастерство, умение. Обучаясь профессии слесаря в ремесленном училище, я сам прошел через это, отрабатывая кистевые, локтевые и плечевые удары на точность. Бывало, бьешь по зубилу… а получалось – по руке! Рр-а-аз – попал точно! Два – по руке! Тр-р-и – по зубилу, и опять неточно!.. Не щадя себя, преодолевая боль, я трехсотграммовым молотком с размаху бил по иссиня-черной руке вместо зубила… Больно? Рука распухла? Пальцы за обедом не сомкнутся, чтобы кусок хлеба взять? Неважно, зато точный профессиональный удар уже получается. Ты горд.

В те годы не скакали с места на место в погоне за большей зарплатой – за длинным рублем, даже в голову не могло это прийти! Как?! Бросить завод, где еще дед работал, в учениках бегал?..

– Шалишь, брат! Я сына хочу на свой завод определить, вместе на работу ходить, своей специальности обучить. Чтобы и внуки сюда же!..

– На другое место… Это что же – предать?! Зарплата у меня постоянная, на заводе уважают, директор, парторг за руку здоровкаются. Что тут менять? Зачем? Какого рожна искать? Где-то на десятку или двадцатку больше, – ерунда какая! И ради этого завод предать, устои в доме менять?..

– Если зарплата больше, это что – лопать больше, что ли?.. Не сожрешь больше, брюхо лопнет!..

– Конечно, ерунда! Придумают бездельники, морочат людям головы. У Семеныча вон сын: разряд повысили, зарплата повысилась. Семеныч говорит, что делать на эти деньги? В кубышку складывать? Мы к этому не привыкшие… Пропить?..

– Не-е, эти разговоры от лукавого и даже – не от нашего! Все это баловство одно. У нас свое разумение, своя планида… Пошли, Кирей, покурим самосадика. Ну их…

Вот так рассуждали пассажиры утренних электричек – настоящие потомственные рабочие. Да, жили непросто. Трудно! Не жирно, но сытно!.. Но, Боже мой, сколько же достоинства было в этих простых рабочих людях! Они осознавали свою причастность к делам всего советского народа, не «строящего социализм», как скорее всего выразился бы кто-нибудь из пропагандистов-политработников, нет! Они просто твердо знали, что своим трудом каждый час, каждый день делают жизнь страны лучше, уверенней, богаче! Что их дети, а за ними и внуки, смогут еще больше гордиться своей великой державой и своим народом. Право слово, все-таки точно сказал Маяковский: «…завидуйте, я гражданин Советского Союза!»

И величали их чрезвычайно уважительно – «рабочие». Это созидатели, мастеровые, умельцы «золотые руки». Я встречаю сейчас иногда знакомых мужиков с заводов ЗИЛ, МЗМА, спрашиваю, как там в экспериментальном цехе, ведь когда-то и я носил гордое имя «слесарь-экспериментальщик». Смеются мужики:

– Ты что, спал все годы?! Какой экспериментальный?! Ни слесарей-инструментальщиков, ни по штампу, ни лекальщиков лет двадцать, а то и больше нет уже! Пришли с деревень на заработки, так им, чтоб не ушли, чтоб удержать, разряды мастеров дают!.. Где надо лекалами работать, они кувалдами бьют!.. Не-е, и не спрашивай! Не позорь себя, проспал ты, брат, многое…

Это они, мужики из электричек, такие же, как они, и все вместе, подняли из руин промышленность после Гражданской; возвели Магнитогорск, Комсомольск на-Амуре, Днепрогэс, добывали уголь и нефть, строили самолеты, паровозы – да мало ли, всего не перечислишь! Это они составили костяк нашей победоносной армии, проявляя чудеса героизма и самоотверженности на фронте и в тылу в Великую Отечественную. Это они – рабочие, рабочий класс – являли собой основную политическую силу нашей родины в противостоянии с враждебным миром капитализма, готовым любыми способами – идеологической пропагандой, гонкой вооружений, экономическими санкциями – стереть нас с лица земли. Люди моего поколения помнят знаменитый плакат: рабочий огромным молотом бьет по цепям, опутывающим земной шар. А из-под цепей от этих могучих ударов удирает всякая кровососная нечисть – жирные фабриканты, пузатые банкиры, ястребы-генералы… Такую силу и представляли собой попутчики в электричках, обсуждающие семейные производственные проблемы:

– Понимаешь, Степаныч, дочка моя Нинка больно уж «зафрантилась». Каждый день ей «капроны подавай» или… сапожки итальянские. Мазаться начала, как эта… И смех и грех. Вот и думай…

– А мой сорванец вчера в школе окно мячом разбил. Мать вызывают…

– Лексей! А ты премиальные-то по БРИЗу (бюро рационализации и изобретений) получил? Классный резец, шумят, у тебя вышел!..

Это сейчас все средства массовой информации в тревоге забубнили о том, что нет в России квалифицированных рабочих. Работать-де некому!.. Опыт перенять не у кого! Растаял, растворился, исчез в небытие рабочий класс! Почему?! Да потому что, походя, надрывая пупок в строительстве «рыночных отношений», до небес – выше уж некуда – возвели деньги, золото, наживу! Воистину, у нас, да и повсюду в мире, «люди гибнут за металл»! Молодое поколение, думая «сделать бы жизнь с кого», уже не мечтает стать «рабочим классом» (как когда-то мой друг Колька Мухин), не гордится званием создателя материальных ценностей. Нет, что вы?! Нет и нет!.. Ему или ей куда-нибудь бы в банк, в иностранную компанию, в топ-модели, в менеджеры – неважно куда, неважно что делать, лишь бы платили побольше! Побольше, побольше… Да в валюте! Слышал?.. Стыдно сказать, социологические опросы среди школьников показали, что большинство мальчишек хотят стать рэкетирами или «братками», а девочек – валютными проститутками!.. Как горько и больно осознавать все это…

Вот потому и не отпускает меня то время. Те воспоминания, те люди…

Вернемся все-таки к тому, с чего я начал, – к вагонным сообществам, товариществам по интересам.

Если в вагоне играют два шахматиста – значит, оба с разных станций, да и болельщики болеют за разные станции, каждый за свою:

– Не спеши… Ты, Домодедово!..

– Какой тебе Домодедово? Он калиновский…

– Не мешайте, братцы. Я и так пролетаю…

– А ты гляди в оба и не пролетишь!

– Калиновские завсегда за домодедовских болеют…

– За расторгуевских…

– А барыбинские завсегда лезут…

– Не лезут, а прут!..

– Они за востряковцев болеют…

– Ну, мужики! Ну, кончайте!.. Вы ж мешаете. А я корову заложил!

– О-о-о, братцы, пошли отседова!..

А есть группы футболистов. На всех станциях свои футбольные команды. Периодически они встречались, играли. В моем Расторгуеве тоже была футбольная команда, сильная команда. Были интересные встречи, на которые собирались чуть ли не со всех близлежащих и даже дальних станций посмотреть. Поболеть. Ведь когда-то играли отцы, теперь сыновья. И все здесь знали друг друга – сынов, друзей.

– А кто завтра у ворот калиновских?

– Вроде, Скачкова сын. Митька-то в армии, кажется.

– Завтра? Мишка из Расторгуева, Костин брат.

– А-а… Этот ничего. Посмотрим.

Вторая сильная команда была на станции Калиновка (позже ее переименовали в Калинино). Эти проводили встречи на своем – калиновском лугу. Простору-у!.. Хорош этот луг был еще и тем, что после матча все, обе команды, включая болельщиков, гуртом шли купаться на речку, которая пересекала луг. И поскольку у калиновцев было свое футбольное поле, расторгуевцы часто там с ними встречались. В результате обе команды так поднаторели и сдружились, что, когда у расторгуевских футболистов бывала ответственная встреча, они приглашали на игру наиболее сильных игроков из Калиновки. И наоборот.

Накануне событий, о которых я собираюсь рассказать, не то по дороге в Москву, не то по возвращении, в поезде возник спор, чья команда сильнее: расторгуевская или калиновская. Больше всех горячились барыбинские и михневские ребята. Договорились о матче в первое же воскресенье на калиновском поле.

В назначенный день рано утром человек тридцать расторгуевских, футболисты и болельщики, перешли на левую сторону железной дороги, спустились вниз и двинулись вдоль рельсов на калиновский луг. Брат мой двоюродный Костя с несколькими своими верными друзьями впереди. Он был тогда курсантом военного танкового училища в Москве и приезжал к ребятам по выходным дням. Встречи футбольные не пропускал…

Не могу не сказать о нем несколько слов. Лидер! Рожден лидером. Высокий, сильный, отчаянный; за смелость и справедливость – уважаемый даже среди старых, много поживших и повидавших родственников. Были и такие, которые ставили его в пример. Поговаривали, что Костя «весь в деда, князя Алимбекова» – такой же по силе и уму. И имя у него было дедово – Хоснетдин, то есть по-русски Костантин.

Я ему не завидовал, да и как можно завидовать дару божьему, человеческому таланту, его уверенной мужественности, авторитету, умению найти в любой ситуации единственно правильный выход, – нет! Я открыто восхищался, восторгался им. И гордился, какой у меня брат – веселый, открытый, находчивый. За словом в карман не полезет. И всегда во главе всех компаний – безо всяких усилий с его стороны.

Размышляя сейчас о нем, я думаю, было в нем что-то от героев Джека Лондона: Костя «делал себя сам». Занимался боксом, борьбой. Популярен был среди молодежи – от Павелецкого вокзала до Каширы! Ну, такой вот он, мой брат Костя: если уж не Мартин Иден, то расторгуевский Робин Гуд – гордый, самоотверженный заступник за всех обиженных – друзей и знакомых. За помощью и поддержкой обращались всегда к нему, а не в милицию.

В Москву Костя ездил всегда в первом вагоне, так было ему ближе: по тропинке от дома – и прямо в электричку, в первый вагон. А из Москвы, соответственно – в последнем.

Едем как-то из Москвы в последнем вагоне. С нами расторгуевские и калиновские ребята, они всегда с Костей в одном вагоне ездили. Заходит солидный мужик лет пятидесяти в очках с портфелем:

– Товарищи, в вагоне есть Костя?.. Литейщик с ЗИЛа Семеныч просит его пройти в четвертый вагон…

Костя быстро с друзьями туда… Минут через десять возвращаются – возбужденные, довольные:

– Все в порядке. На следующей станции бирюлевские выйдут. Другой электричкой поедут. Не осмелятся не выйти. Это – как закон…

Выяснилось, что там, в четвертом вагоне, бирюлевские ребята затеяли игру в карты и передрались. Напуганные пассажиры переполошились. Старый литейщик Семеныч не выдержал и крикнул:

– Товарищи, кто сейчас выходит?.. Зайдите, пожалуйста, в последний вагон, кликните оттуда Костю. Пусть придет в четвертый. Семеныч, литейщик с ЗИЛа, мол, просит…

Как курсант танкового училища Костя, разумеется, постоянно носил армейский ремень с медной блестящей пряжкой. Но с внутренней стороны на ней была свинцовая напайка. Ох и боялись непутевые этой пряжки. Хотя пускал он ее в ход… в кри-и-тические моменты! – выбить из рук шпаны нож или, там, пистолет. И только…

Но вернусь к прерванному рассказу. День погожий. После ночного майского дождя под тополями невозможно пройти и не остановиться: ласковый тополиный аромат окутывает тебя, пеленает; не хочет, чтоб ты покинул эту поляночку: вон скамеечка, – присядь. И ты не можешь не присесть. И сидишь, и дышишь… Вокруг благоухание. Не передаваемое! Пьянеешь! Это же из сказки, честное слово!.. Опять отвлекся, простите. Детство вспомнил…

За Костиной шеренгой, не отставая, ребята помоложе, «рядовой состав», гордый дружбой с футболистами. Свой мяч гоняют, походя. А я, также периодически наезжавший в Расторгуево погулять и повидаться с друзьями, возглавляю арьергард из девчонок, нарядных, вальяжно-кокетливых и… кажется, по уши влюбленных. Глаза у девчат лукаво блестят, зубы жемчугом мерцают. И я – в белой шелковой косоворотке. Городской, будто из иного теста! «Купец разудалый». Шелк по телу играет… А на душе – весна! Соловьи на душе поют! А девчата, дев-ча-а-та… Подпевают. Я несу гитару (знатока садов – Козла). Он-то от нее избавился, с другими бежит, мяч гоняет. А я играть на гитаре не умею, но несу ее с превеликим удовольствием, даже с бравадой, лихо так водрузив на плечо. Хорошо!.. Ох и хорошо же бывало! Братцы-ы!..

Так вот, идем с песнями по низине к лугу. Вокруг купавки. Девчата врассыпную – в перерыве венки плести. В полутора километрах уже ворота видны футбольные. Трава и кустарники после ночного дождя, нежась на солнышке, изливая благоуханное марево, курятся нежно. Основная масса ребят ушла вперед, а я с девчонками поотстал. Вдруг Полинка Звягина вскрикнула:

– Ребята пропали!..

Ребят впереди действительно не было. Что такое?

И вдруг из оврага, что впереди, облепив какую-то легковую машину с обеих сторон… вылезают наши ребята! Поставили эту машину, погутарили чуть с какими-то мужиками и двинулись дальше.

Когда мы миновали этот овраг, один из чужаков, помню почему-то – моряк, из-за тельняшки видимо, – а было мужиков четверо, – подошел к нам и демонстративно пощупал мою рубашку(?!)… Думаю, хотел испачкать. И вдруг, уставившись злым взглядом в белый шелк моей косоворотки, ну прямо, как бык на красную тряпку, заорал:

– А ты что не помогал?! Боялся рубашку шелковую замарать?

От такой наглости я просто оторопел:

– А тебе что, мало помощников было?..

Он, еще более разъярившись, размахнулся со всей силы, чтоб ударить меня. Я инстинктивно загородился гитарой. Удар был настолько яростен и силен, что гитара, жалобно застонав, треснула. Гриф отломился.

– Костя! Ко-о-стя! – завизжали девчата… и лихо накинулись на моряков. Тут уж и я разозлился: и за гитару, и за дерущихся девчат, и швырнул остатки музыкального инструмента чужаку прямо в физиономию! От неожиданности и визга девчат он чуть откинулся назад, поскользнулся на мокрой траве и… не удержавшись на ногах, сполз вниз, в овраг…

Костя с ребятами подбежал, когда расторгуевские девчонки уже основательно «поработали» над матросней. Оборванные, исцарапанные до крови, не зная, что с нами делать… да еще завидев, что бежит целая ватага, они изготовились к большой драке. Но Костя не допустил… Наматывая на руку курсантский ремень со свинцом на пряжке (ох и ловок он был в драках!), закричал:

– Уходи все! Один справлюсь… Уйди, Козел, а то задену… – замахнулся он ремнем на ближайшего матроса… А тот, отступая с испуга, смачно шмякнулся на рыхлые мокрые грядки. Да ка-ак?! Вместе с длинным забором. Из дома выскочил дед с берданкой:

– Перестреляю всех! К чертовой матери!.. Всю ночь не давали покою!.. – Но, узнав Костю, подобрел: – А, Костя… Ну молодец! Так их, петухов залетных! А то ведь всю ночь стучали-гремели… Ругались. Откель их черт принес?

Тот, что сполз вниз, в овраг, стоял там с растопыренными грязными руками, измазанным лицом и оправдывался:

– Мы ж не нарочно! Машина скользнула… А вылезти не может – юзит… Смотри, почти сорок пять градусов подъем-то!

Крупный детина, главарь видно, тот, что полетел с забором, встал с трудом с карачек, двинулся к машине… Но ребята его не пустили. Сомкнулись… и спихнули машину обратно вниз! Костя крикнул:

– Евсеич, принимай машину! Не отдавай, пока забор не поставят…

Через несколько дней по просьбе Евсеича вместо старых сгнивших столбов ребята врыли новые, по всему периметру участка. Евсеич был мужик свой, расторгуевский, – ну как ему не помочь! Он сам когда-то на калиновском поле, по своей инициативе, на радость молодежи двум командам футбольные ворота поставил. Даже из старых гамаков сетку соорудил.