Пламя пяти сердец

ГЛАВА 12

Тэррик поджидал Шерберу, когда она вышла от целителей утром, шатающаяся от усталости и переполненная горем, магией и зрелищем смертей. Он без единого слова утащил ее в свою палатку, где ждала горячая вода и еда, а потом, когда она поела и смыла с себя кровь и грязь, позволил ей сдаться и закричать, и бить его кулаками по груди, и плакать, повторяя имя Номариама, и посылать проклятья той смерти, что пришла к ним — и отомстила за обман.

Шербера не сразу поняла, что дрожит не только она: тело Тэррика тоже сотрясала дрожь, и когда она, обессилев, прильнула к его груди, то услышала быстрое и испуганное биение его сердца.

— Тэррик, господин мой. — И он откликнулся на ее тихий голос не менее тихим «да». — Что с тобой? Расскажи мне, расскажи своей акрай, что тебя беспокоит...

Он несколько мгновений смотрел в ее встревоженное лицо.

— Я знал, что погибну в этой битве, Чербер, — сказал наконец шепотом, в котором так четко читался страх. — Я знал, что смерть — Шмису Амаш — пришла за мной, я...

— Я бы не пережила, если бы потеряла тебя! — воскликнула она, перебивая, и Тэррик стиснул ее в своих объятьях, прижимаясь губами к нежной коже виска, и все-таки сказал, признался ей в том, что они оба и так знали, хоть никогда и не произносили вслух:

— Я люблю тебя, Чербер. Мое сердце и моя жизнь принадлежат тебе...

Ей следовало хотя бы немного отдохнуть. Костер погребения, костер Инифри, священное пламя должно было быть зажжено совсем скоро. Она должна будет присутствовать, как и остальные акраяр, и должна будет увидеть в последний раз лицо Номариама, прежде чем Инифри навсегда спрячет его своими огненными руками от живых. И Шербера покорно улеглась на ложе в палатке Тэррика и закрыла глаза, но так и не смогла уснуть: голоса, мысли, чувства тревожили ее и не давали покоя.

Поднявшись с ложа совсем скоро, она привела себя в порядок и направилась к костру. Там она заняла свое место рядом с Фиром, обновившим боевую раскраску и оттого выглядящим донельзя свирепым, Прэйиром, чье хмурое выражение лица и без раскраски отбивало у любопытствующих всякую охоту глядеть на акрай «того самого мага», и Олдином, чьи пальцы снова так крепко сжимали ее.

Пламя уже утихало, когда на горизонте показались темные тени. Почти сразу же изменивший направление ветер донес до стоящих у костров людей запах дикой жизни, и, как по команде, воины и маги стали оборачиваться в ту сторону, откуда он шел, и поднимать мечи — и опускать их, узнав тех, кто однажды уже встречался с ними на этом долгом пути.

Узкой полосой прилива на них наползало южное войско. Темной пеной накрывало шаг за шагом долину дикое стадо, идущее впереди — рыболюди, которых гнали погонщики-маги, неслышимыми командами направляя их поступь туда, куда следовало держать путь.

— Да этих рыбомордых там тьма, — сказал рядом с Шерберой Прэйир... и она подумала, что слово «тьма» сюда очень даже подходит.

Фиолетовый мрак. Грозовой мрак. Им было несть числа, этим неповоротливым толстокожим недолюдям, и желтоглазые ящерицы города Иссу при виде их недовольно зашипели и постарались убраться с дороги, когда эта приливная волна накрыла собой восходное войско и потекла сквозь.

Гонцы не обманули: фрейле южного войска привел с собой целое стадо рыболюдей: дюжины, десятки дюжин, тысячи. Их фиолетовая кожа матово блестела и переливалась на солнце, их маленькие зубастые рты скалились, круглые рыбьи глаза, казалось, смотрели и в стороны, и вперед. Их было так много, что от топота содрогалась земля, — и они все были готовы сражаться за Берег и фрейле, который сумел их подчинить, до последней капли своей прозрачной рыбьей крови.

— Рыбы, ящерицы и драконы, — сказал Фир с тяжелым смешком, наблюдая за тем, как чешуйчатое воинство течет мимо костров. — Хорошее же у нас войско. Не хватает только птиц.

— Все Побережье готово отдать жизни в битве против зеленокожих, — произнес Олдин своим звонким голосом. — Рыболюди неповоротливы и тяжелы, но их не так-то просто сбить с ног. У них мало разума, но его хватает, чтобы выполнить приказ. И они не ведают страха боли. Они будут сражаться, пока смогут стоять на ногах.

— И все же они не бессмертны, — заметил Прэйир, поигрывая мечом, который все еще помнил двух убитых им в поединках за Шерберу рыболюдов. — Вовсе не бессмертны.

От костров к небу все тянулись белесоватые полосы дыма, и низкий, торжественный голос желтоглазого Харзаса все пел неподалеку песнь Хвостатой матери, провожая в последний путь тех, кто погиб от острых зубов Шмису Амаш. Летающие над ними драконы изредка вплетали в эту песнь свои собственные слова, и тогда над долиной проносился протяжный тоскливый рев. Люди Побережья вздрагивали от этого рева и поднимали головы к небу, наблюдая за проносящимися над их головами детьми огня. Рыболюди же шли дальше, как ни в чем не бывало, пока не протекли меж воинов восходного войска, как вода меж камней, оставив после себя настоящих людей, и не сгрудились покорным стадом в дальнем конце лагеря, рядом с рекой.

Войска поприветствовали друг друга. Люди смешились с людьми, стали слышны радостные крики, звуки ударов нагрудников друг о друга, крепкая брань тех, кто узнавал о гибели друга или земляка.

Краем глаза Шербера увидела чужого фрейле в окружении своих близких. Он приблизился к Тэррику, тоже стоящему в окружении, и когда они обнялись, она заметила, как осторожно и бережно фрейле поднял правую руку. Похоже, он был ранен.

Мысли о том, что это может значить для нее, всколыхнулись в голове Шерберы разом, но тут фрейле отступил и, протянув здоровую руку назад, ухватился ею за плечо черноволосой девушки, доселе прячущейся в кругу его близких.

Шербера не могла ошибиться. Это была акрай.

— Завтра мы пойдем дальше, — сказал Фир, не двигаясь с места и тоже глядя на беседующих по ту сторону потухшего костра фрейле. — Нам надо убраться от реки, пока из нее не вылезло что-то еще, подобное этой... Амаш.

— Второй подобной ей на Побережье нет, — сказал Олдин, — но и второго, подобного Номариаму, тоже больше нет в мире под двумя лунами. Его имя останется в памяти Берега надолго. Наши забудутся и сотрутся, но Номариама, убийцу Шмису Амаш, будут помнить даже те, кто мог бы забыть.

Он говорил, как маг, сейчас, и голос его разносился над ними, и воины и маги войска, услышав эти слова, склонили головы в знак уважения и повторили вслед за ним:

— Его имя останется с нами.

Ей никогда не постичь его, проживи она хоть столько же, сколько уже прожила, и еще десять раз по столько, подумала Шербера, глядя на Олдина, чувствуя сжимающие ее ладонь тонкие пальцы. Теперь вряд ли даже Хесотзан рискнул бы назвать его постельным мальчишкой в глаза — нет, в восходном войске о нем говорили, как о целителе, способном заживить даже самую страшную рану, о маге, сила которого так велика, что ему даже не нужно оружие, чтобы защищать себя в бою.

Но Шербера помнила его плачущим вместе с ней посреди пустыни и смеющимся — с ней же, в постели, которая связала их по воле Инифри. Иногда она почти благоговела перед ним, а иногда, услышав сказанное кем-то из южан нежное «мэрран», обращенное к любимой, она вспоминала о его прошлом, и сердце ее переполняла щемящая тоска.

Прошлой ночью они трудились в палатке бок о бок. То одна, то другая лекарка выбегала из палатки, не в силах выдержать запаха паленой плоти и криков, и сама Шербера тоже несколько раз выходила наружу, подставляла лицо ветру и позволяла ему осушать слезы и унимать подступавшую к горлу желчь.

После сражений с зеленокожими Олдин обычно приказывал вырезать следы зубов, чтобы сделать края ран ровнее. Раны с ровными краями заживали лучше, и их можно было зашить, убедившись, что в них не проникла земляная лихорадка и зараза зеленокожих.

Но укусы Шмису Амаш были глубокими, и вырезать следы ее зубов было нельзя. Из них почти сразу же начал сочиться мутный гной, и Олдин заставлял лекарок снова и снова промывать их, до свежей крови, и только после — прижигать раскаленными афатрами и накладывать повязку.

И он промывал и прижигал наравне со всеми, и лицо его оставалось мягким и спокойным, даже когда взору открывалась страшная рана, из которой на него ярко-красными глазами смотрела сама смерть.

Уже к концу ночи, когда Белая мать стала собирать своих детей с небосклона, Олдин все-таки вышел из палатки и остановился в двух шагах от нее, глядя на розовеющий восход. Шербера как раз собиралась возвращаться обратно, когда увидела его, и в предрассветной тьме он показался ей странным: не человек Побережья, но и не фрейле, не свой, но и не чужой, не принадлежащий ни к миру, который уйдет, ни к тому, что останется.

Она не знала, что заставило ее подойти к нему и остановиться напротив. Молча Шербера протянула ему руки — и она не знала, что заставило ее сделать и это тоже.

Олдин опустил взгляд на ее кисти, на ее прямые пальцы, покрытые шрамами от переломов, на ее грязные, испачканные кровью и усеянные свежими ожогами от камня ладони. Он не двинулся с места, и Шербера вдруг почувствовала, как набухают под тяжестью новых слез ее веки при мысли о том, что и его, Олдина, она тоже уже навсегда потеряла, хоть он жив и стоит сейчас рядом с ней.

Ее руки дрогнули и стали опускаться.

Олдин схватил их. Его ладони были почти одного размера с ее, не такие большие и широкие, как у Фира или Прэйира, не такие длинные, как у Тэррика, не такие... на имени Номариама ее мысли споткнулись.

— Ты устала, Шерб, — сказал Олдин мягко. — Но если я скажу тебе уйти, ты все равно останешься.

— Да, — сказала она.

— И все же я скажу это. Ты потеряла спутника. Тебе нужно отдохнуть.

— Я не могу отдыхать, пока есть те, кому нужна моя помощь, — сказала она, все еще глядя на их сплетенные пальцы.

— Им помогут. Им есть, кому помочь.

— Я не уйду! — повторила она, вздернув голову и глядя в его лицо. — Мы ушли с поля боя, когда могли помочь Номариаму и Тэррику. Ты был неправ, Олдин, это была и наша битва тоже! Номариам знал это!

Его руки крепче сжали ее, когда он заговорил:

— Номариама вела сама Инифри, Шерб. И маги, и воины, бывшие рядом с ним, чувствовали ее присутствие, видели, как на шее змеи, в которую он обратился, расцвел цветок смерти. Мне сказал Велавир. Он тоже был там, он видел...

Она сама удивилась своей злости. Выдернула руки из его рук, отступила, сжимая кулаки, злясь на то, что даже сейчас, в миг горя, который принадлежал только им, кто-то посторонний оказался рядом.

— Я слышала ваш разговор у костра вчера, — в голосе звучала обида, но сейчас Шербера не могла ее скрыть. — Твой Велавир прав: это акрай связана клятвой верности, а мужчина сам может выбирать, с кем ему делить постель. Но это не значит, что ты можешь... что он может... что если ты...

— Я и выбрал, — сказал он, глядя ей в глаза, все так же мягко и спокойно, как и раньше.

— Тогда пусть твой Велавир держится от тебя подальше! — вспыхнула она. — Зачем он тебе?

Олдин хотел ей что-то ответить, но тут из палатки выбежала лекарка, зовя его по имени, и слова замерли у него на губах, не будучи произнесенными вслух.

Сердце Шерберы тянулось к нему... но иногда она его совсем не понимала.

Они не упускали Тэррика из виду, и поэтому ему не пришлось искать их, чтобы позвать с собой. Все так же, в том же порядке: Фир и Прэйир по бокам от Шерберы и Олдин чуть спереди, они двинулись за фрейле в его палатку, и с каждым шагом Шербера чувствовала, как все громче бьется ее сердце.

Она знала, о чем будет разговор.

Они и акрай чужого фрейле оказались рядом, когда Тэррик и его гость вошли в личную половину палатки, где еще суетились близкие, приказав им ждать в общей. Черноволосая девушка с любопытством оглядела сначала Фира, потом Олдина, потом, восхищенно приоткрыв рот, остановила взгляд на Прэйире.

Шербера тоже ответила разглядыванием, когда в палатку вошли четверо спутников чужой акрай. Пожилой изможденный воин с перевязанной головой и рукой, темнокожий молодой с выбритой макушкой и длинной, спускающейся до лопаток, косой, красивый темноволосый целитель в белых одеждах и еще один воин, почти такой же большой, как Прэйир — они, судя по всему, тоже были выбраны не просто так, и теперь каждый олицетворял собой одну из существующих в южном войске сил.

Пожилой воин, казалось, едва стоял на ногах, поддерживаемый другими мужчинами и своей акрай. По знаку близкого Тэррика они один за другим прошли на личную половину палатки, и Шербера, на мгновение оказавшись рядом, услышала, как тяжело этот воин дышит. Ей почудился даже запах лихорадки, идущий от его повязки — сладковатый запах мокрой земли и травы, и она поспешила отойти к своим мужчинам и занять место за приготовленным столом, когда Тэррик кивнул им.

С ней на ложе уселся Фир, и Шербера едва сдержала неожиданно растянувшую ее губы улыбку, когда увидела выражение лица Прэйира, оказавшегося на одном ложе с Олдином. Чужая акрай заняла место рядом с пожилым воином и взяла его за руку. Другие ее мужчины расселись на свободные места, и по новому кивку Тэррика все приступили к трапезе.

Но молчание длилось недолго. Стоило им немного утолить голод рыбной похлебкой и лепешками, как чужой фрейле заговорил, и первые же его слова заставили Шерберу позабыть о еде.

— Я слышал, ты отменил отборы акраяр в своем войске, Тэррик. Новость меня удивила.

Это было обращение равного к равному, и ни один из воинов или магов, или акраяр, присутствующих в палатке, не мог бы теперь вмешаться в разговор без прямого приказа. Шербера знала, что никто и не вмешается. Их позвали не за этим. Их позвали, чтобы присутствовать, но не говорить, быть свидетелями воли двух фрейле — и ее исполнителями, если на то тоже будет отдан такой приказ.

— Больше, чем новость о смерти дочери Инифри, убитой одним из моих магов? — спросил Тэррик невозмутимо, и Шербера поняла, что он к этим словам был готов.

— Не больше. — Чужой фрейле потянулся за лежащим на блюде куском лепешки и неторопливо, зная, что за ним наблюдают и ждут, наложил в него из чаши жареной рыпи. Свернув лепешку трубочкой, он надкусил ее, прожевал и только потом закончил мысль. — Я видел следы ее ног на песке, Тэррик. Она была на самом деле так огромна, как говорили, и я жалею, что не успел прийти сюда пораньше и помочь вам в этой битве. Твое войско отмечено, в этом нет сомнений, и имя твоего мага и мои воины будут помнить до конца своих дней. Но ведь отборы акраяр — это прямая воля Инифри. И мы не можем сами решать, когда исполнять ее, а когда нарушить.

— Ни к чему проливать лишнюю кровь там, где ее и так льется столько, чтобы можно зачерпывать ладонями, — сказал Тэррик. — Мы принесем Инифри большую жертву в последней битве. Мы ждем ее так же, как и она.

— Ты принял серьезное решение.

— Я принял это решение не один. — Тэррик потянулся к чаше с вином, и Шербера, вдруг почувствовав, что в горле у нее пересохло, неосознанно последовала его примеру и тоже отпила кисло-сладкое питье, сильно разбавленное, ибо запасы вина в войске давно подошли к концу. — Маги одобрили его.

— Маги одобрили твое решение, но одобрила ли его Инифри? — Фрейле снова откусил лепешку. — Твой лучший маг погиб. Многие твои воины получили серьезные раны. Не знак ли это, данный Инифри? Не забрала ли она этой ночью кровь, что должна была бы пролиться на отборе?

Шербера увидела, как побелели губы Тэррика, и поняла, что метко нанесенный удар достиг цели. Она сама почувствовала, как покрывается мурашками под теплой рубицей ее кожа, как заползает в сердце змеей ядовитая мысль: а что если? Что если потому и настигла их обманутая смерть, что если это был знак недовольства Инифри, ее наказание за то, что Тэррик нарушил заведенный порядок и отменил кровопролитие за акраяр?

— Шмису Амаш была послана Инифри по другой причине, — сказал Тэррик в тишине, и Шербера почти пропустила момент, который потребовался ему, чтобы вернуть себе самообладание. — И смерть, которую она здесь нашла, тоже была волей Инифри. Как и жертва, которую мы принесли ей этой ночью.

— Как бы то ни было, многие в войске недовольны тем, что ты сам распределяешь акраяр, Тэррик, — сказал чужой фрейле, и его голос показался Шербере въедливым, как жужжание мошкары над ухом. — И голос этих недовольных звучит очень громко, раз я узнал об этом, не пробыв здесь и дня.

— Воины недовольны не тем, что я распределяю акраяр сам, Сэррет, — ответил Тэррик, и в голосе его на этот раз звенел сдерживаемый гнев. — Воины недовольны тем, что та или иная акрай досталась не им. Но ведь кому как не фрейле лучше всех знать о том, кто заслужил в бою право на магический сосуд? Ты сомневаешься во мне? Это ты хочешь сказать?

Чужой фрейле поднял руки.

— Я не оспариваю и не подвергаю сомнению твои знания о твоих воинах, Тэррик, — сказал он торопливо и даже слишком. — Но в своем войске я намерен провести отбор, и участвовать в нем будут и твои люди тоже. Я не смогу им запретить, иначе это вызовет еще большее недовольство и даже раскол. А я не хочу раскола в войске, которое сейчас как никогда должно быть единым. В войске, которое дальше поведем мы вдвоем.

Его слова звучали более чем разумно, и Шербера видела, что это же понимает и Тэррик. Чужой фрейле не мог запретить отборы сейчас, когда до последней битвы оставалось совсем немного. Но если одна половина войска получит шанс бороться за акраяр, а другой достанется лишь участь бесправных зрителей, это не понравится ни самим воинам, ни Инифри, которая всегда была рада новой крови.

Кровь, кровь, кровь. Будь воля Инифри, подумалось в который раз Шербере, она бы утопила этот мир в крови. Или ее воля — выжимать из него эту кровь по капле? Стараниями Олдина и других целителей после битвы со Шмису Амаш было мало умерших от ран и будет мало умерших от лихорадки. Но они все равно теряли людей. А последняя битва все еще была где-то впереди.

— Твоя акрай потеряла спутника, — продолжил чужой фрейле, взяв вторую лепешку и снова наложив в нее рыпь. — В моем войске есть те, кто захочет за нее побороться, и среди них — воины, которых я бы не хотел потерять сейчас. Я предлагаю выход, Тэррик, выход, который должны одобрить и твои маги, и мои. Бои не до смерти, а до пощады. Первый, кто сдастся и попросит милости — проиграл. Если не попросит — умрет, но таков будет его выбор. Что скажешь?

И это тоже звучало разумно, и будь живы все пять господ Шерберы, она бы поддержала это решение всем сердцем, ведь оно означало, что даже проигравшие на отборе воины будут жить. Вот только до смерти или до пощады будут бороться мужчины, ее участи это не изменит. Тэррик согласится на отбор, и еще до заката у нее появится новый спутник, и уже на следующую ночь ей придется лечь с ним в постель.

Но пусть все внутри и сжималось при мысли о том, что этим пятым может стать Хесотзан или кто-то еще столь же неприятный, пусть и пока не знакомый ей, Шербера должна была принять свою участь и с честью исполнить свой долг.

Ради Номариама.

Ради Тэррика и остальных... и воина, которого она сможет уберечь от смерти, потому что свяжется с ним узами клятвы.

— Хорошо, Сэррет, ты меня убедил, — сказал Тэррик, и Шербера выпрямила спину, чувствуя на себе взгляды своих мужчин. — Думаю, мои маги поддержат твое предложение насчет новых правил отбора. Твои — я уверен — уже поддержали.

— Я рад, что мы пришли к согласию, — склонил голову чужой фрейле.

— Нерпер! — Внутрь на зов Тэррика тут же заглянул один из близких. — Объяви воинам двум войск о начале отбора акраяр. Сбор — на месте смерти Шмису Амаш.