По старой дороге далеко не уйдешь

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

— Натка! — Увидев Наташу, Страхов бросился к ней, схватил в охапку, хотел поцеловать в губы. Но Наташа успела отвернуться, и он угодил губами в щеку. — Жива, здорова! — восклицал он.

Не веря еще своим глазам, не зная, радоваться ей или печалиться, она высвободилась из его рук:

— Откуда ты?

— После, после, — быстро заговорил Страхов. — Дай хоть посмотреть на тебя. Столько лет прошло, а ты все такая же. — Не переставая восторгаться, он смотрел на нее и все более настораживался — она совсем не разделяла его радости. Отыскал глазами свой портфель, который поставил у двери. — Войдем в квартиру, что ли?..

Наташа достала из сумочки ключ. Руки ее дрожали, ключ не попадал в скважину. Наконец всунула ключ, повернула его, открыла дверь и пропустила Страхова вперед.

В комнате, которую, уходя в церковь, она оставила неубранной, царил беспорядок. Постель была развалена, до пола свисало одеяло, подушки и простыня скомканы. Пол не метен, грязная посуда на столе. От взгляда Страхова все это не ускользнуло.

— Извини, беспорядок, не успела, не ждала гостей, — с горькой иронией сказала Наташа.

— Что за ерунда! — Страхов бросил портфель на диван.

Наташа молчала, взволнованная его неожиданным появлением. «Где он пропадал? После стольких лет ради чего пришел? Зачем я ему понадобилась? Выглядит хорошо, представительно. Женщины таких любят. Может, у него семья? Или разошелся и некуда прибиться? Такие постоянными не бывают, понравится кто — на веревке не удержишь», — думала она, ожидая, что он скажет, как поведет себя. Работал только ее ум, чувство молчало. Не было даже обиды на Страхова.

— Натка! — весело вскричал он. — Явился муж, а ты глядишь, как бог знает на кого. — Он помолчал. Достал позолоченный портсигар, попросил разрешения закурить.

Ей самой мучительно хотелось курить. Он уловил ее взгляд, брошенный на сигареты, — предложил. Силой воли она заставила себя отказаться и, пока он пальцами разминал сигарету, бросилась прибирать комнату: оправила кровать, оттащила на кухню грязную посуду, подмела пол.

— Натка, что же мы так? — сказал Страхов, когда она управилась. — Давай-ка со встречей. — Он взял портфель, извлек оттуда бутылку коньяку, две баночки черной икры с этикеткой «Аэрофлот», колбасу, сыр и все это водрузил на стол. — Стопочки и вилочки найдутся?

Наташа медлила, в ней что-то противилось и одновременно подчинялось Страхову. Все же вышла на кухню. Принесла вилки, тарелки и стопки. Не говоря ни слова, поставила на стол. Нарезала хлеб, села напротив Страхова. Он ловко открыл бутылку, наполнил стопки, положил Наташе на тарелку бутерброд с икрой. Потом поднял стопку, прищурившись, потянулся к Наташе:

— За нашу встречу!

Она не стала отказываться. После разрыва с Иваном, кошмарного сна, церкви ей хотелось выпить.

— Ешь, ешь, — угощал Страхов.

С каждой минутой он чувствовал себя уверенней. Когда шел сюда, полагал увидеть Наташу замужем. Теперь и по обстановке комнаты, и по самой Наташе видел, что она одинока. Это его устраивало. Теперь только надо было, чтоб она простила его. Приняла к себе, в чем он не особенно сомневался. Он взял нож, нарезал колбасы и сыру, положил на тарелку и подвинул к ней:

— Ешь, ешь…

После стопки коньяку Наташа оживилась: «Хозяйничает, как дома, вид такой, будто вернулся из командировки. Рад, что не вышла замуж. Ничего, миленький, я уж теперь не такая глупая», — она в упор посмотрела на него.

— У тебя, Страхов, что? Беда? Нужда? Зачем пожаловал?

Он усмехнулся, на секунду отвел глаза, потом снова уставился на нее:

— А ты не рада?

— Столько лет ждала, замуж не выходила и не рада?

— Смеешься, Натка? — он изучающе глядел на нее.

— Тебя не было — плакала. А теперь, видишь, радость-то какая! Я уж думала, ты сгинул со свету, а ты вон какой нагулянный, холеный!

Страхов взял длинными пальцами кусочек сыра, разломил пополам. Одну половинку положил на тарелку, другую отправил в рот.

— Жизнь — не простая штука, — оправдывался он. — Иногда человек делает то, чего бы не хотел, и винить его в этом нельзя. Обстоятельства… Ситуации… В них плаваешь, как рыба в сетях: пока не вытащат на берег, не почувствуешь, что пойман… Выпьем, что ли?

— Ну что ж, выпьем, — равнодушно сказала Наташа. — Все равно…

— Что «все равно»? — опять насторожился он.

— Все…

— О, милая, ты в отчаянии, пропадешь так.

— А может, уже пропала…

— Для кого?

— Для себя, Страхов, пропала. Столько лет, а ни семьи, ни мужа.

— И только? Пустяки… Не поздно, все еще впереди.

Пуская кольца дыма, он говорил серьезно. И эта его серьезность в какой-то мере подкупала Наташу.

«Обстоятельства… Ситуации… Как рыба в сетях». Вот именно, она сама была, как рыба в сетях, не чувствовала, что поймана. Она хотела поставить стопку, но Страхов схватил ее за руку:

— Сначала выпей.

— Повелеваешь? — усмехнулась она и махнула рукой: — Ну ладно, за твое счастье!

— За наше, Натка, — поправил он, улыбаясь.

Она смотрела на его красивое лицо, на тонкие черные усики.

— А ты, Страхов, не постарел, в тебя еще можно влюбиться.

Он и сам это хорошо знал. С женщинами неудач у него не было. Жгучий брюнет, он притягивал их, как магнит. Он не отворачивался от них, жил в свое удовольствие.

— Влюбиться? А что же мешает? — игриво сказал он.

— Возраст, Страхов, — не восемнадцать лет. Семья у тебя, вероятно, дети… Право, не знаю, зачем пришел? Нашел бы свеженькую, тебе это легко. А я старуха, не до любовных утех.

— Семья… была бы она… — Его глаза забегали. — Конечно, я не святой, думаю, и ты не святая… С твоей красотой тоже, видно, кое-что повидала. Одного поля мы ягода, Натка. Разве не так?

Она чувствовала в его словах какую-то правду, но противилась этому сравнению.

— Во всяком случае, я не изменяла, — помолчав, сказала она, — не пропадала где-то, не шлялась.

— Значит, изменяли тебе.

— И ты первый, Страхов.

— Но не последний, — самоуверенно сказал он. — И, вообще, к чему эти разговоры? Бросим все это. Если хочешь знать, я не женился второй раз потому, что всегда помнил: у меня есть ты. Но вернуться к тебе не мог — обстоятельства…

— Куча детей?

— Не говори глупостей! — возмутился он. — Во-первых, я был за тридевять земель. Почему не писал? Нельзя было. Попал в окружение, находился в плену. Бежал. Скрывался от немцев у одной женщины. Ну жил с ней… Иначе нельзя было. Пришли наши. Пока проверяли да устанавливали, прошло немалое время — десять лет. В пятьдесят пятом году реабилитировали. Вышел оттуда гол как сокол. В таком виде постеснялся к тебе ехать. Устроился в областном городе на работу. Руководил ансамблем песни и пляски. Поднялся на ноги, вернулся к тебе. Вот и все.

Когда он говорил, она следила за выражением его лица, глаз — все выходило у него естественно.

— Не верится что-то, Страхов, — Наташа покачала головой. — Во время войны я сверялась о тебе, сказали, что ты пропал без вести. Через несколько лет снова поинтересовалась, сообщили, что ты жив и здоров, демобилизовался. А говоришь — осудили. Зачем же клеветать на себя, зачем валить на обстоятельства?

— Тебя неправильно информировали. — Он поднялся со стула и начал нервно ходить по комнате.

Действительно, он был в плену, бежал, скрывался от немцев у молодой женщины. Когда город был освобожден, его направили в тыл. После окончания войны демобилизовался и вернулся к той женщине, у которой жил во время оккупации. Устроился руководителем ансамбля песни и пляски. Увлекался молодыми танцовщицами и певицами. За аморальное поведение был отстранен от работы. Женщина с ним разошлась. Ему ничего не оставалось делать, как снова прикатить в Москву.

— Знаешь, Натка, — он подошел к ней, положил руку на плечо, прочувствованно произнес: — Не стану тебя убеждать, но то, что сказал, действительно так…

— Странно… — она отклонилась от него. — Там, где я сверялась, или говорят правду, или вообще ничего не говорят.

— Но бывают исключения, — быстро нашелся он и, видя, что разговор ни к чему не приведет, постарался замять его. — Бросим все это, я очень истосковался по тебе. — Он взял стул, сел с нею рядом. Вдруг обхватил ее за талию, прижал к себе. Она поднялась, поднялся и он. — Ты чертовски хороша, Натка, — и, прежде чем она успела его отстранить, снова привлек ее к себе.

На какое-то мгновение она почувствовала, что не в силах противиться. Потом опомнилась, выпрямилась, как пружина. Лицо ее горело, глаза светились. Он застыл, пораженный ее красотой.

— Натка, я не думал, что ты такая. — Он с изумлением смотрел на нее.

Но она уже пришла в себя. Будто с ней ничего и не происходило. Только глубокие, немного раскосые оливковые глаза говорили о ее женской силе, которая притягивала к ней не только Страхова, но и Колесова, и Ивана, который существовал, жил в ее сердце. Когда Страхов снова приблизился к ней, она отпрянула:

— Отойди! Не трогай!..

Он понял, что настаивать не только бессмысленно, но, пожалуй, и опасно.

— Ну что ж, насилу мил не будешь, — криво усмехнулся он. — А жаль… Я все-таки муж.

— А где это записано? На воде вилами? — Она с ненавистью смотрела на него. — Сам был против загса, тянул время, пока не мобилизовали на фронт. Теперь я не верю ни одному твоему слову.

— Ладно, Натка, — лицо его стало жалостливым, — я виноват… Каюсь… Во всем каюсь. Если можешь, прости. Теперь жизни без тебя нет… Право, не знаю, как быть. — Он умоляюще смотрел на нее. — Ты одна, и я один, почему бы нам не жить вместе? — Он помолчал. — А сейчас, вероятно, мне надо уйти. Если разрешишь, зайду, — сказал он, застегиваясь на все пуговицы. Помедлил еще, повернулся и ушел.

Наташа знала, что Страхов теперь от нее не отстанет.