Память сердца

– Вроде, если бы мы не занимались или не собирались вообще, ему было бы легче жить, – так кто-то у нас в коллективе определил его посещение.

Мне показалось, что главный подавил в себе желание улыбнуться.

– Заходил художник Китаев Ахмет. Ему было важно познакомиться с девушками. Но они его быстро раскусили, и он перестал у нас бывать… – Мне показалось, что личность моя стала им уже неинтересной, во многом я их убедил. Вопросов больше не было. Я сделал осторожный шажок к наступлению: – А для чего нужно было за мной ходить? Следить за мной и моими друзьями?

Все всколыхнулись, заулыбались. А главный тут же небрежно обронил:

– Это не мы, скорей всего, милиция. Мы сразу вызываем к себе и в беседе выясняем все необходимое.

Я хотел было возразить: вот Иван приходил не раз к нам в коллектив; Шавкят за мной ехал в Барыбино, к нам на дачу. И потерял меня!.. Но смолчал: ведь в этих людях я бы приобрел ох каких врагов!

Один из сидящих за столом напротив передал главному какую-то бумагу, тот просмотрел и спросил:

– Не с собой ли у вас список членов коллектива?

Я подумал, для чего им список? Машинально сунул руку во внутренний карман, нащупал… Дурак, зачем я сунул туда руку? Главный понял, список в кармане… Я передал список. Он просмотрел и сказал:

– Оставьте список у нас, вы себе составите новый…

Вот, черт, какая досада! Получилось, я весь свой коллектив на блюдечке выдал!.. А собственно, почему «выдал»? У них наверняка есть списки всех. Он мог меня просто проверять. И потом, у нас никакого разговора конкретно о ком-либо из членов коллектива не было. Никаких вопросов – никаких ответов! Так что никого я не выдал!.. На всякий случай расскажу ребятам, что меня вызывали. Нужно предупредить всех! Кто не чист, сразу уйдет, нам же лучше будет.

Надо сказать, что были среди нас и доносчики, и малодушные угодники, такие, как Заки Галиакбаров – прирожденный осведомитель. В первое время он, благодаря своей памяти, был очень даже нужным человеком: чуть что, «где такой-то?» – он мигом звонит домой разыскиваемому. В памяти Заки были все адреса и телефоны, он помнил всех в лицо; всех по именам, кто, где живет, с кем дружит. Учился он на физмате, отсюда, видимо, и память особая, профессиональная. Для ансамбля такой человек – администратор от бога! Ну, а как проявился этот талант будущего физика, чуть позже.

Почему-то у него была полугодовая задолженность по комсомольским взносам. Он переживал. Стеснялся, – могли просто выгнать! Мне пришлось поехать к Заки в институт, оплатить эти взносы и восстановить его авторитет. Я не помню, что там говорил, как выгораживал его – но выручил! А потом выяснилось…

Вызывали Сафинову Равилю, она мне об этом сообщила сразу. Среди стандартных вопросов, как выразилась Равиля, были и такие, каверзные: «А что вы скажете о Рустаме?» Равиля тут же «выдала» положительную характеристику. И я ей верю. Дальше, между прочим, ей сказали: «А вот друг Мамина, Заки, за которого Рустам комсомольские взносы заплатил, утверждает обратное: “Рустам не имеет образования. Не знает людей. Груб. Необщителен. Обсуждая творческие возможности исполнителей, не предлагает пути улучшения номера, а акцентирует, в основном, ошибки, недостатки”. Это что, у вашего руководителя, пренебрежение к людям?..»

Равиля решительно возразила: «Неправда! Мамин окончил среднюю школу после восьмилетнего перерыва! Готовится к поступлению в творческий вуз, занимается несколько лет во Всероссийском театральном обществе на постояннодействующих режиссерских семинарах! А там ведут занятия лучшие режиссеры-педагоги театральных вузов.

Разбирая номер с исполнителем, он не унижает его, акцентируя ошибки, а обращает на них внимание, чтобы исполнитель сам, как человек творческий, нашел пути к его улучшению. Только бездарный не увидит этого, не поймет!..»

Спасибо, раскрыла им глаза подружка.

Был еще один провокатор, типа попа Гапона. Звали его Ильдар, такой активный, шустрый. Все сборы, не творческие – дни рождения, годовщины, празднования Нового года организовывал, вроде, он. Назначал места сбора, выказывал ярое неприятие опаздывающим – словом, требовал строгого исполнения режима назначенных им мероприятий. А в итоге, когда уже все были в сборе, включая филеров, появляется Ильдар и деланно удивлялся:

– Опять собрались?! Ну, даете! Ну, и зачем вам все эти сборы?.. Эх, вы! Да ладно, я с вами – за компанию. Пошли…

Для нас-то – вроде шутит, а для филеров – хорошо спланированная акция.

Равиля давала понять, что вызывали многих. Но все отмалчивались, никто никого не предупреждал. Наверное, испугались, – и, скорее всего, коллектив наш мог развалиться.

Настала пора защиты дипломов и сдачи госэкзаменов. Бывшие студенты стали разъезжаться. Но основной костяк коллектива продолжал еще заниматься. Оставались только те, кто искренне и неумолимо тянулся к искусству. Знакомые филеры среди нас уже не мелькали: видимо, после многих бесед-допросов картина для органов стала ясной: мы безвредны.

Но дух единства был нарушен. Сейчас, когда я вспоминаю все это, возникает вкус горечи: нас, как тот веник в пословице, просто выдернули по прутику – и коллектив сломался, рассыпался. «Еще бы, – рассуждают некоторые умные головы, – что вы хотите? Мы в себе раба еще не изжили! Потому и боимся каждого окрика. Крепостное-то право когда отменили? Разве это срок для истории народа?» – «Может быть, может быть», – рассуждаю я. Но я меряю все не сотнями лет, – а людьми, их судьбами, характерами. Ребятами, ставшими мне близкими. Друзьями, соратниками. И прямо вижу, ощущаю, как тяжеленный каток – «страж государственной безопасности» – бесцеремонно наехал и раздавил, как хрупкую скорлупку, все, что защищало наше сокровенное «я», наши планы, мечты – все, что оберегалось от досужего любопытного вмешательства. Оголив, рассмотрел в увеличительное стекло: «А что это у тебя там такое? Какие такие мечты? Артистом захотел стать, дорогой? А есть ли у тебя на это право? Не рано ли ты стал рыпаться, трепыхаться?.. А кто и что у тебя там, в третьем колене?..»

Напомню, это было начало пятидесятых.