Пламя пяти сердец

ГЛАВА 26

Четыре дня.

Четыре дня дракон кричал — низко, больно, протяжно.

Крыло, в которое попала обмазанная ядом стрела, почернело, облезло до костей и отпало в первую же ночь после бури. Змеемаги попытались подойти и посмотреть, но огнерожденные сгрудились вокруг своего раненого товарища и не подпустили их — не подпустили никого на расстояние струи огня.

Четыре дня город слышал глубокие низкие стоны боли, которым вторили жалобные и более высокие крики маленькой драконицы. Беспомощная и страдающая вместе со своим другом, она неотлучно находилась рядом, рвала для него на части добычу и укрывала своими крыльями от ночи, но сделать ничего было нельзя.

И если за боем еще не было слышно криков, то когда войска расходились для ночного отдыха и наступала относительная тишина...

Шербере иногда казалось, дракон кричит прямо под ее окном.

Но она вовсе не обрадовалась, когда крики стихли.

На двадцать первый день битвы зеленокожие предприняли первую попытку прорваться к городу и взять его в кольцо. Объединенное войско было вынуждено собрать все силы, чтобы этого не допустить; и воины сражались без роздыху весь день и всю ночь и почти весь следующий день, потеряв ранеными и убитыми столько, что даже самые стойкие ужаснулись. Наступила ночь — темная ночь безлуния, в которой тонула даже белизна снега, и только это заставило врага остановиться и уползти в свои палатки для отдыха.

Обе стороны в ту ночь даже не забрали своих убитых с поля боя.

На следующий день им придется идти в битву по их телам.

Шербера не участвовала в сражении ни в этот раз, ни в предыдущие три дня. Тяжелая рана — смертельная в других обстоятельствах! — которую получил Прэйир, заставила ее забыть о своем долге воина и вернуться к долгу акрай.

Но даже если бы не это... она устала сражаться. Она была женщиной, которая училась держать меч всего несколько дюжин дней, и не привыкла к его постоянному весу, к постоянному напряжению схватки, к постоянной готовности обернуться — и увидеть оскаленные зубы, целящиеся в шею или руку.

Шербера то не могла заснуть и целую ночь ворочалась в своей постели, страшась разбудить Фира или Тэррика, или Олдина, или Прэйира — и услышать вопросы, на которые не хотела давать ответы, то проваливалась в сон, едва закрывая глаза... и ненавидя, всем сердцем ненавидя звук тризима, возвещающего о начале дня и боя.

Она едва не лишилась чувств, когда увидела Прэйира в тот вечер, окровавленного, с раскроенным черепом, в дыре которого виднелись раскрошенные кости и розовый мозг. В какой-то момент, уже под конец дня, битва все-таки разделила их, и рядом с Шерберой остался только Фир. И она искала высокую фигуру Прэйира взглядом всю дорогу до стены после того, как просигналили отступление, и даже не поняла сразу, кого видит на повозке, которую тащила за собой, фыркая от запаха крови, целительская лошадь.

Чье резкое, прерывистое и такое громкое и странно хриплое дыхание слышит.

— Это же Прэйир, — со страхом в голосе сказала одна из шедших рядом акраяр, заламывая руки. — Это же славный воин Прэйир!

Казалось, она не верила своим глазам, не верила, что такой большой, ловкий воин, руки которого с легкостью ломали шеи зеленокожим, просто чуть их сжав, может и сам пасть в бою. Казалось, многие в войске только сейчас вдруг поняли, что Прэйир — такой же смертный, как и они, и что его тоже может утащить за собой в бездну колесница Инифри.

Шербера вцепилась в край повозки и не отрывала взгляда от любимого лица всю дорогу до города. Ее трясло.

Она думала, Прэйир умрет еще на пути к целительскому дому. Она была готова к тому, что он умрет там, когда лекарки откажутся его лечить, но неожиданно вышедший навстречу Олдин приказал готовить «светлую комнату» и готовиться самим.

Пока длился осмотр, Шербера стояла в стороне и дрожала. Она видела много ран, и видела много ран у Прэйира, но таких — мало, и каждая из них заканчивалась смертью. Она прижалась к стене спиной и наблюдала за тем, как лекарки сбривают волосы вокруг раны и как измеряют дыру в голове Прэйира, и чувствовала, что сейчас, впервые в жизни, готова упасть в обморок от страха.

— Шерб? — Олдин прошел мимо нее к раненому, которого привезли следом, но вдруг остановился и развернулся. Его глаза оглядели ее лицо, руки сжали ее плечи, когда она прильнула лбом к его шее, безудержно дрожа. — Шерб, он не умрет, я тебе обещаю. Обещаю, слышишь?

— Но эта рана такая большая... — прошептала она.

— Если бы мы были не здесь, не в городе, его бы ничто не спасло. Но в этом доме у нас есть все, что нужно, чтобы закрыть рану и не повредить мозг. Мы поставим на эту дыру пластину, Шерб. Она закроет ее и обрастет костями, и Прэйир снова сможет двигаться, держать меч и сражаться.

— И ты сможешь это сделать? — еле дыша, спросила она.

— Не совсем я, но... — он сжал ее волосы в ладони и поцеловал в висок, — я не могу тебе объяснить все, но я обещаю, что сделаю все возможное.

— Я буду молиться Инифри, — сказала Шербера, украдкой оттирая набежавшие на глаза слезы.

— Молись, — сказал Олдин и поспешил к раненому.

И вот теперь Прэйир проводил с ней уже третий день в этой комнате, к которой она так привыкла. Он уже садился и ел сам и даже пытался вставать, хоть и сразу же кружилась голова — спустя всего три дня, что казалось настоящим чудом даже для магии акрай. Да, магия заставляла рану заживать очень быстро, но такие удары — Шербера знала — не проходят бесследно, даже у самых сильных людей. Прэйиру нужно будет восстанавливаться еще долго. Она будет нужна ему еще долго.

— Какие новости принес день, полукровка? — спросил Прэйир Олдина, когда тот пришел вечером, чтобы проверить рану, за которой наблюдал только лично. — Мы слушали бой, он стал ближе. Эти ублюдки заставили нас отступить, я прав?

Олдин ответил не сразу. Сначала оглядел металлические скобы, скрепившие кость и пластину из странного материала, которая, как он и обещал, закрыла дыру в черепе Прэйира. Наклонился ближе, аккуратно приподняв прямоугольную повязку, закрывающую рану, убедился, что она суха, и вернул на место.

Из-под пластины ничего не сочилось. Кожа уже стянулась вокруг и рана выглядела не страшнее, чем раны других воинов, да и вряд ли кого-то из них троих, собравшихся в комнате, волновал внешний вид.

Удовлетворенно кивнув наблюдающей Шербере, Олдин отступил от Прэйира и попросил его вытянуть вперед руки и поочередно коснуться указательными пальцами кончика носа. И если в другое время Прэйир бы не вытерпел этого молчания в ответ на вопрос и непременно грубо и резко напомнил бы, что ждет, то сегодня он крепился и покорно делал, что скажут.

Олдин спас ему жизнь. Постельный юноша, целитель, любовник его акрай спас ему жизнь, сделав то, что доселе считалось невозможным.

Прэйир знал, что обязан ему.

— Рана заживает очень быстро, — сказал Олдин, попросив Прэйира встать и сразу же сесть обратно на постель. — Тебе потребовалось бы не меньше луны, чтобы все заросло, и еще луна или две — чтобы вернуть былую ловкость движений. Но благодаря Шербере ты сможешь пойти в бой уже через четыре-пять дней.

Прэйир терпеливо дослушал до конца, бросив на Шерберу ничего не выражающий взгляд при звуке ее имени, и кивнул.

— Это хорошая новость, полукровка. Ты не ответил мне сразу, потому что другая новость плохая?

— Да, воин. — Олдин посмотрел и на Шерберу тоже, но ответил все равно Прэйиру. — К зеленокожим пришло подкрепление. Мы отступили... и отступили вплотную к городу, так что следующий бой может превратить сражение в осаду.

— Осада, — повторил Прэйир страшное слово.

Олдин кивнул.

— Вервес говорят еще о десяти тысячах, идущих на нас вдоль Оргосарда, — сказал он. — Это свежая кровь, войско, которое все это время стояло лагерем вдали от основного боя и ждало сигнала. Но это не самая плохая новость, которую я вам принес. Есть новость хуже, и завтра она разбежится по всему войску с быстротой поджигающего сухолесье огня.

Он вперил в лицо Прэйира пристальный немигающий взгляд, будто намеренно избегая глядеть на Шерберу.

— Вервес вели подсчет потерь зеленокожих все это время, считали, скольких они пожрали, скольких оставили на полях, скольких увидели сверху, когда летали на ночные разведки. И по их расчетам, зеленокожих должно было быть уже намного меньше, даже без подкрепления, чем есть сейчас. Мы убиваем их тысячами. Но их едва ли стало меньше на несколько сотен.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросила Шербера тихо.

Олдин отвел взгляд от лица Прэйира и уставился в точку куда-то над ее левым плечом.

— Помните того темволд, которого драконы принесли нам, того безумца, который говорил об обернувшейся против нас смерти и ветре, который будет щекотать ноздри мертвецов? Я знаю только одно порождение магии, которое может восставать из мертвых и забирать с собой живых, и эта магия считается на Побережье утерянной много сотен Цветений назад... Но те маги, с которыми я говорил, тоже думают, что это она.

Шербера вцепилась в край кровати, когда видения из подземелья снова ударили ее в грудь подобно штормовому ветру.

Берег. Эхо. Зеленокожие, воины, которые умрут и восстанут из мертвых, потому что не нужны ни этому миру, ни Инифри...

У этих мертвецов было истинное имя, данное легендами, и теперь она назвала его, шепотом, потому что в ответ на тьму в этом слове вокруг тоже зашевелилась тьма:

— Жизнееды.

— Если это они, мы проиграем, — проговорил Прэйир спокойно.

— Нет, если исполним пророчество — и отдадим Инифри акраяр, — сказал Олдин.

Рука Прэйира сомкнулась на запястье Шерберы: как будто ее уже вот-вот собирались забрать у него, и он был намерен этого не допустить. Голос его стал в разы холоднее и темнее, когда он сказал:

— Продолжай.

Олдин повернул голову, чтобы поглядеть на пламя, пляшущее в очаге, потом снова посмотрел на них.

— Вервес, может, и удержали бы весть в тайне, но птицы не стали молчать и растрепали о враге всем, кому могли, еще до отбоя. Воины снова вспомнили о пророчестве, и сегодня вечером, после трапезы они намерены прийти к фрейле, чтобы просить его исполнить.

— Просить? — повторила Шербера. — Просить?!

— Да, — кивнул Олдин. — Тэррик правильно сделал, что не стал запугивать воинов тогда, после казни Сэррета. — Инифри, казалось, это было уже так давно. — Они придут и станут просить разрешения на эту жертву, потому что хотят быть уверены, что делают все правильно... И они хотят поговорить и с тобой тоже, Шербера. Они хотят уговорить тебя, избранницу сына Инифри, мага, воина и акрай, пожертвовать собой ради спасения их будущего и мира.

***

Ночь была темной и холодной, и лошади у целительских крытых повозок переступали с ноги на ногу и выдыхали в стоячий воздух клубы пара. Бесшумно, потому что лошади на войне знают, когда можно шуметь, а когда нельзя.

Фир и восемь других воинов и магов, охраняющих повозки, тоже старались не шуметь. Не потому что враг был рядом, а другой враг спешил ему на помощь. А потому что ночь была темна, и в этой темноте нельзя было отличить мертвых от живых.

Целители осторожно двигались по полю боя со странными факелами в стеклянных колпаках — еще одним подарком города фрейле, — наклонялись к кучам тел, вглядывались в искаженные смертной мукой лица тех, кто лежал на смерзшемся от крови и зеленых потрохов снегу, и замирали, пытаясь услышать... стон. Хрип. Хотя бы вздох, говорящий о том, что жизнь еще теплится в теле и ее еще можно спасти.

Они ушли совсем недалеко от стен города, и это было одновременно и плохо, и хорошо. Повозки уже трижды сходили туда и вернулись обратно, и четыре дюжины раненых уже лежали под крышей и в тепле, и лекарки готовили для них снадобья и повязки.

Но бой шел уже так близко к городу. И не сегодня так завтра зеленокожие, к которым вот-вот придет подкрепление, должны будут взять Стохолмие в осаду.

Наблюдая за загрузкой последних раненых в повозку, которую сопровождал, Фир вглядывался в ночную тьму, где далекими пятнами света заявлял о своем присутствии лагерь темволд. Зеленокожих было так много, что вся равнина перед ними казалась перерезанной надвое полосой — новым горизонтом, отделяющим небо от земли. И она постоянно шевелилась, эта полоса, двигалась, переливалась, жила...

Мимо пронесли на полотняных носилках воина с запекшейся на голове кровью. Он стонал и призывал Инифри, и это было хорошо: он боролся, он хотел жить и не готов был мириться с собственной смертью. Гораздо хуже был воин, которого уложили в повозку следом за ним. Стрелы торчали из его плеча и груди, и дыхание с шумом и хрипом клокотало где-то там же, в этих проделанных в его теле дырах, но воин молчал. Даже когда повозка тронулась с места, и от рывка в ней раздалось сразу несколько стонов.

Фир успел разглядеть лицо этого воина. Оно было бледным и неподвижным.

Почти мертвым.

Почти неживым.

Лекарки встретили их во дворе целительского дома. Быстро и точно зная, что делают, они прикрепили железными иглами к одежде раненых особые метки: зеленую, желтую, красную, полоски ткани, которые должны были что-то значить, которые должны были говорить им: этот поправится, этот умрет, а этот... на все воля Инифри.

— Он выживет? — спросил Фир, сам не зная, почему, и старшая лекарка, молодая женщина с удивительно красивым загорелым лицом, ответила ему, утирая пот со лба:

— Узнаем, только когда вытащим стрелы. Если сразу пойдет кровь, то умрет еще до рассвета. Если нет — будем молиться Инифри, чтобы она позволила дырам в его груди зарасти.

Они выехали из ярко освещенного и теплого города обратно в морозную ночь, и почти сразу же заметили, что повозки — все, кроме одной, которая тоже была загружена полностью и теперь двигалась к городу, почти не видны, так далеко вглубь поля сражения они уехали.

— Проклятье Инифри, — процедил Фир сквозь зубы, придерживая коня, которого взял себе вместо Пармена, отданного фрейле. — Я бы на их месте не лез так далеко. Зеленокожие дали нам передышку не потому, что устали, а потому что ждут своих.

Они остановились у самого края боя, чтобы забрать ползшего к городу раненого воина, которого не заметили раньше, и сразу же двинулись дальше.

Мимо них проехала направляющаяся к городу повозка. Лошади, уже уставшие, тяжело тянули свой груз домой и, казалось, почти не обращали внимания на то, куда ступают их копыта.

Они подобрали еще двух раненых, когда впереди, от ушедших вдаль повозок, вдруг послышалось особенно громкое в тишине конское ржание. Их лошади тоже забеспокоились: конь под Фиром начал артачиться и замедлил шаг, не желая идти дальше, а лошади, тянущие повозку, запрядали ушами и громко зафыркали.

— В чем дело? — раздались встревоженные голоса целителей, и по знаку Фира сидящий на козлах юноша натянул поводья, заставляя впряженную в нее пару лошадей остановиться. — Что там?

Не отвечая, Фир и его спутник маг Лард напряженно вслушались в темноту. Всмотрелись: вот линия света вражеского лагеря, и она как будто бы не стала ближе, но почему же как будто громче стали шум оружия и голоса?

— Поворачивайте, — резко бросил Лард. — Сейчас же, я чувствую магию!

— Но мы еще не добрались до...

Что-то темное и живое вдруг поднялось с земли и вцепилось человеческими руками в ноги шарахнувшихся лошадей. Что-то темное и мертвое — потому как спустя мгновение все тела, лежавшие доселе вокруг них безжизненно и неподвижно, зашевелились.

Безголовые тела. Безногие. Разрубленные надвое, с выпавшими наружу кишками... все они поднялись с земли и потянулись к повозкам и лошадям, а сбоку, спереди и сзади к ним на помощь спешили другие тела.

— Разворачивай повозку! — зарычал Фир, рубя мечом направо и налево, отсекая эти мертвые руки и мертвые головы во второй раз. — Убирайтесь отсюда, скорее!

Юноша дернул поводья со всей силы, одновременно направляя и пытаясь усмирить неистово заплясавшую на месте пару. Маг Лард воздел руки. Фиолетовое сияние молниями прошило землю вокруг них, и мертвецы замерли на мгновение, которого было достаточно, чтобы лошади опомнились и двумя мощными рывками развернули почти пустую повозку в сторону.

— Уезжайте! — крикнул Фир. а сам бросил коня вперед, туда, где в окружении толпы восставших мертвецов сражались за свои и чужие жизни целители и воины.

Те повозки уже были загружены почти полностью. Лошади пытались развернуться, но не могли — слишком тяжело им было, слишком медленными они стали. Мертвецов вокруг было так много, что, казалось, сама земля пришла в движении и отрастила пальцы и когти, и оскалилась сотнями зубов.

— Бросайте повозку! — закричал кто-то из воинов, размахивая мечом во все стороны, пока целители, тоже с оружием в руках, выбирались наружу, чтобы сражаться. — Рубите постромки, уезжайте на лошадях!

Мертвецы скопом запрыгнули на одну из лошадей, и она заржала и встала на дыбы, крича от страха и боли. Повозка дернулась, едва не перевернувшись. Изнутри раздались вопли и стоны.

— Рубите постромки! — закричал и Фир, подскакав ближе. Он ударил мечом по жесткому ремню, не дающему лошади освободиться, потом еще раз — и ремень лопнул, как лопалось все в мире под ударами афатра.

Почти тут же под напором мертвецов вторая лошадь встала на дыбы, дернулась — и нагруженная повозка тяжело упала на бок, давя людей внутри и снаружи.

Конь Фира отпрыгнул в сторону от мелькающих в воздухе копыт. Откуда ни возьмись, тонкая худая девушка с ножом-афатром мелькнула меж лошадей, бесстрашно ухватилась за ремень и принялась его резать, будто не замечая, что вокруг царит настоящий хаос. Как только ремень лопнул, она вскочила на лошадь, ударила ее пятками по бокам и понеслась прочь.

Вряд ли она понимала до конца, что происходит.

Она просто бежала.

Вдали темная прорва мертвецов уже похоронила под собой вторую повозку и лошадей. Фир увидел еще одного целителя — молодого юношу, почти мальчишку, который прежде держал поводья, а теперь отбивался от мертвецов, пытаясь прикрыть обреченную повозку и дать людям возможность выбраться из нее. Он подскочил и схватил юношу поперек талии — тот закричал, — и усадил его перед собой в седло.

— Нет! Нет, они внутри! Внутри!

Все тело Фира протестовало против близости другого мужского тела, но Лард уже скакал прочь с одной из целительниц, а другая лошадь, совершенно обезумев, топталась на месте и убила бы любого, живого или мертвого, рискни он к ней подойти.

— Держись крепче, — процедил Фир сквозь зубы. — Если упадешь, останавливаться не стану.

Он бросил последний взгляд в сторону уже облепленной мертвецами повозки и послал коня в галоп прямо по шевелящимся телам.

Все они ползли к городу.