По старой дороге далеко не уйдешь

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Петухов нервно вошел в комнату.

— Настя! — крикнул он жене, снимая пальто. — Собери-ка на стол!

— Что так быстро? — отозвалась из кухни жена.

— Сказано — собирай! — прикрикнул он.

Настя вышла из кухни, вытирая мокрые руки о край передника, остановилась посредине комнаты:

— Что с тобой, Сеня? Вчера был злой, а сегодня еще злее. На работе, что ли, не ладится? Да вроде не должно: начальник, сам говорил, — дружок твой.

— Был, да сплыл! — огрызнулся Семен, садясь за стол.

Вытерев руки, Настя опустила передник, разгладила его на большом животе.

— Что же ты так про своего начальника? Разлюбил тебя иль сделал что против?

— Вот пристала! Сказал же — был начальник, да сплыл. Без этого голова идет кругом.

— Разве я не вижу? — пригорюнилась Настя. — Бывало, придешь веселый, шуточки да прибауточки, мило было смотреть, а теперь лица на тебе нет. Ума не приложу, что с тобой творится.

«Ну поехала!» — с раздражением подумал Семен. Настя подняла передник и звучно высморкалась в него.

— Ты для чего передник надела — нос сморкать? — взъярился Петухов.

— Увидел… Насморк у меня… Ты лучше о себе скажи: раньше на машине ездил, дела какие-то были, а теперь куда-то все рухнуло.

«Рухнуло! Слово-то какое верное сказала», — вздохнул Семен.

— Получается все не так, как думаешь, — остывая, более спокойно сказал он.

«С Кочкарева брал пример, как на бога молился, а он рухнул, как гнилое дерево. С виду же дуб-великан был. А ловкий! Где уж мне — в подметки не гожусь. Я тоже хорош. Буданова дураком считал. Думал: «Кто ты такой? Прокурор? Судья? Мелюзга недобитая, на кого руку поднял? Дурь выказываешь? За это самое из-за угла головы снимают, уродами делают. С работы вытряхивают. Но Кочкарев головастый мужик, он тебя пальцем не тронет, сделает так, что сам убежишь как миленький». — Петухов поморщился: — Надо же было так ошибиться! Я, как презренная тварь, делал то, за что бьют по носу. Кочкарев, черт с ним, он отжил свое, а у меня все впереди. Законы обойдешь, а людей не обойдешь…»

— Опять в одну точку уставился, — Настя поставила тарелки на стол. — Остынет, есть не будешь.

Но Семену было не до еды. Случилось непредвиденное: на него заводили судебное дело.

Он встал, подошел к окну. С девятого этажа далеко виднелась панорама Москвы. Высились новые здания. Он вздохнул, поглядел на часы и стал собираться. Его вызывали в суд на пересмотр дела, связанного с кражей шин.

— Ты куда? — с тревогой остановила его жена.

— Закудахтала, курица!

— Спросить нельзя?

— На суд иду… Накудахчешь еще…

Настя, опешив, вытаращила глаза на Семена:

— За что же такое?

— За такое, за что по головке не гладят.

— Не пугай, Семен, говори делом… Я тебе жена или кто?..

— За шины таскают, которые отобрали.

— Таскать-то за что, коль отобрали?

— До тебя, как до жирафа…

— Ой, сама не соображаю, что говорю!.. Я тоже с тобой поеду, — спохватилась она.

— Сиди дома. Вернусь… А коль что, письмо пришлю. Дело-то не очень серьезное, но все-таки… Годик, а то и два могут дать.

— Не дай бог! Присядь на дорогу-то.

Семен сел на стул, Настя тоже.

— Ну, с богом! — Настя перекрестила его.

Петухов спустился вниз. По привычке двинулся к гаражу, но тут же остановился: ехать в суд на собственной машине было глупо. Она сейчас вызывала у него не радость, а злость. Сколько с нею было хлопот! И кража шин тоже из-за нее, будь она проклята! Он круто повернулся и направился к автобусной остановке…

В небольшом зале суда было немноголюдно. Люди, собравшись кучками, переговаривались. Петухов прошел вперед и сел на скамейку. В первый раз в жизни ощутил, что в груди бьется сердце. Стараясь подавить охватившее его волнение, загородил рот рукой и широко зевнул. Через несколько минут вошла секретарь. Достала список, поглядела в зал:

— Петухов здесь?

Дрогнув, Семен отозвался. Потом поднялся и отдал повестку. Девушка взяла ее, положила в папку и снова посмотрела в зал:

— Ремизов и Куницын?

«Их-то зачем вызывают?» — испуганно подумал Петухов, возвращаясь на свое место. Ремизов и Куницын подошли к столу. Секретарь отметила их в списке и ушла.

В зал ввели подростков — Пенькова и Кружкина. Семен удивился происшедшей в них перемене: длинные волосы были подстрижены, и ребята выглядели совсем мальчишками.

Вошли судьи. Все встали. Петухова попросили занять скамью подсудимых. Началась предварительная процедура. Семен, стараясь не выдать волнения, то и дело приглаживал волосы рукой. Председатель суда — женщина лет сорока в шерстяной кофточке — спросила его фамилию, имя, отчество. Потом перешла к допросу, поинтересовалась, давно ли Петухов знает подростков Пенькова и Кружкина.

Семен кашлянул, признаваться в своей вине он и не думал.

— Я увидел их впервые, когда они мне предложили купить шины.

— Значит, до покупки шин ни Пенькова, ни Кружкина не знали?

Этот повторный вопрос насторожил Петухова. Он видел, что судья одновременно уточняла, предупреждала и испытывала его, Петухова, совесть: так ли это? Давала время подумать. Но соврать и тут же сознаться не каждый может — некрасиво выглядит.

— Не знал, — выдавил Петухов и замер перед очередным вопросом.

Но судья пока оставила его в покое, обратилась к одному из подростков, к Пенькову:

— Где и когда вы впервые увидели Петухова?

Встал белобрысый паренек:

— Мы встретили его на улице, попросили закурить. Он достал сигареты, сказал: «Неплохо бы сообразить на троих». У нас не было денег. Он дал нам на бутылку. Мы купили, зашли во двор распивать. Он завел разговор о шинах, что они ему позарез нужны. Мы выпили, в голове зашумело. Он пошел нас провожать. В переулке указал на легковую машину, сказал, что хозяин ее в командировке, место глухое, разуть ее — пять минут. Для смелости можно раздавить еще бутылочку, мало — так две. Он снова сунул нам деньги…

Паренек хотел рассказать все до конца, но судья остановила его, обратилась ко второму подростку:

— Подтверждаете показания Пенькова?

Поднялся Кружкин:

— Подтверждаю.

«А чем они это докажут?» — думал Семен.

— Подсудимый Петухов, — судья посмотрела на него, — кроме Пенькова и Кружкина, вы уговаривали еще кого-нибудь украсть шины?

«Час от часу не легче!» — похолодел Петухов. От неожиданности он покраснел.

— Никого я не уговаривал, — буркнул он.

Судья приподнялась со стула, крикнула через зал:

— Позовите свидетеля Ремизова!

«А я-то думал, зачем их вызвали?.. — сердце у Семена упало. — Ремизов давно на меня зуб точит, конечно, выложит все как пить дать».

Между тем Андрей вошел в зал и остановился перед судейским столом. Судья предупредила его, чтоб он говорил правду.

— Давно знаете Петухова? — спросила она.

— Вместе работаем.

— Выпивали когда-нибудь с ним?

— Прежде случалось, а в последнее время нет.

— Что же так?

— Во-первых, я бросил пить. Во-вторых, мы с ним разошлись.

— Почему?

— Разные взгляды на жизнь.

— Вы были у него дома?

— Был один раз вместе с Куницыным.

— Выпивали?

— К сожалению, да.

Ремизов отвечал кратко. История была ему неприятна, как, впрочем, и сам Петухов. Но совсем топить его Андрей не хотел: как ни говори, работают вместе.

— Говорил он вам о шинах? — продолжала судья.

— Говорил, что у него нет шин.

— И предлагал снять с чужой машины?

— Намекал.

— Что значит «намекал»?

— Предлагал намеком.

— Но было ясно, что предлагал?

— Конечно, ясно.

— Ну, а вы что?

— Хотел дать ему по физиономии и сейчас жалею, что не дал. Глядишь, и ребят не совратил бы.

Судья улыбнулась:

— А коллектив у вас хороший?

— Хороший.

— И не можете повлиять на Петухова?

— Как это не можем? — Андрей выпрямился. — А для чего я в суд пришел? Да мы с этим Петуховым давно воюем.

— Из-за чего же?

— Как из-за чего? Чтоб человеком стал. Может, он. Петухов, думает, что я его посадить в тюрьму хочу? У меня вовсе такого желания нет. Я хочу, чтоб он понял: как это — обокрасть человека? Ну крал бы сам, попался, черт с ним, а то других совратил. Посмотрите на них, — Андрей повернулся к подросткам: — Ну какие они жулики? Мамино молоко на губах еще не обсохло. Жаль их… А Петухову хоть бы хны, ходит пан-королем — вот какой я ловкий!

— Ну, а то, что вы с Петуховым воюете, помогает ему это?

— А то нет! Раньше мы его осаживали, сдерживали, а теперь он сам себя сдерживает. Бросил халтурить, стал задумчивый какой-то. Вроде понимает: как жил, так жить больше нельзя. Перемена в нем постепенно происходит. Пожалуй, его надо поддержать, но вместе с тем строго предупредить: коль возьмется за старые штучки, пусть на себя пеняет. А эти молокососы, — Ремизов кивнул в сторону подростков, — тоже, вероятно, одумались. Освободить их надо, чтоб матери не страдали. Вкатить им условно. Петухову тоже. Пусть это «условно» висит над ними, как меч.

Выступление Ремизова произвело на судей хорошее впечатление. Это почувствовали все сидящие в зале, в том числе и Семен. Все понимали, что подростки и Петухов предстали перед судом в первый раз, а благодаря четкой работе милиции украденные шины были возвращены хозяину. Ущерба не произошло, никто не пострадал. Но суд призван был не только карать, но и воспитывать, и в этом была его сила. После того как вызвали Куницына и он подтвердил показания Ремизова, судья строго взглянула на Петухова:

— Что теперь скажете?

Петухов лишь сейчас понял, что товарищи по работе не только осуждают его, но и болеют за него. А ведь раньше ему казалось, что Ремизов завидует его ловкости, каким-то успехам, отсюда все его подковырки, потому и злился на него. Он почувствовал, что вопрос: «Что теперь скажете?» — был вопросом не только судьи, но и Ремизова, и Куницына, и всех людей, сидящих в зале, которые требовательно глядели на него, ожидая, что именно он скажет. Семен медленно поднялся. В первый раз в жизни ему было так стыдно, что он не знал, куда девать глаза. Уставился в пол, не в силах произнести ни слова.

— Признаете себя виновным? — спросила судья.

Семен поднял глаза и чуть слышно сказал:

— Шины я не воровал, но в том, что их украли, виновен.

— Значит, подпаивали ребят?

— Подпаивал… Я давно раскаялся в этом, граждане судьи, — голос Семена дрожал, — да признаться было тяжело и как-то неудобно. А теперь, когда признался, стало легче.

И это была правда. Семен почувствовал облегчение, будто с его тела сняли тяжелый, давящий обруч. Теперь он хотел одного: чтоб ему поверили, а вывихи свои он исправит.

И ему хотели верить и прокурор, и судьи, и остальные. Об этом свидетельствовал и вынесенный приговор — суд освободил подростков и Петухова, осудив их условно…

В коридоре Семена поджидал Андрей. Он подошел к Петухову и сказал:

— Извинись, Семен, перед ребятами.

— Конечно, конечно… — пробормотал Петухов. — Я виноват…

Увидев у входа Пенькова и Кружкина, приблизился к ним и покаянно сказал:

— Простите меня, ребята, чуть вас и себя не загубил… — Потом повернулся к Ремизову: — Спасибо, Андрей, выручил из большой беды…