По старой дороге далеко не уйдешь

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Кочкарев не помнил, как вышел из мастерской, как сел в автобус. Его задела не столько сама критика, сколько то, что рабочие не боялись его, выступали так откровенно и говорили напрямик.

Прижавшись разгоряченным лбом к холодному стеклу окна, он вспомнил разговор, который вели с ним Уверов и Руднева после собрания, какие они давали ему советы, как уговаривали быть помягче. Это польстило Кочкареву — все-таки им дорожат.

На следующей остановке надо было выходить. Поднявшись, он заработал локтями, не обращая внимания на протесты пассажиров, пробился к выходу. Не замечая прохожих, зашагал по тротуару, то и дело сталкиваясь с ними. Войдя в парадное, не вызвал лифта, поднялся на третий этаж, достал из кармана двухбородочный никелированный ключ. В двери был сейфовый замок, сработанный Петуховым. Всякий раз, открывая его, Никанор Никанорович с удовольствием слушал, как внутри щелкал затвор. Но сейчас даже не заметил, как открыл дверь. Вошел в прихожую, машинально снял пальто и шляпу.

У него была отдельная квартира из двух небольших комнат, обставленных новой полированной мебелью. Кресла, стулья, пианино — все было в чехлах. На пианино он не играл, музыка его никогда не интересовала, инструмент купил, отдавая дань моде. Сам он был совершенно равнодушен к комфорту, но хотел, чтоб его квартира чем-то выделялась. По его убеждению, это возвышало его в глазах других.

На старости лет остался Никанор Никанорович один. Жена умерла давно, еще в конце тридцатых годов. Дети выросли, разлетелись из родительского гнезда.

Усевшись на тахту, Кочкарев обдумывал происшедшее. Работать в мастерской ему нравилось, никто его не контролировал, здесь он до сегодняшнего дня был полным хозяином. Это собрание все изменит теперь. Ясно, что Буданов не оставит его в покое… Дотащившись до кровати, Никанор Никанорович откинул одеяло и грохнулся в постель в чем был. Через минуту в пустынной квартире раздался храп…

Проснулся Никанор Никанорович в шесть часов утра. С аппетитом позавтракал, вытер рот полотенцем, быстро оделся и вышел на улицу…

Утром до начала работы механики столпились в слесарной. Только и разговоров было, что о вчерашнем собрании. Ремизов сидел на верстаке, положив ногу на ногу.

— Здорово тебя вчера отделали? — спросил он у Петухова, который стоял в стороне и не принимал участия в разговоре.

— Тебе-то что? — вскинулся тот.

— Все мы глупенькие, а ты умненький. Как муха к Кочкареву липнешь, в любимчики пробираешься. Не выйдет, мы тоже не лыком шиты.

— Посмотрим! — Петухов нагло улыбнулся. — На одних выступлениях далеко не уедешь!

— А ты хотел, чтоб мы не выступали?

— Выступайте… Мне-то что…

Стремительно вошел Кочкарев, подтянутый, в темно-синем костюме, с аккуратно повязанным галстуком. Никто бы в нем не узнал вчерашнего Кочкарева. Лицо свежее, энергичное, властный взгляд. Рабочие, увидев его, начали расходиться, хотя до начала смены оставалось еще десять минут. Только Ремизов как ни в чем не бывало продолжал сидеть на верстаке. Кочкарев приостановился около него, хотел что-то сказать, но, взглянув на часы, оглядел верстаки и молча ушел.

Хотя Ремизов поступал работать на должность фрезеровщика, он отлично справлялся с токарным станком и слесарным делом, которое ему очень нравилось. Его использовали по необходимости, но, когда поручали слесарить, он с таким вдохновением принимался за дело, работал так быстро, что все диву давались. Сейчас у него не было никакой работы, он не хотел идти за ней, ждал, когда наряд даст сам Кочкарев.

— Ты что сидишь? — подошел к нему Буданов. — Или стесняешься к Кочкареву идти?

— Не тянет что-то. Вчера против него, сегодня к нему, — я так не могу.

— Вот оно что! Пойдем вместе, у меня тоже работы нет. — Иван схватил его за руку и потащил за собой.

Кочкарев стоял около Петухова, глядя, как тот, сняв патрон, устанавливает планшайбу на токарном станке.

— Мы за работой, — весело проговорил Иван.

Никанор Никанорович и глазом не повел.

— Мы к вам, — повторил Иван.

— Вижу… — отозвался Никанор Никанорович. Немного помолчав, сказал, чтоб шли на рабочие места, — он зайдет к ним сам.

И действительно вскоре явился, держа выточенный бронзовый диск, из которого надо было нарезать шестеренку. Ни слова не говоря, отдал его Ремизову и, повернувшись к Буданову, с металлом в голосе сказал, чтоб тот привез из электроотдела прибор. Иван вспыхнул, распоряжение было неожиданным: прибор увезли транспортные рабочие, которые должны были и привезти его обратно, тем более что справиться с ним одному очень трудно. Но он был настроен миролюбиво. «Пусть отведет душу», — подумал он и сказал:

— Хорошо.

Иван ни разу не был в электроотделе. В машинном зале, куда он спустился, царил полумрак, пахло сыростью. Пройдя несколько шагов, Буданов заблудился в узких проходах и, не зная, как выйти из лабиринта, остановился. Где-то в глубине вспыхивало сияние электросварки и раздавались голоса, он пошел на шум. У стены трудились двое. Высокого роста механик в промасленном комбинезоне поддерживал трубу, которую сваривал сварщик, детина богатырского телосложения. Он работал без рубашки. На груди была наколота змея, свернутая кольцами вокруг кинжала, на плечах и руках тоже красовались рисунки. На загорелом, почти черном теле узлами переплелись развитые мышцы.

Встречая этого механика на территории, Иван всегда любовался его фигурой. На вопрос Буданова, как пройти в электроотдел, сварщик взглянул на него, ничего не ответил и, прикрыв лицо щитком, стукнул электродом по трубе, Ивана ослепило оранжево-синее пламя.

— Не дури, — проговорил высокий механик и указал, в какую сторону идти.

Иван прошел под сводом труб мимо огромного работающего вентилятора, сотрясающего пол и стены. Рядом он увидел небольшую дверь и вошел в помещение, освещенное лампами дневного света. В углу валялись старые спутанные провода, кабели, разобранные моторы. Посредине стоял стол, за которым сидели знакомый ему монтер Васильев и его напарник Ломов, ловко орудовавшие пассатижами, круглогубцами и отвертками.

— Я за прибором, — сказал Иван, подходя к Васильеву и подавая ему руку.

Тот поднял очки на лоб.

— Ну как там у вас? — спросил он, весело поглядывая на Ивана.

— Да все так же…

— Вот он говорит, — вмешался Ломов, указывая на Васильева, — что у вас было бурное собрание.

— Было, — подтвердил Иван.

— Я такого собрания никогда не видел! — Васильев даже закрыл глаза от удовольствия. — Я ведь тоже был там. Так и надо, пусть знают наших, а то займут пост — и нос в облака, учить таких надо. Особенно дельно ты сказал про соцсоревнование. Это важно. — Он поднял палец: — А что Ленин говорил? Э-э, брат, Ленин на сто лет вперед видел. Масса, а не одиночки… Надо, чтоб все были личности, работали и руководили. А то как же? Только так. Иначе коммунизма не построишь.

Буданов слушал его с улыбкой, ему нравилось, как Васильев толковал Ленина, он сам хотел кое-что добавить, но времени было в обрез, и Иван спросил:

— Прибор готов?

— Готов-то готов, — ответил Васильев, недовольный, что Буданов не поддержал разговора. Он подошел к прибору, по-хозяйски подбоченился и расставил ноги. — Да толку-то от этого. Представь себе, если хоть одна из шести этих огромных ламп перегорит, я вынужден буду ломать обитую листовым железом насадку, ставить новую лампу, потом снова заделывать наглухо, чтоб не протекала вода, и замазывать водоупорной замазкой. Сколько на это уйдет времени? — Он испытующе глядел на Ивана.

— Ну полдня, — сказал тот, соображая, к чему он клонит.

— Ага, полдня! — Васильев приподнял брови. — А как же опыт? А опыт, друг мой, без света никак не получится! — наставительно сказал он. — Считай, опыт сорван. А что это значит? Растолкую: растения для нового научного опыта нужно будет выращивать другие, а на это, брат, надо время. Биология — это тебе не математика, там выращивать ничего не надо, и если ученый сделает ошибку, так сам виноват. А от нас, грешных, зависит много, чуть что не досмотрел — и опыту капут. Думаешь, мало таких случаев бывает? Да сколько угодно! И из-за каждого такого случая ученый теряет целый год.

— Может, это и есть главный пункт нашего соцсоревнования и мы Кочкарева мало на собрании били? — подхватил его мысль Буданов.

— Ты это здорово повернул! — воскликнул Васильев. — Вот, чертушка, дело ведь говоришь! Начинайте вы — мы поддержим.

Васильев и Буданов ударили по рукам. Васильев обошел вокруг прибора, критически оценивая каждую деталь.

— На соплях все держится, работать-то вряд ли будет, — с сомнением сказал он. — Я бы на вашем месте все это переделал.

— Я бы тоже переделал, — вздохнул Иван. — Самому глядеть противно, но что делать? Кочкарева не разубедишь.

— Вот и плохо! — возмутился Васильев. — Конечно, плетью обуха не перешибешь, но и с таким Кочкаревым кое-что сделать можно, только по-умному, не горячась.

— Это точно, — сказал Иван.

— Я тут как-то в журнале читал, — живо отозвался Васильев, — кто у нас современный герой? Ну называют тех, кто на отдаленных стройках работает, план перевыполняет, целину поднимает, общественной работой занимается. Я не очень с этим согласился. И на стройках, и на целине люди разные бывают. Другой, к примеру, на двести процентов план выполняет, но коммунизма с ним не построишь.

— Почему? — подзадорил Иван. Ему всегда нравились споры на общественные темы, в них он доискивался до главного.

— А при капитализме, думаешь, дурака валяют? Попробуй-ка — завтра же выгонят. Нет, сегодня тот герой, кто с недостатками борется.

— Верно, выгонят. У нас другие законы, человеку жить надо, а идеальными все сразу не бывают… Ну ладно, хватит! — спохватился он. — Помогите на тележку прибор поставить.

— Ты чего сам-то прикатил? Транспортные рабочие баклуши бьют, а это как раз их дело, — сказал Васильев. — Я бы на твоем месте и не поехал, уважать себя надо.

— Прибор я собирал сам. Почему же я не могу привезти его? — возразил Иван. — Никакого унижения не вижу.

— Так-то оно так, — согласился Васильев. — Я тоже, когда нужно, на себе волоку. Только вот квалифицированному человеку на побегушках быть не пристало. Унизительно это.

— Ты прав. Станок, верстак — вот наше место, — сказал Иван. — Но бывают исключения.

— Тут исключения могут быть все время. Если Кочкареву не понравился, он тебя так загоняет, что и квалификацию забудешь.

— Государство у нас одно, и порядки должны быть одинаковые.

Васильев повернулся к Ломову:

— Ну, что с ним поделаешь? Ни с чем не хочет соглашаться!

— Да что вы шумите? — сказал Ломов. — Давай-ка лучше ему поможем.

Вместе они не без труда поставили прибор на тележку и вывезли его на улицу.

— Черт бы побрал эту махину! Радикулит у меня, согнешься, а разгибаться — хоть на крик кричи. — Перекособочившись, Васильев схватился за поясницу.

— Ну спасибо, ребята. Я поеду, — сказал Иван и потянул тележку за собой.