По старой дороге далеко не уйдешь

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Началась оттепель. Таявший снег, как мыльная пена, сползал с деревьев, от мокрых стволов и сучьев пахло древесной сыростью. На карнизах висели похожие на слоновые бивни сосульки. На дорожках прыгали воробьи. Кочкарев шлепал по снежной жиже, стараясь ставить ноги твердо. Он был в шерстяном свитере и меховом пальто. От него валил пар, пальто тянуло вниз, белые фетровые бурки, окаймленные коричневой кожей, скользили. Кочкарев торопился в институт, озабоченный тем, что главный инженер велел явиться к нему с самого утра. Никогда такого не было, и, вообще, Голубев вызывал его к себе в редких случаях. На лбу Кочкарева собрались складки. Набычившись, он смотрел себе под ноги.

В нем не было уже той устремленности, которая охватывала его, когда он подчинял себя какому-нибудь делу. В последнее время у него все шло по течению. После того, как вернули из лаборатории прибор, он избегал встреч с главным инженером. Членов месткома и партбюро тоже обходил стороной. Было бы проще, если бы его вызвали и как следует отчитали. Но даже рабочие, горячо спорившие с ним, теперь молчали. Раньше он, кипя энергией, ходил по мастерской, распоряжался и не замечал, как пролетал рабочий день. Сейчас же большей частью сидел у себя в кабинете, и от бездействия время тянулось бесконечно долго. В шкафу у него появился спирт, никогда прежде он к нему не притрагивался, а теперь все чаще открывал дверцу, наливал стаканчик и залпом выпивал. Вначале это его как будто бодрило, он выходил в мастерскую, но потом опять нападала хандра, и он возвращался в кабинет.

Он думал бессвязно то об одном, то о другом. Возникали картины бурной юности, когда все еще было впереди, когда он с присущей ему энергией шел в гору, обгоняя товарищей. Хотя, впрочем, у него их почти никогда не было, а были лишь приятели, связь с которыми поддерживалась только ради дела. Кончалось дело — исчезали и приятели. Он всегда старался использовать людей в собственных интересах. Когда же тот или иной человек узнавал его поближе, многое оборачивалось против него или же кончалось крахом. Он метался среди людей, выдавая себя не за того, каким был на самом деле.

Настоящее его положение рисовалось ему бесперспективным и безотрадным. Он не знал, за что зацепиться, хотя где-то в глубине души еще теплилась слабая надежда, и он лелеял ее.

Добравшись до мастерской, Кочкарев сорвал пломбу, привычным движением ключа открыл замок. В кабинете было жарко. Он снял пальто, достал платок и вытер с лица обильный пот, потом повесил платок сушиться на горячую батарею. Взглянул на часы — время было идти к Голубеву.

В кабинет главного инженера он вошел полный достоинства и внешне спокойный. Голубев предложил ему сесть и начал справляться о здоровье, чего раньше никогда не делал.

— Работа у вас не из легких, — сочувственно говорил он. — Путевку в санаторий надо было бы достать, подлечились бы, возраст, как ни говорите…

Никанору Никаноровичу было приятно слушать шефа, однако начало разговора его насторожило.

— В отпуск я пока не собираюсь, — заметил он.

— Отпуск, конечно, потом, — подхватил Голубев. — Я говорю: вам надо отдохнуть от шума.

Нужно было сказать решительное слово, но главный инженер все медлил. Никанор Никанорович сидел с отвисшими щеками, за последнее время он явно сдал, осунулся и постарел. Руки безвольно лежали на коленях.

— Мы много думали о вас, — наконец решился Голубев. — Вы знаете — все, что можно было сделать, мы сделали… Теперь нам кажется, вас надо перевести на другую работу. Оклад мы вам оставим прежний, вы ничего не теряете, наоборот, выигрываете — сбережете нервы, а то ведь какой теперь народ, чуть что — шум… Да вы это знаете лучше, чем я.

«Вот оно… — с тоской подумал Никанор Никанорович. — Недаром меня мучили предчувствия».

— Куда же вы меня… думаете?.. — глухо проговорил он.

— Куда пожелаете! — быстро ответил Голубев. — Пока будете сдавать мастерскую, пройдет месяц, а то и больше. А там видно будет. — Он дружелюбно посмотрел на Кочкарева. — Место вам найдем хорошее, не горюйте. В отделе эксплуатации, например, неплохо. — Чтоб не дать Кочкареву опомниться, он снял телефонную трубку. — Сейчас я позову Мишакова, знаете, из машинного зала? — сказал он, чтоб закончить неприятный разговор. — Ему и сдадите дела.

Когда явился Мишаков, Никанор Никанорович не ответил на приветствие, даже не повернул головы, а остался сидеть, по-стариковски согнувшись, неподвижно. У него не было никаких мыслей. Однако еще тешила скрытая надежда, что, может быть, найдется лазейка, что не все еще для него кончено. Голос Голубева вывел его из оцепенения.

— Вот товарищ Мишаков, знакомьте его с работой, вводите в курс дела. — Голубев помолчал, глядя на того и другого. — Я думаю, вы станете друзьями, поможете друг другу.

Те молчали, одному было неудобно, другому — оскорбительно. Голубев не хотел их неволить, он сам испытывал неловкость. Поэтому он торопливо поднялся и предложил пройти в мастерскую, намереваясь представить рабочим нового заведующего.

Они вышли. Голубев шел впереди, Мишаков прижимался к нему — дорожка была узкой, было неудобно идти и левой ногой он задевал край сугроба. Кочкарев шел следом, и чем ближе подходил к мастерской, тем тягостнее и горше становилось ему. Сознание того, что он уже не заведующий, угнетало. Стараясь побороть охватившее его бессилие, он ускорил шаг и чуть не уткнулся в длинную спину Мишакова.

У него все, начиная с головы, было длинное. Словно кто-то взял его за ноги и голову и растянул. Тощий, с тонкими негнущимися ногами, он двигался, похожий на циркуль. Черная каракулевая шапка торчала на нем колом и еще больше удлиняла фигуру, хотя на самом деле он не был очень высок, — это было видно в сравнении с Голубевым. «Какой-то обман зрения, — думал Никанор Никанорович. — Где они только такого откопали?»

— Вы как… пойдете с нами? — помявшись, обратился Голубев к Кочкареву, когда они вошли в мастерскую.

— Нет! — вдруг выпалил со злостью Кочкарев, махнул рукой и скрылся в своем кабинете.

Голубев понимал, что Никанору Никаноровичу тяжело, ему и самому было нелегко. Чтобы как-то смягчить удар, он хотел представить дело так, будто Кочкарева переводят потому, что тот нужен на другой, важной работе.

В мастерской стоял тяжелый запах бензина и кислоты. Буданов промывал детали в эмалированной ванночке, Сухопаров опаивал жестяные коробки, от паяльника шел чад. Голубев заметил, что из трех форточек открыта одна, он хотел сказать об этом, но, вспомнив, что Буданов не раз говорил ему об установлении вентиляции, промолчал.

— Товарищи, — громко обратился он к присутствовавшим. — Вот ваш новый заведующий Мишаков Тимофей Павлович, — произнес он торжественно и опустил руку на плечо Мишакова. — Никанора Никаноровича мы переводим на другой ответственный участок. — Рабочие переглянулись, что не ускользнуло от внимания Голубева. — Никанор Никанорович остается у вас заведующим до тех пор, пока не сдаст мастерскую. Это я говорю, чтобы предупредить возможные недоразумения.

Ему казалось, что сообщение обрадует рабочих, но те молчали. Похоже было, что они восприняли это как должное. Голубев еще раз обвел всех глазами и вышел из слесарной, увлекая за собой Мишакова.

Они заглянули в кабинет Никанора Никаноровича. Тот в пальто, без шапки стоял перед окном и смотрел на улицу. Голубев неслышно прикрыл дверь.

Никанор Никанорович шевельнулся. Краем глаза он видел, как вошел Голубев, и не прочь был с ним поговорить, но только без Мишакова, наедине. Приказа о его отстранении еще не было, а это значило, что не все еще потеряно. Перевод его не устраивал. Новое назначение не сулило ему никаких побочных денег. Он сел на стул и тяжело задумался. Но сколько ни думал, выходило одно: идти к главному инженеру и просить. У него с ним всегда были хорошие отношения. Тот не раз защищал его, ведь, в конце концов, ничего особенного не произошло и теперь. Заместитель директора Попов тоже относился к нему хорошо. Рабочие — те поговорят и перестанут, так было всегда. А если нужно — он покается перед ними, даст волю их инициативе. Немного успокоившись, Кочкарев снял телефонную трубку и позвонил Голубеву. Услышав его голос, спросил, можно ли прийти к нему. Голубев разрешил. На этот раз он, улыбаясь, вышел к нему навстречу, взяв под руку, подвел к стулу и заботливо усадил.

— Ах, Никанор Никанорович! Напрасно вы не пошли с нами в мастерскую. Я устроил все лучшим образом и ваше отстранение представил рабочим, как перевод на новый, важный участок. Вы должны бы сказать мне спасибо, а вы недовольны. Нехорошо так, мы же были друзьями.

Никанор Никанорович склонил голову набок и несколько секунд молчал, будто взвешивал смысл сказанного Голубевым.

— Нет, — начал он решительно, — вы все-таки скажите, чем я не угодил вам?

— Вот чудак! — Голубев растерялся: действительно, Кочкарев угождал ему, как никто. — Разве дело во мне?

— В ком же, — обидчиво сказал Никанор Никанорович, — как не в вас? Вы же главный. Ваше слово — закон, как скажете — так и будет.

Лицо Голубева исказила гримаса неудовольствия.

— Вы газеты читаете? — спросил он, пронизывая взглядом Никанора Никаноровича.

Кочкарев ничего не ответил, но глаза его говорили: «Это к делу не относится, разве вас об этом спрашивают?»

«Как бы ему объяснить?» — Голубев, поднявшись, прошелся по кабинету.

— Конечно, вас можно было бы оставить, — он остановился перед Кочкаревым, — если бы не было письма рабочих, а теперь, сами понимаете, на прежнем месте вам оставаться нельзя. Рабочие поднимут шум, напишут еще куда-нибудь, а отвечать придется мне. Дирекцию да и общественные организации поставим в неудобное положение. А так, — заговорил он успокоительно, — кто придерется? Что бы в мастерской ни случилось — вы на другом месте, вам неплохо, и с нашей стороны все законно. Понимать надо… — Голубев устало опустился на стул.

Но Кочкарев не хотел и слушать. Он хорошо знал, что главный инженер волен поступить и иначе. Было же такое, когда он думал, что ему пришел конец, а Голубев наперекор всем премировал его. Что же теперь?..

— Как же так? — не унимался он. — Все ничего — и вдруг бац, как снег на голову!

— К чему эти разговоры? — Голубев уже терял терпение. — Сколько можно объяснять? — заговорил он официальным тоном. — Подписан приказ о переводе вас на другую работу. Не согласны — подавайте заявление об уходе. — Он бросил карандаш, и тот со стуком покатился по столу.

— Значит, ничего сделать нельзя? — с отчаянием обреченного спросил Кочкарев.

— Нет! — резко сказал Голубев. — Нельзя! — Он встал, давая понять, что разговор окончен.

Никанор Никанорович, горбясь, поплелся к выходу.

«Как же это так вышло? Где я сделал промах? — размышлял он. — Нет, все было правильно. Если бы не этот Буданов, не это проклятое письмо!.. А может, надо было пустить в ход хитрость? Очернить, оклеветать? Черта с два!.. Коммунист, отличный специалист, — думал он о Буданове. — Кто же знал, что встретишь такого?» Он почувствовал слабость, ноги не держали его. Отыскал взглядом скамейку и в изнеможении опустился на нее.

А тем временем, пока Кочкарев был у главного, новый заведующий вошел в мастерскую, остановился посредине слесарной и, оглядев рабочих, громко произнес:

— Давайте знакомиться. Меня, как вы уже слышали, величают Тимофеем Павловичем.

— Очень приятно! — живо откликнулся Буданов. Он положил напильник, быстро подошел к Мишакову, протянул руку. Тот, дружески хлопнув по ней, пожал ее. — Ребята — орлы, могут свернуть горы! — с подъемом продолжал Иван и представил своих товарищей новому заведующему.

Тимофей Павлович по очереди пожал руку каждому к заговорил в тон Буданову:

— Орлам летать надо высоко. Крылья у вас надежные — значит, штурмовать можете?

Иван подмигнул ребятам.

— Крылья у нас крепкие, перышко к перышку, но высот пока не штурмовали.

— Что ж, боитесь, голова закружится?

— И высоты не боимся, и голова не кружится, просто погода стояла нелетная.

— Погоду сделаем, — улыбнулся Мишаков. — И такую, чтоб простор был и цель, как на ладони, была видная.

— Простор! Цель! Да мы мечтаем о них! — воскликнул Буданов.

— Мечта — мечтою, а дело — делом, — посерьезнел заведующий. — Давайте-ка спустимся на землю. Чтоб вырваться на простор, от нее, матушки, отталкиваться надо… Какие у вас обязательства? — неожиданно спросил он.

— К сожалению, никаких, — вздохнув, ответил за всех Буданов.

— Значит, живете без цели. Как же вы работаете? Вслепую? Куда кривая вывезет?

— Не совсем так, — пояснил Буданов, — цель была: боролись против того, что мешало работать.

— Слышал, молодцы, — похвалил Мишаков. — Ну, а теперь как думаете? Какие у вас планы?

— Работать по-новому, соревноваться, — весело сказал Буданов.

— Хорошо! Даже очень хорошо! А еще что?

— Пока ничего.

— Ну, так и ничего? — Мишаков опять улыбнулся. — А зарплата? Или она вас не интересует?

— Интересует, но, сами понимаете, надо поднимать производительность — без этого зарплата не сдвинется.

— Совершенно верно, высокая производительность — ключ к высокой зарплате. Это закон. — В этот момент в мастерскую вошел Кочкарев, и Мишаков заторопился: — Итак, товарищи, желание у вас есть, приму мастерскую, продумаю план работы, подготовлю чертежи. Возьмем на себя обязательства. Развернем соцсоревнование, покажем свои способности. Настраивайтесь на это, товарищи…

— Мы давно настроены. Скорее бы, — сказал Буданов.

Когда Тимофей Павлович с Кочкаревым ушли, рабочие зашумели:

— Вот это наш человек!