Pasta per amore, или Макароны для Любы

1

Марио

— Че, этот коробок Леголаса. Береги его, как свои уши. Если на нём будет хоть микроскопическая вмятина, нам всем хана.

— Понял, шеф. Доставим в лучшем виде, — рапортует Юрка, наш немного лопоухий басист, который благодаря этой особенности получил своё прозвище — Че. Нет, не про того Че вы подумали. Наш — это сокращение от «Чебурашка». Он с нами всего два месяца, но за это время настолько хорошо влился в коллектив, что кажется, будто он был всегда.

— Марио, я бы не был так уверен в Юрии, — нудит над ухом Макс. — Мы же все помним, как он неответственно отнёсся к уборке студии. Его халатность и безрассудное отношение к технике едва не обрекли нашу поездку полный и безальтернативный крах.

Макс — тоже новенький. В «Грибоедофф» попал случайно всего две недели назад. После отъезда Чацкого в Москву мы срочно-обморочно искали ему замену. Че нашёлся практически сразу. А вот вокалиста мы искали почти полтора месяца. Прослушали около сорока человек в общей сложности, но постоянно что-то не срасталось. То вокал нам не подходил, то кандидат оказывался с нами не «на одной волне», то случались какие-то происшествия. Например, уже утверждённый всеми солист вдруг сломал ногу, возвращаясь домой с репетиции.

Когда мы почти отчаялись, то решили, что возьмём первого встречного, ну, то есть первого, кто придёт к нам на прослушивание. Два дня никто не появлялся в студии, и вот на третий, когда уже вышли все сроки, и нужно было подавать заявку на участие в молодёжном фестивале, в дверь нашей репетиционной постучали. Да-да, именно постучали! Кажется, в этот момент время остановилось и все находящиеся в студии замерли и перестали дышать. Спустя полминуты, незапертая дверь оставалась закрытой, и мне пришлось громко крикнуть: «Ворвитесь!» Эта шутка не заставила никого даже улыбнуться, все чаяния были адресованы тому, кто вот-вот войдёт в репетиционную.

— Добрый день, — эхом пронеслось по комнате, в которой около десяти пар глаз неотрывно смотрели на чудо, столь эффектно явившееся именно в тот момент, когда его так ждали. Тем временем, парень, не замечая произведенного своим приходом эффекта, продолжил: — Вероятно, вы — Марио Гардиани? — спросил он, смотря на меня в упор, и остановился, как вкопанный, вытянувшись по стойке смирно в самом центре комнаты, словно бы для того, чтобы мы смогли его получше рассмотреть.

А порассматривать действительно было что. Среднего роста, на вид лет двадцати, со светло-русыми волосами — это, пожалуй, всё из того, что не вызвало удивления. Но вот «прикид» парня потрясал, и даже не столько своей несуразностью и полным несоответствием моде, сколько той уверенностью и смелостью, с какой этот обычный, казалось, молодой человек его носил. Весь его вид будто заявлял окружающим: «да, я хочу, чтобы на мне было надето именно это, я видел себя в зеркало и меня всё устраивает, а если вам что-то не нравится, то это ваши проблемы». Прямоугольные очки в толстой оправе комфортно сидели на ровной переносице, клетчатый классической костюм в коричневых оттенках состоял из брюк с идеально заутюженными стрелками, кремового цвета рубашки с коротким рукавом и жилетки. Венчал образ старый кожаный шнурок на шее, которые носили ковбои времен гражданской войны в США. То, что шнурок был старым, не вызывало сомнений — отчётливые потёртости намекали на то, что либо его хозяин с ним не расстаётся круглые сутки, либо его подарил ему сам шериф из знаменитого вестерна. Его туфли соответствовали костюму: были такие же немодные, такие же коричневые и такие же идеально вычищенные и обильно смазанные кремом, отчего не только блестели, а даже источали давно забытый гуталиновый аромат. Довершал образ большой кожаный… вот так и просится слово «саквояж», хотя я и знать не знаю, как он должен выглядеть, но почему-то глядя на эту странную сумку, на языке вертится именно это слово. Про цвет саквояжа, думаю, говорить не стоит?

Поначалу незнакомец вызвал больше сомнений, нежели надежд — глядя на его внешний вид было крайне трудно представить, что он может сносно петь. Парень представился и вызвал шквал плохо скрываемых смешков:

— Максимилиан Кукуруза.

Отсмеивались мы долго, и, надо сказать, незнакомцу удалось снять царившее в студии напряжение, и, по большому счёту, всем уже было всё равно, как и что он нам споёт, попадёт в группу в итоге или нет. Максимилиан же удивил еще больше, выбрав для прослушивания «Группу крови» Цоя.

Мы готовились к разрыву, поэтому когда заиграли первые аккорды, все взялись за животы, чтобы в порыве дикого хохота не развязались пупки. Однако приготовленные для ржача рты, вдруг вместо смеха стали открываться от шока, а глаза у всех стали постепенно округляться и вылезать на лбы. Этот несуразный ботан, каким мы увидели его в первые минуты, на наших глазах приобретал новое лицо. Это даже было уже не лицо, а лик, ибо извергаемые им звуки были настолько поразительно точны и выверены, что моментами казалось, будто перед нами сам Цой, переродившийся за какие-то грехи в это чудо.

Так Максимилиан Кукуруза стал нашим новым солистом. Это, конечно, был бы анекдот, если мы бы начали представлять его зрителям по имени и фамилии, поэтому было решено называть его просто по имени — Максимилиан, а мы между собой иногда зовём Максом, Максимкой или Капитаном Куком.

А пока я вспоминал события двухмесячной давности, мы уже полностью загрузились в микроавтобус, и оставалось дождаться лишь администратора Анечку, которая должна выдать нам путевой лист и последние наставления. Надеюсь, что последние, ибо эта зануда может сутками читать лекции о том, что не следует делать на фестивале, что можно, но не нужно, и чего никогда ни при каких обстоятельствах нельзя допускать.

— Жить будете в корпусе с вожатыми, — тараторит среди прочего Анечка. — Это наши студенты. Поэтому, пожалуйста, будьте внимательны, чтобы они там чего не натворили. Хотя, что они могут натворить? — Аня, по-моему, перешла на разговор со своим альтер эго: задаёт вопросы и сама же на них отвечает: — Мы ведь выбрали самых лучших и ответственных… Но, опять-таки, со всеми бывает… В общем, сами не чудите и не позволяйте чудить другим! Если вдруг…

— Так всё, Аня, — обрываю поток сознания, или лучше сказать поток сознательности этой гипертревожной девчонки. — Мы всё поняли, — она попыталась было спорить, но я не дал вставить больше и слова, — и нам давно пора ехать. Алибедерчи!

Обожаю каверкать это слово. В моём окружении редко встречаются те, кто говорит его правильно, а когда я так изголяюсь над произношением, то даже поправить меня удаётся людям не сразу.

Дорога от Измайловска до Ялты, где будет проходить фестиваль, займёт почти двое суток. Конечно, можно было бы добраться самолётом или поездом, но вся загвоздка в том, что две трети микроавтобуса занимает наш инструмент, а доверить его кому-то не из группы мы не смогли, поэтому втроём решили сопровождать барабанную установку, гитары и синтезатор. Леголас с нами не поехал, так как плохо переносит дорогу, его отправили поездом. А нам предстоит два дня трястись по городам и весям нашей необъятной Родины и переночевать в пути где-то под Воронежем.

Как ни боялся я себе в этом признаться, но длительное пребывание в замкнутом пространстве и отсутствие возможностей переключаться на разные виды деятельности поначалу вызывали во мне беспокойство. За последние два месяца для меня это будет первым опытом остаться надолго с самим собой, и я этого откровенно не хочу.

После нашего расставания с Ней я загрузил себя работой так, что приходя домой поздно вечером без задних ног валился на диван, успевая лишь принять душ. Если выдавались дни, когда я не был настолько утомлён, то приходилось создавать усталость искусственно — часовая пробежка или отработка ударов на груше вполне справлялись с поставленной задачей — умотать меня настолько, чтобы не было ни минуты способной заставить меня вспомнить о Ней.

«Не думать!», «Не анализировать!», «Не вспоминать!». Даже имя её произносить я себе запретил. Однако, как только выдавалась минутка, в которую она освобождалась от прочих мыслей, в голову вновь пробирались мысли о Ней. И я снова и снова их прогонял.

Но вопреки моим желаниям не видеть Её и не слышать, Она частенько являлась мне во сне. Особенно тяжело было первое время, когда стоило мне закрыть глаза, как я оказывался то в библиотеке, где сидел напротив неё через два стола, наблюдал за тем, как Она читает и не мог уйти. Словно приклеенный к месту я оставался там мучительно долго, не имея возможности даже пошевелиться.

В другой раз мне снилась большая пещера, из которой я не мог найти выхода, а когда нашёл, то заметил стоящую у входа Её, и не мог приблизиться. Словно невидимый барьер мешал мне сделать к ней шаг, из-за чего я оставался во тьме и сырости, пока не просыпался в холодном поту.

Она снилась мне в парке, гуляющая с моим псом Уно. Я видел Её на защите диплома, защищающуюся по моей теме и читающую мой автореферат. Она была в магазине, скрываясь от меня между торговыми рядами, в темном лесу меня звал Её голос… Сотни сюжетов, и ни одного взгляда на меня! Ни разу я не увидел её серых глаз, ни в одном сне не смог даже приблизиться к ней. Мне даже стало казаться, что я забыл её лицо. Сновидения я тоже хотел бы забыть, но они будто цветные мультфильмы постоянно мелькали в памяти, стоило оказаться в месте, которое видел во сне.

Со временем стало немного легче, когда Люба перестала «приходить» ко мне каждую ночь. Теперь такие наши встречи случались пару раз в неделю. Такой прогресс я связывал с постоянными установками и аутотренингом, который сам себе назначил. Я был уверен, что смогу заставить себя забыть.

И тут эта поездка. Несколько первых часов мы болтали с ребятами. Юрка парень смешной, но не очень эрудированный. Глуповатый, короче. И с ним не особо интересно разговаривать, так как многие темы он не сечёт совершенно. Макс — его противоположность. Знает всё, и это ужасно бесит.

Но вот наступило молчание, избавившее меня от нежелательных разговоров с попутчиками, но в этот же момент началась новая пытка — воспоминаниями. Музыка в наушниках помогала плохо. Я пытался смотреть разные видео в интернете, чтобы отвлечься, но после двух часов залипания в телефон, понял, что это не выход. Позвонил одному другу, потом другому, третьему. Долгого разговора ни с кем не получилось, что совсем неудивительно, ибо рабочий день у многих был в разгаре, а у остальных тоже случились важные дела.

Потратив полчаса на поиск собеседника и не найдя его, я собрался снова взять телефон, но на этот раз чтобы поиграть во что-нибудь. Ну играл же я раньше, да и другие многие играют, значит, получится убить время на это занятие.

Открыл приложение, чтобы выбрать, какую игру загрузить, как вдруг телефон запел входящим звонком. Звонил мой куратор. Мы несколько минут решали организационные вопросы, быстро уточнили программу ближайших мероприятий, и, когда всё уже было выяснено, он неожиданно сказал:

— Марио, у меня есть к тебе еще одна просьба. Личного характера.

— Слушаю, — что-то новенькое: «просьба», да еще и «личного характера». Заинтриговал.

— Я вчера разговаривал с твоим деканом, — на этом слове я весь напрягся, ведь речь идёт о Её отце. — Он спрашивал, едешь ли ты на фестиваль вместе с группой…

Молчание, будто собеседник подбирает слова, чтобы продолжить.

— В общем, он волнуется за свою дочь.

— А что с ней не так? — задаю вопрос, потому что не понимаю. куда он клонит.

— С Любочкой всё хорошо, но он сказал, что у вас были с ней какие-то отношения… Вы вроде бы дружили?

— Да, но это давно в прошлом.

— Да, он сказал об этом. Но дело в том, что девушка довольно сильно переживала вашу размолвку.

— Иван Иваныч, я не пойму, к чему вы клоните? Как связана эта поездка и наша размолвка с дочкой Аркадьича? — я немного выхожу из себя, из-за того, что вынужден говорить о Ней, а тем более вспоминать наше расставание.

— Напрямую связаны. Люба тоже едет на фестиваль.