Пламя пяти сердец

ГЛАВА 25

Шербера открыла глаза, не совсем понимая, где находится и сколько времени прошло. За окном было темно, оттуда тянуло холодом, и пламя в горящем очаге отбрасывало на стены и стекло резкие отблески. Она закуталась в одеяло и спрятала в нем руки, которых коснулась наползающая от стен прохлада.

В комнате было холоднее, чем вчера. Наступал шестой день битвы, и хоть орфусы — брикетов из сухих водорослей и помета животных, которыми топили очаги — на городских складах было предостаточно, Тэррик распорядился их приберечь.

Эти Холода уже успели доказать, что будут вьюжными и морозными. В город за последнюю дюжину дней пришли тысячи новых людей, которые заняли сотни пустовавших ранее домов, и им всем нужно было тепло, чтобы согреться в ледяной ночи.

Следовало беречь запасы.

Шербера отодвинулась от края кровати чуть дальше, уползая глубже в одеяло, и почти сразу же наткнулась на чье-то обнаженное тело. Теплое. Знакомое.

— Фир. — Ей очень не хотелось услышать «да», но она все же продолжила: — Уже утро? Пора вставать?

— Нет, Шербера. Ночь почти закончилась, но вставать не пора, — проговорил он, скользнув рукой по ее бедру и обхватив за талию, чтобы притянуть к себе ближе. И да, он тоже лежал под одеялом без одежды. — Инифри снова подарила нам бурю. Метет так, что можно потеряться в два шага. Только самоубийца выйдет в открытое поле в такую вьюгу.

Ей не нужно было спрашивать, почему здесь именно он. Она почувствовала это своим телом — повязку на животе, еще одну — на руке, которой Фир ее обнял... раны, полученные во вчерашнем бою, который был таким же тяжелым, как пять дней назад. И она так устала, что уснула, едва коснувшись подушки головой, и даже не почувствовала, как Фир скользнул в постель рядом с ней.

Шербера развернулась к Фиру лицом, окончательно согревшись, и на мгновение замерла от приятного ощущения тепла под одеялом в сравнении с прохладой воздуха вокруг. Но это удовольствие тут же исчезло под наплывом тревоги, когда она увидела повязку, под верхним слоем которой было еле заметно темное пятно крови.

— Что случилось? — спросила она, осторожно ощупывая ткань и с облегчением убеждаясь, что она сухая.

— Стрела, — коротко ответил он.

— А живот?

— Это бок, — сказал Фир. — Этот зеленокожий ублюдок навалился на меня и вцепился зубами.

— Фир...

— Он вырвал совсем крохотный кусочек мяса, Шербера, рана — пустяки, — сказал он. — А вот стрела прошла насквозь. Эта рана меня беспокоит больше.

Шербера нахмурилась. Провела рукой и по повязке на боку, убедившись, что та тоже сухая, но теперь это ее совсем не успокоило.

— Укушенные раны часто воспаляются.

— Я помню, — сказал Фир, наблюдая за ее лицом.

— Ты должен быть очень осторожен. Если почувствуешь, что кожа вокруг раны стала твердой или горячей, сразу иди к целителям.

— Сразу пойду, — заверил он.

Шербера знала, что Фир сказал бы сразу, но все-таки спросила:

— А остальные?

— Олдин остался в целительском доме. Прэйир и фрейле здесь, оба в своих комнатах. — Он чуть заметно улыбнулся ей, перехватив ее руку, уже неосознанно поглаживающую теплую кожу его живота. — Фрейле, похоже, как никогда жалеет о том, что нас у тебя четверо.

Она не успела удивиться: Фир вдруг повернулся на спину, легко затащив ее на себя, ее голое тело на свое... и одна определенная его часть уже точно была твердой и горячей.

— Мне кажется, у меня уже жар, — сказал он, и Шербера хихикнула, будто девчонка, в ответ на его слова. — Как считаешь, мне стоит провести день в постели?

Она приподнялась, стараясь не нажимать на больное плечо Фира, и заглянула в его лицо. Казалось, он не испытывает никакой боли так, лежа на спине, держа ее на себе, но откуда-то она узнала — он чувствует, хоть и не показывает ей... как будто перед внутренним взором вдруг вспыхнули в зеленом свете два пульсирующих пятна на его теле. Одно на плече, и оно было темнее, и от него расходились зеленые волны. Второе — на боку, как будто отпечатки зубов...

Нет, Фир не обманул ее, там был почти пустяк. Но эта темная и глубокая рана на плече выглядела угрожающе. Шербера сказала себе, что присмотрит за ней.

— Что ты делаешь? — раздался его голос будто издалека, и она вдруг поняла, что закрыла глаза.

— Я... — Открыв глаза, она заморгала, когда тусклый свет пламени очага вдруг оказался слишком ярким. — А что ты почувствовал?

Фир чуть свел брови в попытке поточнее понять ощущения, прежде чем ответить.

— Покалывание. Там, под повязкой. Как будто... — он, казалось, заколебался, — как будто тот яд, который мы чувствовали тогда, когда помогали тебе справиться со змеиной магией.

— Это она, — сказала Шербера, уверенно кивая. — Я видела твои раны, Фир. Я как будто видела их под повязкой: и ту, на боку, и эту. Наверное, я коснулась их... — она запнулась, это все еще звучало странно, — своей магией.

— Что бы ты ни делала, боль как будто стала меньше, — сказал он.

— Она станет еще меньше, когда я вернусь обратно на свое место, — сказала она, пытаясь слезть с него, но Фир не позволил. Наоборот, обхватил ее своими сильными руками, прижал к себе, и наклонил ее голову ближе.

В его поцелуе были огонь, пустынный ветер и теплая южная ночь.

— Ты была такая отважная сегодня, линло, — сказал он, отстранившись, и удовольствие и гордость наполнили сердце Шерберы от этой похвалы. — Я каждый день любуюсь тобой на поле боя.

Пальцы Фира погладили шрам на ее шее... далекое воспоминание о том, с чего все для них началось, и глаза вспыхнули.

— Мое сердце принадлежит тебе, акрай.

Ее сердце сжалось от мыслей, которые пришли к ней еще в той темной комнате под землей, но сейчас настигли снова.

— Фир, — она положила руку ему на щеку, намеренная сказать все, что давно должна была ему сказать, — Фир, я...

— Не заставляй себя говорить это. Не надо, — перебил он, накрыв своей ладонью ее, и Шербера закусила губу и замолчала. — Это будет ложь. Мы оба знаем, что можем погибнуть, мы оба знаем, что ты на самом деле испытываешь ко мне. Привязанность, преданность, уважение... желание.

Инифри, он знал все лучше нее.

Фир провел большим пальцем по линии ее подбородка, очертил лицо.

— Но не любовь. Ты не должна говорить это только потому, что мы оба можем умереть.

— Но я хочу любить тебя, Фир, — сказала Шербера тихо. — Видит Инифри, это мое самое большое желание. Ты так добр ко мне, ты был так со мной терпелив...

Он пропустил меж пальцев прядь ее коротких волос и ласково посмотрел на нее.

— Для начала перестань думать обо всем этом, как о долге. Любовь — это не вопрос, Шербера, и ты не обязана давать на него ответ. Любовь это просто любовь.

Она со вздохом сползла с него, развернулась спиной и пошевелилась, устраиваясь поудобнее, когда он обнял ее и снова притянул ближе. Ее ягодицы задели его, и дыхание Фира участилось.

— Видишь? — Голос его уже стал ниже от возбуждения, а когда теплое дыхание коснулось ее уха, Шербера задрожала. — Мое тело ни о чем не спрашивает, когда касается тебя.

Его пальцы обрисовали ее грудь, ладонь легла на нее, щекоча огрубевшими подушечками отвердевший сосок.

— И твое тело отвечает не потому, что так надо.

И это была правда. И она не знала, что сильнее разжигает в ней жар: его прикосновения, его откровенные слова или осознание того, что это она, Шербера, возбуждает его так же легко, как молния заставляет загореться дерево, в которое попала.

Она чуть отодвинулась, опустив руку между их телами, и, сомкнув пальцы на его напряженной плоти, заскользила по ней вверх и вниз.

Фир издал легкий стон и дернул бедрами вверх.

— Ты стала совсем бесстрашная в постели, акрай.

— Мой господин Фир как-то сказал мне, что в близости есть место только для удовольствия, но не для страха, — сказала она.

Фир хрипло рассмеялся.

— Ты запомнила его слова верно...

Она мучила его совсем недолго, прежде чем добилась нового стона. Прерывисто дыша, Фир удержал руку Шерберы и вернул на место, а потом, приподняв ее ногу, закинул ее назад, на свое бедро. Шербера закусила губу, когда его пальцы скользнули между ее ног, — и тут же охнула и выгнулась, когда он вошел в нее сразу и до конца.

— Фир...

— Да, Шербера?

— Ты... так глубоко.

Он издал какой-то низкий звук, похожий на рык, и прикусил зубами мочку ее уха, прежде чем начать вести их обоих по дороге наверх так, как умел только он.

Любовь Олдина была подчинение и мягкое прикосновение бехлебесской кожи, любовь Тэррика была игра на равных и огонь очага, любовь Прэйира была власть и безупречный холод обнаженного меча...

Любовь Фира была дикость пустынного зверя и гнев войны.

Шербера впивалась пальцами в его руки и царапала его до крови. Чувствовала, как отдаются где-то в самом сердце его сильные толчки, слышала над самым ухом его рычание и хриплые грубые стоны, низко и грубо стонала сама — потому что его пустыня выжигала в ней ее собственную пустыню, а его дикость будила в ней ответную дикость.

Шербера откинула голову и закрыла глаза, позволяя себе забыть обо всем и только наслаждаться. Он двигался в ней, она двигалась с ним вместе, его огрубевшие пальцы нашли и быстро терли одно особенно чувствительно место у нее между ног — и вскоре ей показалось, что это место превратилось в сверкающий раскаленный шарик, в котором собирается... бьется... готовится прорваться на волю огонь.

Этот шарик становился все больше и был все тверже, наполняясь пламенем, он распирал ее, он набухал и сжимался, пока в миг, когда она уже была готова взорваться, Фир вдруг вышел из нее и перевернул на спину.

— Оседлай меня, Шербера, — приказал он, задыхаясь. — Скорее.

Она опустилась на него, впиваясь короткими ногтями его грудь, и он притянул ее к себе и поцеловал, глубоко, двигая в ее рту языком так, как двигался в ней своей плотью. Его руки сжали ее ягодицы, удерживая ее чуть на весу, и в какой-то момент Шербера поняла, что этого стало слишком много: огня в том крошечном шарике, который твердел внизу ее живота, языка Фира, танцующего с ее языком, этого напора, растяжения, всего...

Шербера оторвалась от его губ, хватая ртом воздух, и уперлась руками по обе стороны от его плеч, почти постоянно всхлипывая от силы толчков, наполняющих ее тело.

— О Фир.

— Да, Шербера, да. Я чувствую, что ты готова. Отпусти себя для меня.

И Шербера отпустила. Все вокруг нее озарилось пламенем; она еще успела услышать низкий хриплый стон Фира, отпустившего себя следом за ней, а потом огненная лавина поглотила ее, и она закричала.

Они лежали, обнявшись, ели, занимались любовью и говорили о войне и битве до самого вечера, пока буря не стихла и бряцание оружия и голоса людей, вышедших на улицы города, не наполнили воцарившуюся ненадолго тишину.

К этим звукам войны и жизни уже к началу ночи присоединились протяжные мучительные стоны умирающего от раны дракона.