Память сердца

Зварцев

Главным консультантом фильма был назначен заместитель начальника ГУК МО СССР генерал-полковник Зварцев Александр Михайлович; полковник Митрофанов был консультантом по организации и коррекции производства. Для военного фильма высокая должность и высокое воинское звание главного консультанта дело обычное: как правило, главный консультант смотрел уже готовый смонтированный фильм в немом варианте, а иногда даже озвученный – с двух пленок. Высказывал свои замечания, группа вносила поправки, – всё! С Александром же Михайловичем у нас работа складывалась иначе.

Помню, поехал я знакомиться с назначенным на картину главным консультантом. Вхожу в приемную – а там полно генералов! Сидят на диванах, снуют вдоль и поперек и тихо так жужжат, жужжат, чуть ли не шепотом переговариваясь. Эдакий хорошенький рой пчелиный! Я даже оторопел, не туда попал, что ли? Снова приоткрыл дверь, взглянул на табличку снаружи: все верно – генерал-полковник Зварцев А. М. Остановился на пороге в нерешительности. Ко мне подскакивает порученец:

– Вы Мамин Рустам Бекарович? Кинорежиссер? Александр Михайлович ждет вас.

Вхожу. Кабинет небольшой. Никаких достопримечательностей не замечаю – то ли от волнения, то ли по другим причинам. Сразу бросается в глаза главная достопримечательность – хозяин кабинета. Внешность как у потомка какого-нибудь древнего аристократического рода: гладко зачесанные назад седые волосы, широкий открытый лоб, правильные черты лица, крупный прямой нос, ухоженные руки. Пристально смотрит на меня сквозь очки – не золоченые, не новомодные, а какие-то… – ну, словом, не простые, в чем-то особенные, ставшие неотъемлемой портретной частью генерал-полковника.

– Проходите, пожалуйста, Рустам Бекарович. Обсудим насущные проблемы. У меня скоро совещание, полчаса нам хватит для начала?..

И началась с этого момента наша работа, которая со временем переросла в какое-то чуткое взаимоуважение. Между нами установился контакт, не скажу дружеский, не было между нами панибратства, отношений «на короткой ноге». Я уважал в нем человека высокой культуры, знатока военного дела и военной науки, а он с большим уважением относился ко мне как к кинематографисту, представителю новой для него – творческой сферы деятельности. Он, нисколько не смущаясь, уточнял для себя значение кинематографических терминов, переспрашивал, вникал, мне кажется, с удовольствием, со вкусом учился. Нравилось ему работать над фильмом. Он как-то незаметно сросся со съемочной группой, с авторским коллективом. И когда возник вопрос, кто бы мог выступить в роли комментатора-рассказчика, который, обращаясь напрямую к зрителю, будет пояснять, связывать события прошлого с сегодняшними, сомнений не осталось: это может быть только Зварцев.

Главный консультант Александр Михайлович Зварцев «отпахал» с нами десятки тысяч километров киношных дорог, летал на все учения, где были задействованы и авиация, и артиллерия, и бронетехника, и сотни тысяч личного состава.

Какой это был удивительный человек, царство ему небесное! Настоящий интеллигент, тонкий, образованный! В нем все говорило об этом: неторопливая вдумчивая речь, правильный изящный и образный слог, благородные свободные манеры, мягкость и даже известная предупредительность в общении. И в то же время это был настоящий кадровый офицер! Когда надо, в нем просыпался истинный командир: командный голос, категоричная четкость приказаний, умение мгновенно принимать решение. Я уже, к сожалению, не помню, были ли его предки военными, но думается, что – да! Он – подлинно «военная косточка»! Оба его сына были офицерами, а внук учился в Суворовском училище. И как он удерживал женщин своей семьи, жену и невестку, от излишних хлопот и «сюсюканий» вокруг внука: «Нет, он не будет расти генеральским сынком и внуком»! «Нет, он не будет учиться в Москве! Здесь он не станет настоящим офицером!..»

Как он, генерал-полковник, представитель высшего командного состава, имеющий право на все привилегии, комфорт, обслугу, выдерживал наш сумасшедший график, нервозность, неустроенность быта, – просто не представляю! Чтобы было хоть чуть-чуть понятно, расскажу пока об одном эпизоде.

После очередных съемок рано утром вылетаем из Германии: самолет военный, группу внесли в полетный лист – ни ждать, ни рассуждать некогда! Летим, не успев даже позавтракать. Ребята ворчат в самолете:

– Может, прилетим – и сразу в буфет? Разгружаться потом будем?.. Вчера не ужинали, снимали до последнего. Закончили поздно – буфет уже закрыт!..

– И утром не завтракали, – подхватывает с тоской еще кто-то.

– Не по-человечески у нас получается, братцы! – это уже хор голодных.

– Да! Неуважительно по отношению к себе, – затянул очередной оголодавший.

– Рустам Бекарович, вы уважаете себя?..

А Рустам Бекарович встал куда раньше всех: позвонил Зварцев около половины шестого утра и сообщил, что уже вылетает. Там, на месте, он планировал все устроить, все обговорить с руководством: и размещение группы, и предоставление транспорта для перевозки аппаратуры и людей, и помощь в погрузке-разгрузке, и дежурных электриков, и план съемок-мероприятий, и допуск, и пропуска к месту учений – и прочее. В условиях военных учений ни один гражданский директор картины не смог бы решить эти вопросы и за десять дней, а тут… Александр Михайлович очень волновался, понимал, что при такой гонке возможны всякие накладки и срывы, и уж конечно, тоже и не ужинал, и не завтракал.

– Позавтракаем, позавтракаем, – успокаиваю я расхныкавшуюся группу. – Конечно, позавтракаем…

Прилетели! Аэропорт «Чкаловское». Только подали трап, слышим сообщение по радио: «Киногруппа режиссера Мамина! Вам необходимо подойти к самолету номер такой-то, рейс Москва – Владивосток. Посадка уже объявлена». В стороне стоят несколько самолетов. Идет интенсивная посадка офицеров. Один самолет уже рулит к взлетной полосе…

У объявленного самолета нас ожидает группа офицеров. Как они доложили, по звонку полковника Александра Павловича Митрофанова должны помочь нам, «в чем необходимо». И мы, измотанные, усталые, с их помощью быстро перекинули аппаратуру к самолету, который уже был почти заполнен.

Завыли моторы. С громким хлопком зашлепнулась дверь. А по полосе уже взлетали другие самолеты – один за другим…

Бригадир осветителей Мелёхин, глядя в иллюминатор, так, между прочим, проговорил:

– А где мой завтрак?

Оператор в тон ему:

– Как и мы, повис в воздухе!..

После взлета стали выяснять у летящих с нами офицеров:

– Куда летим? Без своего консультанта мы не сможем работать! – Нам вежливо и спокойно разъяснили:

– По директиве Генштаба летим во Владивосток. Ваша группа, видимо, должна произвести киносъемки учений, которые под командованием генерала армии Соколова будут проходить в Дальневосточном военном округе. Ваш консультант, генерал-полковник, летит с главным командованием в их самолете, волноваться причин нет.

Пошли разговоры, анекдоты…

– Вам хорошо! – не выдержал Мелёхин. – Вас без завтрака из части не выведут! А мы?.. Пересадки из самолета в самолет с такой негабаритной аппаратурой! Перед вылетом, рано утром, в Германии мы еще снимали, завтракать возможности не было! Абсолютно! Голодные вылетели. В Москву летели сколько?.. И сюда пятый час летим… И лошадь сдохнет!..

Майор пожал плечами:

– Видимо, это специфика вашей работы? – и на всякий случай деликатненько улыбнулся.

– У нас в желудках уже не революция, а контрреволюция! – жалобно взвыл кто-то из осветителей. – Когда же приедем?

– Выдержка и терпение – вещь, необходимая всем! – заметил Мелёхин. – Рустам Бекарыч, у меня в рюкзаке бутылочка припрятана. Как?..

– А покушать ничего не припрятал?

– Нет, к сожалению.

– Тогда терпи. Терпят же ребята. – Оператор с изможденным взором:

– А может, легче будет?!

Все-таки решили отложить… И, похоже, приземляемся. Наконец-то.

Все прильнули к иллюминаторам. Спрашиваем: «Владивосток»? Кто-то неуверенно: «По-моему, нет! Хабаровск, похоже»…

Объявили: «Прибыли в Улан-Удэ». Прибытия наших самолетов, видимо, ждали, в конце полосы ровным рядком стояли новенькие автобусы.

Нам сообщили, что повезут в «военгородок», где мы должны будем обустроиться, пообедать и приготовиться к работе. Рассказ о поездке туда, разгрузке тяжелой аппаратуры и прочем опускаю – не существенно…

Ведут нас в столовую – вот что главное! Настроение у всех приподнятое. Видимо, городок новый, вокруг современное оформление – плакаты, транспаранты, все сияет свежими красками. Широкая улица ярко освещена, но окружающим, снующим по своим военным делам, до нас, естественно, как до лампочки.

За версту вкусно, зазывно потянуло столовой. Аж слюнки потекли. Длинные столы гостеприимно манят скатертями, горами хлеба, перечницами, солонками, уксусницами, ведь прилетели четыре самолета, и в каждом около сотни офицеров. Только расселись, руки по команде желудков потянулись к хлебу. Начали мазать на ломти горчицу. Кто-то пробует хлеб с солью. Зажевали. Расслабились… Вдруг объявление по радио: «Все четыре самолета, прибывшие из Москвы, срочно должны вылететь в Хабаровск»!.. Что произошло? Кто-то кого-то не понял или изменили директиву? – Словом, приказ: никакого обеда, немедленно по самолетам. Побросав ложки, вилки, надкусанный хлеб, все кинулись выполнять приказ. Мы быстро погрузили свою аппаратуру, хорошо, что не все успели разгрузить! Ребята, мягко говоря, сердито перешептывались, упрекая друг друга:

– Ты бы хоть хлеба со стола взял, вторые сутки – голодные!

– А чего ты не взял? Не догадался?! Ну, и …

– Сколько ж не ели, мать моя, мамочка! Я – будто неделю, аж ноги дрожат…

Ребята действительно измучились, за сегодняшний день в который раз грузим и разгружаем: сначала в аэропорту нашу громоздкую аппаратуру еле впихнули в автобус, рассовывали между сидениями. Приехали. Разгружали с таким напрягом, что даже не понимали, как мы могли все это впихнуть в автобус?.. С трудом, в поту, дрожащими от усталости руками разгрузили…

И вот опять? Грузи-и-ть?! Опаздываем, не успеваем… Помощников много – толку нет! Двери узкие – ни войти, ни выйти с приборами и аппаратурой. С опозданием подали наконец грузовую машину, втащили туда всю негабаритку. Слава богу, помогли нам перегрузиться.

Наш самолет вылетел из Улан-Удэ с опозданием – последним. Голодные как собаки, лаясь друг с другом, летим над тайгой. Не помню, часа три-четыре летели. Приземлились. Аэропорт Хабаровска все знают, слава богу, за долгую киношную жизнь, где только не побывали. Но, судя по всему, прилетели мы не туда. А куда, никто не знает! Проходят чертовы минуты в ожидании… Наконец сообщают: «Прибыли в Благовещенск. Маршал Соколов улетел во Владивосток. Он прибудет позже, так что вы, не спеша, освоитесь и успеете отдохнуть».

А обед?! Никто ничего не знает. В Улан-Удэ-то знали: ждали, хотели покормить. А здесь, видимо, как снег на голову…

Наш оператор летел в вертолете с командованием. Он должен был снять в воздухе генералитет, командующих, их подготовку к учениям, работу над схемами и картами. Но маршал Соколов, увидев в вертолете гражданского с кинокамерой, решил отыграться на операторе. Вероятно, досады и гнева на сложившуюся ситуацию, срывы, неорганизованность, гонения самолетов с личным составом «туда-сюда» накопилось в нем немало. Маршал разразился матерной бранью, крыл почем зря и оператора… и нашего главного консультанта!

Я вместе с другими встречал этот вертолет и видел, как вылетел, буквально вылетел кинооператор впереди Соколова. Чуть пригнувшись, выскочил Зварцев и ушел в сторону. Я к нему:

– В чем дело, Александр Михайлович?

Наш солидный генерал-полковник, всегда исполненный благородства и достоинства, был бледен, уязвлен. Не мог говорить. Успокоившись, попытался объяснить:

– Рустам Бекарович, я не мог ничего сделать. Снимать в вертолете Соколов не разрешил, матом обругал оператора… И мне досталось…

– «Нечего здесь делать съемочной группе – так, так, перетак»!.. – трясущими губами пересказал оскорбления маршала возмущенный кинооператор: – «Идите, снимайте солдат!..» Если бы не его погоны, показал бы я ему, этому маршалу, место на белом свете – где я его вижу! И кузькину мать в придачу!..

Конечно, Александр Михайлович, «целый генерал-полковник», как звали его за глаза у нас на студии, возражать Соколову не мог, по уставу в пререкания с высшим начальством вступать не позволено. Смолчали там, в вертолете, и генерал Беседин, представитель Главного политического управления, и генерал Третьяк, командующий округом.

Ох и разозлился я тогда! В нашем состоянии – настолько мы устали – казалось, только бы добраться до постели! Ноги не держат, дрожат. Сами издерганы! А тут еще такое – оскорбить нашего главного консультанта, достойного человека, офицера, исполняющего свой долг! Фильм снимается для истории, как воздаяние офицерам, отдавшим жизнь во имя Родины, тем, кто сейчас беззаветно служит, – именно так Зварцев понимал задачу фильма и свою миссию в нем. Именно ради этого шел на лишения, урон собственному здоровью, – и вдруг на тебе!..

Я не задумывался, чем продиктован гнев высшего начальства: личной скромностью, нежеланием «высовываться» в кадре или какими-то другими причинами, мной руководило что-то подсознательное. Я схватил «Конвас» и, ни секунды не раздумывая, направился к окопу, куда стянулись все представители высшего командования. Подойдя к Соколову, я обратился к нему демонстративно по-граждански:

– Сергей Леонидович, минуточку! Товарищ Соколов! Мы по указанию руководящих органов и директиве Генштаба снимаем фильм «Люди героической профессии» об офицерском корпусе…

От такой моей наглости маршал Соколов прекратил разговор с генералами и уставился на меня.

– Вы не можете запретить нам съемки, – не снижая напора, продолжал я, – запретить снимать потомков тех, кто геройски сражался на Хасане и Халхин-Голе, в Отечественную, современных офицеров, технику, которой они управляют и повелевают. Мы снимали в Германии, в Чехословакии – «Щит», в других местах. Будем снимать и здесь.

Соколов молчал. И тут неожиданно меня поддержали Беседин, и Третьяк, и наш Александр Михайлович Зварцев, стали говорить, что фильм такой нужен, работа идет вовсю.

– Надо бы разрешить, – осторожно ввернул Беседин.

– Да-да, – закончил Третьяк.

Соколов сделал вид, что и сам все знает. Достал тоненькую сигару, прикурил и бросил небрежно, пожав плечами:

– Снимайте, раз надо! – и отошел в сторону.

Все потянулись за ним. Но не Зварцев… Александр Михайлович подошел ко мне – и мы обнялись. Да…

Наступил день сдачи готового фильма. Коллегия Министерства обороны СССР: министр, и заместители, и начальник Генштаба, и командующий Вооруженными Силами стран Варшавского договора, и руководство ГУКа, – словом, от сияния погон и количества больших звезд можно было просто ослепнуть, – все заперлись в своем кинозале. Мы в приемной с нетерпением ждали, когда выйдет Шкадов и сообщит нам, как оценил картину маршал Соколов, ставший к тому времени министром обороны.

– В кино мало министра… – это первые слова маршала, как только зажегся свет!

Иван Николаевич пожимал плечами и смущенно улыбался: – Мало, говорит, кадров и сюжетов с министром…

Во мне опять все всколыхнулось и закипело: надо же, какая несправедливость! Я готов был кинуться к Соколову, чтобы напомнить, как он вообще запрещал съемки! Как едва не сорвал все – ведь тогда в картине не было бы ни единого кадра с ним!.. Но меня удержали. Странное дело: большие начальники, люди государственного масштаба, и знаком-то я с ними не был, а вот поди ж ты!.. Мой порыв, ухватив меня за рукав, приостановил первый заместитель начальника Генштаба генерал Варенников – твердо так, но очень доброжелательно, по-отечески:

– Не надо ничего добавлять, никаких новых кадров. Всё в порядке… Да он никогда и не найдет два часа времени, чтобы еще раз фильм просмотреть. Успокойтесь, фильм отличный. – Пожал мне локоть. – Готовьте документы на Госпремию. Вот и Куликов хотел еще что-то сказать, да?.. – он посмотрел на часы: – Извините, товарищи, спешу. А с документами не тяните, – улыбнулся на прощание.

И ушел.

Командующий войсками стран Варшавского договора маршал Куликов по-свойски взял меня под руку:

– Погоди, режиссер, не спеши… Фильм очень и очень достойный. Не горячись!.. Кстати, – шепнул он, – после всего зайди ко мне, я хочу поговорить о создании большого фильма о «Варшавском договоре»…

Кто-то, кажется Беседин из ГлавПУРа, услышал: «Давно пора!..»

А реплика Варенникова о срочной подаче документов на Госпремию, как оказалось, не была случайной: знал опытный военачальник всю эту рутину и механику, ведал, о чем предупреждал. В конечном результате все-таки, несмотря на горячую поддержку высшего военного руководства, считавшего, что государственная премия уже «у нас в кармане», руководство низшего звена – заседавшее у нас в Киноотделе, сделало все, чтобы затянуть сбор и представление пакета документов в нужные инстанции. Акция по выдвижению съемочной группы фильма «Люди героической профессии» на Государственную премию была попросту сорвана. Как?..

Не стану напоминать, как рождался наш фильм; включение его в производственный план студии казалось насилием чинам Киноотдела, это было как катком по самолюбию по самолюбию его руководителей. В этой, стоящей над киностудией, инстанции заседали не просто подполковники и полковники, нет: каждый из них считал себя опытным кинематографистом – режиссером, драматургом, оператором, каждый из них, учитывая, конечно, служебное положение и чин, рвался сам стать режиссером той или иной звучной картины. Хотя, разумеется, никакого экранного опыта у них не было и знакомство с профессией они, как правило, приобретали на краткосрочных курсах при ВГИКе, организованных для руководства. Так что, когда пришло время представлять группу на премию, они могли торжествовать, проявляя свое «проучу» или «не хочу»! Если бы кто-нибудь из них был в составе авторского коллектива, – другое дело! А тут – поэт Дубровин, композитор Тухманов, – они и без военного кино проживут. А вот режиссера, оператора, звукооператора – к ногтю! Ишь! Чтоб впредь и не рыпались, знали свое место! А проконтролировать сбор документов было уже некому: Митрофанов получил звание генерал-майора, перешел служить в другое ведомство. Зварцев и вовсе отбыл в Болгарию, был назначен туда военным советником.

Когда наконец документы были собраны и ноги сами понесли нас в ГлавПУР, к начальнику Отдела культуры генералу Аниковичу, он нам как печать на лбы поставил:

– Умер Брежнев-то! Фильм срочно надо переделать, заменить весь материал с Брежневым на Андропова.

– Да вы что?! Вы хоть малейшее представление о кино имеете? Это же не карты перетасовать – короля на валета!.. У нас в фильме Брежнев – не генсек, не руководитель государства, которому почести воздаются. Он солдат, из когорты героической профессии. Заменить!.. Вы видели какой материал собран по Малой земле? Уникальный! Интервью однополчан – со слезами… Какой это был политрук, как был близок к солдатам… Вспомните интервью Кайды, матроса-гиганта, который шел в атаку с горячим пулеметом «Максим» в вытянутой правой руке! Он рассказывал: Брежнев бежал в атаку рядом, недалеко взорвалась граната… Вовчику Кайде оторвало ноги. Сестра говорит: «Дай перевяжу!» А он в ответ: «Последнюю гранату швырну, тогда перевяжешь!..» Рядом с ним упал контуженный Брежнев… А знаменитый кадр: Брежнев на катере идет на Малую землю, где кровь проливал с однополчанами. А на глазах у него слезы… При чем тут новый генсек?

– Надо сделать. Считайте это политической установкой!

– У меня такое впечатление, что вы меня не слышите! Вы требуете невозможного! Тогда заказывайте новый фильм. А этот… – просто в корзину!.. Без материала Брежнева нет фильма.

– Нужно переписать сценарий, найти материал.

– Да Андропов все равно что только мать родила – гол как сокол, о нем нет ничего! Абсолютно…

– Надо сделать. Это честь Киноотдела…

Спорить с начальством бесполезно, легче кремлевскую стену лбом прошибить! Куда деваться?!

…Это было время, когда ни один режиссер в борьбе с государственной машиной не мог защитить свое кредо, отстоять правду, чистоту творческих традиций, – просто не мог. Студия – фабрика, производство фильма – плановое. Деньги на фильм затрачены, а зачесть выполнение плана – нельзя! Власть фильм не приняла. И если я не подчинюсь требованиям политорганов, работники студии просто не получат прогрессивку: «Режиссер из-за своего личного упрямства сорвал план, не сдает фильм. А нам надо семью, детей кормить…». И кроме того, я коммунист, у меня партийный билет в кармане. Если «партия сказала – «надо», я просто обязан выполнить приказ, делом ответить – «есть».

Стали искать кадры с Андроповым по фильмотекам студий – ничего путного нет: где-то сидит в президиуме, с кем-то разговаривает в кабинете… Ерунда какая-то. По-моему, новый генсек даже не вникал, зачем, для какого фильма его должны снимать, хотя и дал согласие на проведение съемок.

Пока подсняли кое-что, нашли новый фильмотечный материал, смонтировали, протянули музыку, шумы, синхроны, – время шло. Записали новый дикторский текст. Напечатали первую копию… Наконец понесли в ГлавПУР. Нас приняли и вежливо предложили:

– Садитесь…

Сели.

– Держитесь.

– Что?

– Держитесь. Сейчас на вас ушат с ледяной водой опрокинем. Сидите, сидите…

– ?!

– Умер Андропов.

– Ё-о… его мать! Они что, договорились что ли?.. Один за другим! Умер… Ну и что? Опять на Брежнева менять?

– Ни в коем случае.

– А что ж?

– Что ж… Менять на третьего…

– Третьего?! Это уж, простите, свыше всяческого приличия! Это уж – ни в какие ворота!..

Именно в таких ситуациях режиссеры в «высоких кабинетах» падали без сил с инфарктами, инсультами… Я как-то «усидел», выдержал (не зря нам сразу предложили сесть, ох не зря!), но в закипевшем от возмущения, гнева, бессилия мозгу стучала только одна мысль: «Хоть убейте, ни одного кадра не исправлю, ни одного слова! Пошли вы…»

По приезде домой у меня начался приступ стенокардии. «Скорая». Больница… Пока болел, все как-то померкло само собой – тихой сапой. Затеи ГлавПУРа ни к чему не привели, больной старец Черненко так и не узнал об угоднических планах с фильмом «Люди героической профессии»…

Итог?.. Брежнев забрал с собой наш фильм, просто прихватил на тот свет. Андропов ничего не понял, хотя согласился сниматься. Киноотдел вышел сухим из воды. Киностудия, ГУК, офицерский корпус страны – зря старались! А мы?.. А мы там были, вино, мед пили; по усам текло, а в рот…

Не попало!