Pasta per amore, или Макароны для Любы

16

Сухие пальцы с коричневыми пигментными пятнами, напоминающими окрас леопарда, барабанят по столу, а я пытаюсь предугадать, о чём думает в данную минуты их обладатель. В аудитории нас четырнадцать, сбившихся в кучку в большом лекционном зале. Я защищал свой проект предпоследним, а это значит, что как только рыжий пацан с иняза закончит мямлить про какую-то гендерную хрень, решится моя судьба.

По большому счёту, я не так уж и боюсь «приговора». Точнее, это и не приговор вовсе. Коль уж меня допустили до защиты проекта по философии, то уж какую-нибудь оценку я точно получу. Однако впервые за последние два года беспокоит, какую именно. И нет, не потому, что меня действительно это заботит. Это важно для Любы.

Почти месяц она помогала мне готовиться к сегодняшней защите, и я знаю, что она волнуется за меня и ждёт, что я получу в итоге. Мне кажется, что это важно для неё, и я не хочу подвести.

Наконец-то последний студент закончил свою, прямо скажем, отвратительную презентацию, и Филиппыч, сделав короткую отметку в своём журнале, встаёт и идёт к кафедре. Его лицо нельзя назвать довольным — уж не знаю, что его так расстроило, рыжий мямля, или то, что почти все до него защищались очень достойно, а может, старик просто устал слушать то, что он вынужден слушать из года в год на протяжении многих лет.

— Абасов — хорошо, — начал по-ежиному фырчать профессор.

Абасов — мой одногруппник, и защищался он блестяще, как мне показалось.

— Лемехов — удовлетворительно…

Ну, ладно, этот малёха растерялся на дополнительных вопросах, но неужели Филиппыч всех будет косить?

Синицина, Лепёха, Коган…

Философ называл студентов, и практически все получили оценку на бал ниже той, которую я бы поставил за их выступления. Лишь двоих наградил пятерками, но там я даже не представляю, к чему можно было бы придраться. Посматриваю на Чацкого, сидящего за соседней партой, мол, «всё нормально, я не питаю иллюзий», а он почему-то показывает мне класс. Может, своей четверке радуется…

До меня оставались две фамилии. Я смирился с тем, что меня ждёт, скорее всего, трояк, и уже мысленно прикидывал, что буду говорить Любе. Она наверняка расстроится. Может, соврать? Отметаю эту мысль уже наподлёте — дедуля быстро раскроет мой обман.

— Гардиани, — произносит мою фамилию даже резче, чем остальные, а я мысленно выбираю, чем порадовать Любу, чтобы смягчить расстройство, может купить её любимую белёвскую пастилу? Или лучше…

— Отлично.

Лучше шоколадку с орехами. Цельным фун… ЧТО?

— Что? — я всё же не верю своим ушам и вопрос сам вылетает из меня.

— Вы опять меня не слушали, Гардиани? Мне кажется, у меня пока нет проблем с речью. Всем спасибо, все свободны.

Филиппыч игнорирует мой вопрос, видимо, считая его риторическим, и я понимаю, что мне не послышалось. Пока профессор недовольно закрывает журнал и, что-то бурча себе под нос, покидает аудиторию, я пытаюсь осознать произошедшее.

И что это было сейчас? Он нарочно поставил мне завышенную оценку? Что хотел этим доказать?

— Красава, Марио! — хлопает меня по плечу сияющий Чацкий. От него я не ожидал, что тоже подключится к насмешке философа. — Поздравляю!

— С чем? С незаслуженной оценкой? Сто лет мне не приснилась эта пятерка!

— Подожди, ты что, не рад? — удивленно пялится друг. — И почему незаслуженной?

— А чему мне радоваться? Наверняка, это он ради Любы мне завысил, да еще и чтобы перед другими студентами пристыдить.

— Дружище, я тебя не узнаю, — странно лыбится Чацкий, — в первый раз слышу, что ты паришься по поводу оценки, да еще и не рад тому, что она — «отлично»! Ты не заболел?

— Мне просто не нужны его подачки! Видел же, как он через губу со мной общается⁈

— Ну, тебе-то совсем скоро вовсе не придётся с ним общаться, — загадочно подмигивает, а я не пойму, к чему он клонит. — Ну, как же, ты ведь с Любой расстаться собирался сразу после защиты проекта. Или уже передумал?

— Нет… не передумал… — я совершенно забыл за последний месяц, что с Любой мы встречаемся временно, да скрывать её от друзей, действительно становится всё более проблематично. Вот такой парадокс: то, что нужно скрываться, помнил, а про цель конспирации — полностью забыл.

— А что тогда с лицом? — не отстаёт Чацкий. — Ты ведь не любимую собаку хоронишь, а всего лишь с девчонкой расстаёшься.

— Ты совсем дебил? — рявкаю на него, не стесняясь других студентов, еще не успевших покинуть аудиторию. — Свою Нику будешь с собакой сравнивать, понял⁈

— Воу, воу, не кипятись, — друг поднимает руки ладонями вверх в примирительном жесте. — Не думал, что тебя так заденет обычная шутка. Уж не влюбился ли ты, дружище?

— Как бы тебе так помягче ответить? Иди ты на хрен!

— Кажется, будто это не слишком мягко, — усмехается Чацкий.

— Тебе не кажется.

Весеннее солнце уже стремится спрятаться, оставив нас в прохладе старого парка, но я подготовился к этой природной «подставе»: взял с собой джинсовку, чтобы Любочка не замерзла и не простудилась. Здесь, в тихом уголке, я организовал «наше место». Не то, чтобы пришлось специально что-то обустраивать — просто здесь находится сломанная скамейка, у которой очень неудачно отвалилась перекладина, ровно посередине, и, видимо, по этой причине, тут редко можно встретить даже просто прохожих — на лавочку даже не присесть. Мы же как-то во время прогулки искаи укромный уголок, где можно было поцеловаться без лишних глаз, и случайно наткнулись на эту самую перекладину, валявшуюся чуть поодаль, и поставив её на место, вполне комфортно могли побыть здесь наедине. С тех пор, несколько раз в неделю в течение последнего месяца я приводил Любу сюда. А чтобы обеспечить нам свободную скамью, я тщательно припрятывал недостающий фрагмент лавки между стеной старого кинотеатра и забором соседнего здания.

Люба сидит у меня на коленях и слушает мой быстрый рассказ о том, как прошла защита проекта у её достопочтенного прародителя. Я не стал скрывать от неё, что у меня есть большие сомнения по поводу честности поставленной мне оценки, однако Люба уверяла, что дед у неё — воплощение честности, порядочности и т.д. и т.п., короче, святой старец, не меньше, и если он поставил отличную оценку, значит, я её действительно заслужил.

Я люблю слушать Любу, её голосок словно тихая музыка ласкает слух и успокаивает. Но еще больше мне нравится смотреть на неё — когда она увлеченно о чём-то говорит, её мимика неподражаема. Однако долго смотреть на неё — невыносимо. Я не могу сдержаться — весь день мечтал об этом — и целую её.

— Марио, — шепчет Люба, прерывая наш поцелуй. Я не хочу отрываться от неё, и вижу, как растягиваются в улыбке её мягкие алые губы. Ей тоже нравится со мной целоваться. Сейчас она сдастся и снова обхватит мою шею ладонями и тонкие пальчики пробегутся по затылку, вызывая волну мурашек по всему телу.

Я очень её хочу. Она наверняка догадывается, но этой темы мы коснулись лишь однажды. Как-то после затянувшихся поцелуев Люба отстранилась и, переведя дыхание, очень серьёзно сказала:

— Марио, я хочу тебя сразу предупредить: дальше поцелуев у нас с тобой не зайдёт.

Не могу сказать, что я на тот момент как-то особенно критично воспринял эту фразу, скорее выдал первую реакцию, спросив, почему.

— В моей семье так не принято. И это мой принцип тоже.

Я попытался было начать приводить аргументы в пользу того, что такие взгляды давно ушли в прошлое и интимные отношения между людьми не являются чем-то сверхъестественным, но увидел в серых глазах такое отчуждение, что мне пришлось заткнуться, ибо под угрозой было даже моё пребывание рядом с девушкой.

И вот сейчас я понимаю, что мой организм каждой клеточкой отзывается на прикосновения Любы, но абсолютно уверен в том, что не предприниму ни единого действия, способного хоть отдаленно напугать её намеком на «продолжение».

Почему? Да я и сам не знаю. Просто знаю, что не хочу её расстраивать. Не хочу, чтобы она смотрела на меня каким-то другим взглядом кроме того, каким смотрит сейчас.

— Марио, — всё же Люба, видимо, настроена сказать что-то важное, раз вторично от меня отстраняется. — Подожди, — обхватывает моё лицо руками и фиксирует взглядом. — Какие у тебя планы на субботу?

— Не знаю, — я тону в её сияющих глазах и отвечаю, кажется, невпопад…

— Моя двоюродная сестра в субботу выходит замуж…

— Круто! Поздравляю! — если это вся информация, то к чему отвлекаться. Я снова тянусь к губам Любы, но утыкаюсь в щёку.

— Ты не хочешь пойти со мной?

— Я? — знаю, тупой вопрос, но больше в голову ничего не пришло. — Зачем? — наверное, этот вопрос звучит не умнее…

— Ну, не знаю… Поесть, потанцевать…

Дебильнейшая ситуация. И ведь из неё нужно как-то вылезать…

— Честно говоря, я не большой любитель таких мероприятий, — говорю это и вижу, как тухнут огоньки в серых глазах. Понимаю, что должен сейчас сказать что-то типа «но если ты хочешь, то я готов», и это было бы правильно, Люба этого от меня и ждёт. Но я упорно молчу.

— Ну ладно, — Люба улыбается, но это та улыбка, которая хуже пощечины. — Может пойдём тогда, — она отворачивается, и я понимаю, что этим жестом изо всех сил пытается скрыть разочарование и грусть.

— Люб… — я успеваю схватить её за запястье и возвращаю обратно к себе на колени. — Любочка, я пошутил — конечно, я пойду с тобой, разве я могу позволить, чтобы ты танцевала с кем-нибудь кроме меня?

Теперь девушка уже пытается скрыть улыбку. Она еще что-то говорит о том, что не настаивает, и что не нужно ради неё делать то, чего мне не хочется, но все эти слова уже ничего не значат перед её зарумянившимся от счастья лицом.

Проводив Любу до дома и с трудом с ней расставшись, я полдороги еду в своих мыслях. А точнее — везу её в своей голове. Она просто невероятная… С ней так интересно разговаривать. Хотя, признаться, я, наверное, больше люблю её слушать. Люба не по годам умная девушка, начитанная, думающая. Порой она выдаёт такие глубокие мысли, что я чувствую себя рядом с ней как первоклассник перед выпускником. Нет, я не комплексую в такие моменты, я… восхищаюсь ею. И хочу зацеловать.

Как же, с одной стороны, быстро пролетел этот месяц наших совместных занятий, и как много он изменил в моём отношении к девушке. Чацкий, бесспорно, говорил правду о том, что я планировал расстаться с Любой после защиты проекта у Филиппыча, и я не могу отрицать, что оставил это намерение. Нет, я по-прежнему придерживаюсь убеждения, что серьёзные отношения мне не нужны, но мысль о расставании с Любочкой вызывает внутри целое цунами противоречий.

Зачем? Мне с ней интересно. Приятно. Комфортно. Да, я сижу на «голодном пайке» в определённом смысле, но странным образом пока вполне спокойно это переношу. Мне нравится даже просто смотреть на неё. Когда она смеётся, когда переживает грустный момент в фильме, когда «умничает», но в определенный момент осознаёт это и смущается. Одним словом, рядом с ней мой мозг отключается, и я словно загипнотизированный ловлю каждое её слово и жест.

Погруженный в свои мысли, и растянув лыбу от уха до уха, я не сразу замечаю, что из ресторана, вход в который располагался очень близко к дороге, вывалила компания нетрезвых посетителей. Лишь, когда ближний свет фар осветил довольно упитанную фигуру метрах в десяти от моего капота, я опомнился, и, утопив сразу две педали, резко сдал влево.

Мне повезло, что я уже успел въехать в наш тихий элитный район, и дорога в это время была свободной — встречки не было. Меня порядочно занесло и развернуло на сто восемьдесят градусов.

Да, я мог предотвратить экстренное торможение, если бы вовремя заметил движение у кафе и притормозил, но голова была занята Любовью…

Словно очнувшись от сна, я несколько секунд прихожу в себя.

К машине подходят люди, а ко мне — осознание того, что только что едва не случилось. Внутри вскипает гнев. Я выхожу из машины с твердым намерением выплеснуть его на виновника сорвавшегося ДТП.

— Ты совсем охренел, мужик⁉ — набрасываюсь на толстяка с пышными усами, который вовсе не выглядит испуганным, в отличие от меня. — Какого ты под колеса кидаешься? А если бы у меня не такие хорошие тормоза были?

— Прости, сынок, — пьяным заплетающимся языком лопочет усач. — Я ж непьющий… ик… почти… — ну, да, оно и видно! Ну как сватом не выпить на будрен… брунден… бурденшарф.

Бурденшарф! Это же шедевр! Моя злость улетучивается, и я начинаю ржать в голос. Может, это последствия стресса, но мужик явно не в том состоянии, чтобы анализировать, поэтому он начинает хохотать вместе со мной, периодически икая и путая слова:

— Кум тост… ик… так душевно говорил… ик… про дочень… ику мою. Она ведь знаешь… ик… вот совсем недавно… такая крош… ич… ка была, а уже невеста…

— Дядя Паша, что же вы тут стоите⁈ — из ресторана выскочила какая-то девчонка лет семнадцати и, не замечая меня и столпившихся тут же нескольких мужиков, ринулась напрямую к моему собеседнику. — Там Люська щас букет кидать будет!

— А мне что, ловить… ик надо? — непонимающе смотрит тот, видимо, совершенно не имея представления, чего от него хотят.

— Нет, конечно! — щебечет неугомонная пигалица. — Букет незамужние девушки ловят, чтобы поскорее замуж выйти, вам-то это зачем⁉ — мужики, стоящие вокруг заливаются смехом, а девчонка продолжает: — Да пойдёмте же скорее: после букета ваш танец, тётя Марина сказала, чтобы я вас привела, пока вы не наклюкались окончательно, и не пришлось вас впятером тащить до дома, как у неё на юбилее в том году.

Спутники моего оппонента не успев отсмеяться после первых перлов мелкой стрекозы, снова ухают в приступе хохота. Обо мне уже никто не помнит, и я понимаю бессмысленность поисков правды на этом празднике жизни.

Сажусь в машину, завожу мотор… И тут меня словно молнией прошибает: на что же я подписался сегодня, согласившись идти с Любой на свадьбу?

Девушка сказала, что замуж выходит её сестра, а это значит, что там соберутся все родственники. Там будет пьяный Филиппыч. Да что там Филиппыч — там будет пьяный Аркадьич! А это наверняка страшнее. И все эти родственники обязательно будут приставать с расспросами. Потом Люба побежит ловить букет! А если поймает… Я даже не хочу представлять себе что начнётся…

От ужаса вставшей перед глазами картины кудри на голове зашевелились. Да что там кудри — брови встали дыбом! Меня охватила настоящая паника. Я отъехал несколько метров от ресторана и, остановив машину, вышел на свежий воздух. К горлу подкатил ком, будто меня укачало. В висках пульсировал страх. Прав был Чацкий — я заигрался. Пора с этим заканчивать.