Пламя пяти сердец

ГЛАВА 3

Тэррик думал, что смерть — это свет или тьма, но она оказалась тишиной.

Он провалился в эту тишину, тягучую и вязкую, как болотный туман, в тяжелую тишину, сотканную из мгновений, которые пронеслись перед его глазами одно за другим, напоминая о том, о чем он уже забыл или вовсе не помнил.

Тишина — и больше ни звука там, где должны быть кряхтение, сопение и плач новорожденного ребенка, начинающего свою долгую жизнь в этом суровом мире.

Тишина — и они, люди, собравшиеся в Детской последнего города их народа, еще не осознавали рассудком, но ребенок этот никогда не заплачет и не закряхтит, и не засопит, потому что его жизнь оборвалась, так и не начавшись.

Брат Тэррика Алларик. Его жена Дреда, в пятый раз за последний год попытавшаяся стать матерью, но после того, пятого раза сошедшая от горя с ума и запретившая своему мужу приближаться к ней под страхом смерти. Они оба погибли в день, когда на город напали зеленокожие.

Тишина — и некогда полные жизни, а теперь безлюдные улицы Стохолмия, города-сердца, еще три сотни лет назад бившегося ровно и сильно, а сейчас едва трепыхающегося в последней попытке поддержать угасающую в теле искру.

Тишина — и холодная, пылающая рассерженным серебристым светом полная луна Шира на небе, и городские улицы кажутся залитым льдом, несмотря на то, что на дворе середина Лета.

Последний город. Последний оплот. Последние дети тех, что прилетели в этот мир на большом Корабле и потерпели крушение, разбившись о Небесный Риф.

Тишина — и никакого ответа на посланный пять сотен Лет назад сигнал о помощи.

Тишина — мгновение перед горестными криками женщины, обнаружившей своего вчера еще живого и смеющегося мужа мертвым в их общей постели.

Они ложились спать и не просыпались.

Молодые мужчины и женщины, крепкие и здоровые, они просто переставали дышать и засыпали вечным сном, как и их дети, только что рожденные на свет.

Кто-то, поддавшись панике, называл это проклятием.

Что это было, если не проклятие?

Что убивало их, кто убивал?

Может, и вправду, бог?

Ведь существовала же здесь магия, которой за столько лет они так и не смогли овладеть.

Ведь существовала же здесь телегония, движущая сила эволюции этого мира, позволяющая женщине одного вида вынашивать детей другого.

Поэтому они брали в жены только девственниц. Женщина, познавшая мужчину, уже несла в себе его семя, и дети, рожденные ей от их народа, не были только их детьми, но и детьми того, первого мужчины, а значит, не были чисты по крови и не были людьми.

— Тэррик!

Тишина выпустила его из своих объятий, испуганно шарахнувшись прочь. Он стоял посреди пустого города, и земля под ногами дрожала и разбивалась на куски, а небо над головой стало зловеще-алым и опускалось все ниже, грозя его раздавить.

Вокруг лежали тела его друзей и братьев: Алларик, Дунсданн, малыш Бьяркен, скорчившийся в последней судороге лихорадки, превратившей его лицо в черную маску, много, очень много тел тех, кого он помнил, знал и даже любил...

— Тэррик!

Он знал этот голос. Это была Инифри, издевающаяся, глумящаяся над их усилиями богиня, создавшая этот мир и от скуки решившая наказать его жестокой войной.

Она звала его, чтобы убить. Она пришла за ним, как пришла за другими, и сейчас он умрет.

Удар в грудь — и его отбросило навзничь на расколотые каменные плиты, и боль была такая, что он закричал. Огромное нечеловеческое лицо с глазами, бесцветными, раскаленными добела, яростными и одновременно холодно-безразличными, нависло над ним, и темные губы матери мертвых растянула улыбка, в которой сверкнула тьма.

— Тэррик. Ты последний из них. Я нашла тебя. Ты мой.

Белая рука — только кости и никакой плоти, — прижала его к земле, и богиня нависла над ним, раскрывая темный рот, чтобы поглотить, как поглотила других...

...Он открыл глаза, тяжело дыша и с сердцем, колотящимся от дикого страха.

Он последний. Она нашла его. Она пришла за ним. Она...

— Господин?

Шербера, чье имя он так и не научился произносить правильно, последняя из тех двенадцати, что должны были стать надеждой его мира, и женщина, рядом с которой он становился самим собой, сидела у огня и штопала его рубицу своими новыми ловкими руками. Услышав его хриплое частое дыхание, она тут же оторвала взгляд от шитья и поднялась, и спокойная радость на ее лице заставила его сердце замедлить бег, а страх — отступить.

— Ты пришел в себя. Принести тебе воды?

— Да, — сказал Тэррик на языке своего народа, но она поняла и, кивнув, направилась к лавке, на которой стоял кувшин.

Он не расспрашивал ее о том, как все прошло, и вообще почти не говорил — был еще слаб, хоть эта слабость и не была больше слабостью лихорадки и раны. Шербера напоила его, проверила повязку, а потом вернулась к огню и к шитью. Лихорадка спала, сказала она. Они заплатили цену смерти, и она отступила от Тэррика и скрылась во тьме, хоть и бродила вокруг войска широкими кругами, не желая уйти совсем.

Но такова была война.

Кто-то всегда умирает на войне.

Кто-то всегда умирает.

— Я останусь до утра, — сказала Шербера. — Отдыхай, Тэррик. Тебе нужно набираться сил.

Ее присутствие, к которому он так привык за последние долгие ночи и дни, безмятежность, с которой она штопала его рубицу у огня, мягкий голос, имевший такую безусловную и безграничную власть над преследующими его тенями, укрыли его, и Тэррик снова уснул.

***

Она думала, что будет тяжелее, но все получилось совсем легко. Номариам был прав, и Фиру, и даже Прэйиру пришлось признать это, когда из дома Тэррика Шербера вышла на своих ногах, правда, опираясь на старшего из мужчин, но сама, и даже сумела добраться до постели в доме акраяр, прежде чем силы ее окончательно покинули.

Выздоровление Тэррика не было поразительным и быстрым, но оно было — шаг за шагом, день за днем он возвращался к жизни, и лихорадка больше не мучила его, превращая ночи в бессонный кошмар. Шербера по-прежнему оставалась с ним каждую ночь, но теперь ее магия помогала ему. Рана затягивалась. Ладонь Инифри на его плече светлела и бледнела.

К моменту, как они доберутся до Берега, она должна была исчезнуть.

Через несколько дней после первой метели налетела вторая, и войску пришлось какое-то время пробираться по снегам пешком. Шербера шла вместе с остальными, вдыхая тяжелый запах водорости от реки, вдоль русла которой они двигались, и пытаясь различить в речном запахе другой, соленый и терпкий, как слеза.

Они возвращались домой.

Не позволяя себе снова забыться надеждой и беззаботностью, уже однажды наказанными Инифри, воины вглядывались в снежную пустыню и держали наготове оружие, но ноздри их трепетали, отыскивая в витающем вокруг аромате реки аромат Океана.

Они возвращались домой.

— Волета, тебе лучше сесть в повозку, — сказал Займир, останавливаясь рядом с бредущими цепочкой акраяр, но его акрай только покачала головой.

— В повозке душно и я не чувствую запах. А я хочу чувствовать. — Она глубоко вдохнула. — Рыба! Тина! Гнилые черви! Разве это не прекрасно?

Займир, дитя пустыни и камней, смотрел на свою беременную акрай так, словно она лишилась разума, оглядывался на других, замечая в их глазах то же безумное выражение... и сдавался, хоть еще мгновение назад был готов схватить Волету и запихнуть ее в повозку силой.

— Мы идем к Берегу, — сказала Шербера Олдину вечером, когда, закончив дела в целительском доме, подошла сказать ему, что уходит.

Он казался таким ошеломленным, глядя на ее светящееся воодушевлением лицо, что она не удержалась, обвила его шею руками и поцеловала его в губы на глазах у изумленных лекарок, смеясь, сама не зная, отчего.

— Мы идем к Берегу, Олдин!..

Шербера не знала дома на берегу, но она знала магию Берега, и теперь узнавала ее, это тончайшее переплетение сил воздуха, воды, огня и Инифри знает, чего еще, окутывающее тело и заставляющее кипеть кровь.

Она даже что-то напевала, когда вошла в дом фрейле. Тэррик воззрился на нее так, словно у нее вдруг выросла вторая голова, а когда Шербера, пританцовывая, приблизилась и поцеловала его, одарил ее широкой улыбкой.

— Я не узнаю тебя, Чербер.

— Я сама себя не узнаю, — сказала она, осторожно отодвигая воротник его рубицы в сторону, чтобы взглянуть на повязку.

Тэррик поймал ее руку.

— Все заживает. — Его глаза изучали ее. — И я могу поклясться, что все еще чувствую в себе твою магию. Она все еще там, несмотря на столько дней.

— Наверное, это потому что она все еще в тебе, — сказала она. Снова засмеялась, удивляя его и себя. — Я не хотела, чтобы ты умер совсем, так что, наверное, отдала тебе слишком много. Теперь ты — мой должник.

Тэррик отпустил ее руку, и Шербера, не удержавшись, погладила его по шее. Кожа была теплая, и прикосновение действовало на нее, как всегда, обжигающе, но дело было не в том.

Она сама хотела его.

Ее сердце. Не только ее тело. В тот день, слыша его неожиданно откровенные слова — Номариам сказал ей потом, что так на разум Тэррика подействовали травы, — и потом, глядя в глаза, которые умирали, но пытались уверить ее в том, что все будет хорошо, видя обращенную к ней улыбку на посеревших от боли губах, она осознала ее.

Любовь, какой она должна была быть. Чувство, которое не прогрызало в ее сердце дыры, дерево, под сенью которого она могла укрыться от невзгод, доверие и привязанность к человеку, который всегда был с ней честен до конца.

— И я признаю этот долг, — сказал он, привлекая ее к себе. — Я не могу отдать тебе магию, но, может, ты примешь что-нибудь другое взамен?

Шербера не успела ответить: распахнулась дверь, и на пороге появился один из мальчишек-близких с вином и водой. Увидев акрай в объятьях господина, он заблеял и попятился, но Тэррик взмахом руки остановил его.

— Оставь то, с чем пришел, Лагрес. — Мальчишка замер, повинуясь приказу, закивал, снова двинулся вперед. — И напомни остальным, чтобы не увлекались вином. Эльфарру вчера тошнило так, что слышало все войско. Вы — мои близкие, но я всегда могу это изменить.

Голос звучал спокойно, но Шербера чувствовала быстрое биение сердца под своей ладонью и знала, что это спокойствие не более чем маска. Она чуть сжала пальцы, собирая ткань рубицы в горсть, и издала еле слышный смешок, когда Тэррик опалил ее взглядом, который обещал... много.

— Да, господин. — Мальчишка пытался быть быстрым, что было весьма трудно, учитывая заплетающиеся под пристальным взглядом Тэррика ноги. Шербере даже стало его жалко. — Передам, господин.

Дверь захлопнулась, оставив их одних, и Тэррик посмотрел в ее лицо сверху вниз и сказал то, чего она ожидала от него меньше всего:

— Тебе не обязательно оставаться со мной каждую ночь.

Настроение ее тут же омрачилось, но он еще не закончил:

— Я не хочу, чтобы ты приходила только потому, что мне нужна твоя магия.

— Она уже не нужна тебе. Не так много, как раньше. — Шербера нахмурилась. — Зачем ты говоришь мне то, что мы оба знаем, господин?

— Затем, что, если хочешь, ты можешь уйти, — сказал он, глядя ей в глаза.

— Я это знаю, — сказала она, и это была правда.

— Но я хочу, чтобы ты осталась.

— Я это знаю, — сказала она еще одну правду, и по губам Тэррика скользнула усмешка.

— Если ты все знаешь, снимай одежду, и побыстрее.

Он отступил, оглядываясь на стоящую у стены кровать, и Шерберу обдало жаром, когда она поняла, что он задумал.

Она стянула с ног сапоги и отставила их в сторону. Потом неторопливо расстегнула крючки теплой верхней рубицы и сняла ее, бросив на шкуру под ногами. Тэррик стоял неподвижно перед ней, но его взгляд следил за каждым ее движением. Снова крючки, — и на пол полетела нижняя легкая рубица, а следом и сараби, обнажая ее тело, покрытое сотней шрамов.

Но Тэррик будто не замечал их. Взгляд скользил по ней почти ощутимым прикосновением, и Шербера почувствовала, как все ярче и ярче разгорается в ней огонь, который мог зажечь в ней только он.

— Подойди, Чербер. — И в его глазах этот огонь горел тоже. — Я не могу больше просто смотреть.

Она приблизилась без малейшего смущения и встала рядом, и его рука коснулась и обвела сначала одну грудь с темным соском, потом вторую, а потом скользнула к шее, и Тэррик притянул ее к себе для поцелуя. Они еще не делили постель со дня, как он пришел в себя, хоть и спали вместе, и сейчас, отвечая на этот долгий поцелуй, Шербера вдруг осознала, что скучала по этим губам, по требовательному, не допускающему возражений прикосновению языка, по всегда теплой, словно нагретой солнцем, коже.

Шаг назад, еще шаг — и Тэррик остановился, упершись в кровать, и отпустил Шерберу, чтобы она могла снять одежду и с него. Ее теперь уже ловкие пальцы быстро справились с крючками его рубицы — гораздо быстрее, чем сам Тэррик справился с ее косой, расплетая ее, как делал всегда, когда они были вместе.

И все это время он целовал ее.

Наконец они оба были обнажены. Тэррик опустился на кровать, прислоняясь спиной к стене, и Шербера обхватила его рукой за шею, забираясь сверху и устраиваясь на его бедрах. Он уже был твердым и застонал, когда она обхватила его плоть ладонью и сжала, — не потому что хотела возбудить его еще больше, а потому что ей нравилось прикасаться к этой части его тела, оживающей под ее рукой, откликающейся на самое легкое ее прикосновение, делающей Тэррика, господина господ, беззащитным перед ней, слабой женщиной и его акрай.

— Чербер, — не выдержал он уже скоро, и в голосе его смешались смех и страсть. — Ты решила за что-то меня наказать?

Но она сама уже была такой горячей, чтобы это было почти больно. Помогая себе рукой, Шербера опустилась на него, принимая так глубоко, как только могла, и их общий стон прозвучал в тишине дома одновременно.

Пламенные волосы закрыли ее лицо мягкой волной, и Тэррик ухватил их в горсть и потянул назад, заставляя Шерберу откинуться, когда сам подался вперед, чтобы коснуться губами ее нежной шеи.

Пальцы ее вцепились в его здоровое плечо, и легкий вскрик сорвался с губ, когда, еще больше отклонив ее назад, Тэррик добрался до ее груди и втянул в рот болезненно ноющий сосок. Но она не могла оставаться неподвижной, просто принимая ласки; ее тело требовало, просило, приказывало унять болезненную истому внизу живота, и вскоре Шербера уже извивалась под терзающими ее грудь губами, и стонала так, что в другое время, услышав себя, умерла бы от стыда.

— Тэррик! — вырвалось у нее наконец, и она, а отличие от него, не смеялась. — Ты решил меня за что-то наказать?

Он тут же отстранился и посмотрел на нее. Его глаза говорили ей сейчас много больше, чем слова, и то, что она видела в них, заставляло ее кровь кипеть гораздо сильнее, чем самые смелые ласки.

— Чербер. — Он погладил ее по щеке и снова потянул ее за волосы, вынуждая отклониться назад. — Оживи меня.

Тэррик потянулся и ухватил ее сосок зубами, всасывая его в рот неистово и без нежности, его пальцы впились в ее бедра, помогая найти ритм, и Шербера уже через мгновение потеряла способность мыслить и могла только вскрикивать, задыхаясь от наслаждения, пока каждый толчок приближал ее к краю.

И вот уже она застонала и сжалась вокруг него, и упала ему на грудь, и Тэррик обхватил ее рукой и прижал ее к себе, шепча слова любви на языке, который в ее мире уже никто не знал.

Его пальцы гладили ее лицо, путались в волосах, пока она пыталась отдышаться, а потом Тэррик повернул голову, чтобы поцеловать ее в лоб, и Шербера закрыла глаза, чувствуя, как все внутри снова начинает наливаться жидким огнем.

Он осторожно уложил ее на спину и подхватил под бедра, чуть приподняв, чтобы войти как можно глубже... и вскоре уже было так трудно не запускать пальцы в его волосы, не подаваться навстречу нетерпеливым толчкам, выгибаясь на постели и понимая, что даже если сейчас сюда ворвется сотня зеленокожих, ни он, ни она уже не смогут остановиться, пока не доведут дело до конца.

Ее тело покрывали бисеринки пота, глаза не видели ничего, кроме его лица, и дыхание срывалось с губ так резко и тяжело, что это было похоже на агонию. Освобождение настигло их одновременно, подхватило волной, заставило цепляться друг за друга, выкрикивая имена и борясь за дыхание в попытке не утонуть.

Какое-то время тишину заполнял только треск огня в очаге. Тэррик положил свою темноволосую голову Шербере на плечо, а руку на живот, и она повернула голову, чтобы посмотреть в его лицо. Оно было задумчивым.

— О чем ты думаешь, Тэррик, господин мой? — спросила она тихо.

— Я думаю о городе, который когда-то оставил, — ответил он, — и в который теперь возвращаюсь.

— Там погибли твои друзья?

— Братья. Друзья. Все, кого я знал.

— Имя твоего брата было похоже на твое, — сказала она, лаская его щеку кончиками пальцев, и он удивленно посмотрел на нее, не понимая, откуда она это знает.

Но Шербера знала.

В миг, когда Тэррик мертвый сидел перед ней на стуле, к которому его привязали, в миг, когда она, собравшись с силами, отдала ему всю магию, что откликнулась на ее призыв, она ясно и четко увидела его прошлое... и не только.

Шербера не помнила всего, что показала ей магия, но того, что она запомнила, уже было достаточно. То, что он рассказывал ей, было правдой. Железная лодка, прилетевшая со звезды. Залитые ненастоящим светом дома с высокими потолками. Женщины, рожающие мертвых детей, и они, двенадцать девочек, которые должны были родить им живых, если бы не началась война.

Она положила руку поверх руки Тэррика, лежащей у нее на животе, и подумала о том, что говорила ей и другим Волета.

Неужели это был бы выход? Ребенок, который сделает ее не акрай, но просто женщиной, беременной от ее мужчины... Или спасение было в мече, который сделает ее больше воином, нежели акрай? Шербера надеялась, Инифри подскажет ей путь. Она видела его в тишине, которая едва не отняла у нее Тэррика, и знала, что вспомнит, когда придет время.

Наутро ветер переменился, и в воздухе появился соленый вкус Океана.

Еще через несколько дней восходное войско подошло к Побережью, где стояли первые города.

Их там ждали.