По старой дороге далеко не уйдешь

ГЛАВА ВТОРАЯ

Было тихое майское утро. Вокруг цвели садовые деревья. Чириканье воробьев прорезал тонкий свист стрижей, которые то вздымались в синюю высь, то пикировали и проносились над землей с такой скоростью, что не успеешь поднять голову, а они уже где-то далеко. И все кругом излучало свет и радость. Но Никанор Никанорович Кочкарев ничего этого не замечал, он ходил по двору института с главным инженером Голубевым, внимательно слушая его.

— Давно бы надо поставить железную ограду, — говорил тот, показывая на дощатый забор, сделанный наспех строителями, возводившими здание института. Они стояли у оранжереи, стеклянные стены ее и крыша поблескивали под лучами весеннего солнца. — Нужно построить еще одну такую же оранжерею, — продолжал Голубев. Взглянув на Кочкарева, он прошел вперед и остановился у вегетационного домика. Стены и крыша его тоже были стеклянные, но он был раза в два выше и шире оранжереи. Оранжерея отапливалась паровым отоплением, домик же не обогревался, так как предназначался для летнего сезона. Перед ним расстилалась асфальтированная площадка, изрезанная линиями узкоколеек, по которым на вагонетках, смотря по погоде, то вывозили, то снова завозили растения. Домик напоминал депо. — И еще один такой же домик, — сказал главный инженер. — Но финансы, финансы нужны, а их нет.

Иной на месте Кочкарева все, о чем говорил Голубев, пропустил бы мимо ушей: и ограда, и оранжерея, и домик не относились к сфере работ заведующего мастерскими, должность которого с недавних пор занимал Никанор Никанорович. Но он старался не пропустить ни одного слова главного инженера, и в уме его уже зрел свой план, о котором он предпочитал пока помалкивать: поспешишь — людей насмешишь.

Однако стоило им с Голубевым войти в столярную мастерскую, как Никанор Никанорович преобразился.

— Ну что за мастерская? Сплошная кустарщина! — пожаловался он. — Надо механизировать.

— Надо-то надо, — сказал Голубев, — но опять же — финансы.

— Финансы! — хмыкнул Никанор Никанорович. — Обойдемся без них. Циркулярку сделаем сами в механической мастерской. Что касается деревообрабатывающих станков, так я их достану на мебельной фабрике, я там работал техноруком. Подберем списанные станочки, отремонтируем, приведем в порядок — не хуже новых будут.

— Это было бы замечательно! — воодушевился Голубев, пока еще не совсем веря словам Никанора Никаноровича.

Но когда через три недели он снова зашел в столярную мастерскую, то не узнал ее. Для строжки досок и теса были установлены два станка, к которым подвели трубы. Тут же стояла циркулярная пила, тоже с подведенной к ней трубой. Голубев не понимал — для чего трубы?

— Сейчас увидите, — сказал Никанор Никанорович и обратился к рабочим: — А ну-ка покажите, что к чему.

Двое рабочих, взяв по длинной шершавой тесине, встали к станкам. Раздался шум включенных моторов, и через несколько секунд две тесины, вылетевшие из-под ножей станков, заблестели гладкими поверхностями. От них веяло теплом и приятным запахом древесины. Но более всего удивило Голубева, что от досок и теса не летели стружки, не сыпались опилки. Их засасывал мощный вентилятор и через подведенные трубы выбрасывал на улицу в подсобные ящики.

— Вот это да! — восторгался Голубев. — Механизация — ничего не скажешь. И когда только успели сделать?!

— Успели! — с гордостью ответил Кочкарев. — Теперь можно провернуть любые работы, в том числе и строительные. — Он взглянул на Голубева. — Вот вы говорили о финансовых затруднениях, о строительстве подсобных помещений… Теперь, когда механизирована столярная мастерская, сделать это самим — пустяк.

— Прекрасно! — воскликнул Голубев. — Но справимся ли?

— Положитесь на меня, — заверил его Никанор Никанорович. — Я когда-то работал прорабом, а в молодости был столяром, так что опыт у меня есть…

Голубев, решив не откладывать дела в долгий ящик, пригласил Никанора Никаноровича к заместителю директора, чтобы все сразу и обговорить.

Они направились к лабораторному корпусу. Нещадно палило солнце. Щурясь от его лучей, Никанор Никанорович расстегнул ворот рубахи, провел ладонью по вспотевшей шее, потом достал платок и тщательно вытер ее. Голубев шел молча, довольный тем, что не ошибся, взяв на работу Никанора Никаноровича.

Попов в кабинете оказался один. Высокого роста, лысоголовый, он сидел в кожаном кресле, просматривая папку с документами. Усадил Голубева и Кочкарева на стулья, подписал последнюю бумагу, захлопнул папку.

— Слушаю. — Он поднял голову и внимательно посмотрел на человека, который еще ни разу не был у него на приеме.

Голубев, представив Кочкарева, рассказал о его замыслах.

— Вы нас просто выручите, — обратился Попов к Никанору Никаноровичу. — Мы ломали голову, а вы как-то сразу нашли выход. — Он помолчал, потом бросил взгляд на Голубева. — Теперь ограда… Как быть с нею?

— Можно сделать, — вмешался Никанор Никанорович.

— Вот и превосходно! — похвалил Владимир Алексеевич. — И, пожалуй, заняться оградой надо в первую очередь, а то как-то неудобно: такой институт, а забор деревянный.

— Будем делать все сразу: ограду, домик и оранжерею, одно другому не помешает, — решительно сказал Кочкарев. — Разобью рабочих на бригады: одним поручу домик, другим — оранжерею, третьим — ограду.

— Вы думаете перебросить на это всех рабочих! Это, пожалуй…

— Боюсь, — перебил Попова Голубев, — лаборатории поднимут шум: почему не выполняют их заказы?

— Ничего страшного — подождут, — успокоил его Владимир Алексеевич. — А чтоб не было шума, надо все сделать по-умному.

Он снял телефонную трубку, набрал номер и попросил зайти секретаря партбюро профессора Прутикова.

Вскоре тот уже входил в кабинет, приветливо кивая большой головой. На крупном лице его глаза казались необыкновенно маленькими. Вместе с ним пришел и член партийного бюро Уверов. Умное живое лицо, седеющие волосы, огромный лоб, пересеченный широким шрамом, невольно вызывали к ученому симпатию с первого взгляда.

Владимир Алексеевич пригласил их садиться.

— У нас чисто хозяйственный вопрос, так сказать, сфера деятельности, которая меньше всего касается общественности. Но, извините, — он улыбнулся и развел руками, — ум — хорошо, а два — лучше. — Потом, поднявшись, подошел к окну и указал на улицу. — Видите деревянный забор? А вон вегетационный домик и оранжерея. Нам же надо два домика, две оранжереи. Их нужно построить. Мы долго ломали голову, как это сделать, но ничего не выходило: нет денег. И вот пришел человек и, как говорится, увидел и победил. Никанор Никанорыч увидел скрытые резервы, победил нашу нерасторопность. — Он вернулся на свое место и стал с увлечением рассказывать об инициативе Кочкарева.

Секретарь партийного бюро любил, когда с ним советовались.

— Да-а, — в раздумье протянул он. — Возражать против подобной инициативы было бы легкомысленно. Вегетационный домик и оранжерея архинеобходимы. Кроме того, нельзя губить ценное предложение. Энтузиазм — вещь великая…

— А что думает на этот счет товарищ Уверов? — Попов слегка улыбнулся.

На улыбку заместителя директора Александр Максимович тоже ответил улыбкой.

— Энтузиазм — вещь великая, это ясно. Но, видите ли, когда вытаскивают одно, а другое вязнет, — такое предложение ценным не назовешь. Мы что-то упускаем, потом нагоняем. Пока одно нагоняем, другое упускаем. Деньги, отпущенные на строительство домика и оранжереи, израсходованы. Что же получается? Теперь закрывай мастерские, свертывай работы ученых?.. Я не против инициативы нового товарища, но против того, чтобы это делалось в ущерб научной работе. Отдача научных сотрудников и так у нас невелика…

Попов поморщился:

— Хотите поймать сразу двух зайцев?

— А разве лучше ловить одного и упустить другого? — проговорил Уверов.

— Разрешите мне, Владимир Алексеевич? — вмешался Голубев. Было видно, что он волнуется. — Слушая Александра Максимовича, можно подумать, что мы какие-то мошенники. Израсходовали деньги… Что, мы их украли? Просто у нас временно возникли финансовые трудности. Никанор Никанорыч нашел выход. Человек он деловой, сноровистый… Посмотрите, как за короткое время преобразил столярную мастерскую! Что же касается заказов лабораторий, безусловно, какой-то ущерб неизбежен. Но что делать? Домик и оранжерея ведь тоже нужны для ученых… Я бы хотел, чтоб Никанор Никанорыч сказал, сколько потребуется времени на все работы.

Попов выжидающе посмотрел на Кочкарева.

Тот откашлялся. Мелькнула мысль: не использовать ли то, что говорил Уверов, себе на руку?

— Главный инженер прав. Сколько уйдет времени?.. — Как бы раздумывая, Кочкарев поднял глаза. — Немного. Буду стараться, чтоб к осени все закончить. — И после паузы продолжал: — Теперь о заказах лабораторий. Я полностью согласен с товарищем Уверовым. Надо делать и то, и другое. Думаю, Владимир Алексеевич, — он повернулся к Попову, — вы не будете против, если я для строительства домика и оранжереи возьму человек пять рабочих со стороны. Оформлю их на временную работу. Денег пойдет на это мало, а выиграем многое…

Попов оживился:

— Это выход!

— Ну вот, — блаженно прикрыв маленькие глазки, проговорил Прутиков, — все стало на свои места. Ты, Александр Максимович, зря горячился.

— Хорошо, если это было бы так. — Уверов поднялся. — Я пойду, у меня — опыт.

Он вышел рассерженный. В лаборатории засел за микроскоп, но разговор в кабинете заместителя директора не оставлял его в покое. Александр Максимович не мог смириться, что из-за хозяйственных дел отодвигается на второй план изготовление сложных камер, приспособлений, точных приборов. Мысли ученых все чаще устремлялись в экспериментальную мастерскую за помощью высококвалифицированных рабочих, а с ними институту явно не везло. Как правило, они работали в промышленности, имели высокий заработок и уходить оттуда не хотели. В мастерских же оседали люди неквалифицированные, а чаще всего нарушители трудовой дисциплины. И этот Кочкарев, механизировавший столярную мастерскую, его вовсе не очаровал. «Как можно, — думал Уверов, — уйти от прямых обязанностей и взяться за дело, которое меньше всего его касается? Зачем эта всеобъемлющая забота об институте, когда в самой мастерской уйма дел? Зарабатывает себе репутацию? Славу универсального специалиста? Или им движет что-то другое?»

Уверов думал так оттого, что ему нужна была для проведения опыта над растительной клеткой уникальная камера, и он откровенно возлагал надежды на новую экспериментальную мастерскую.

Между тем Кочкарев, Голубев и Прутиков все еще сидели в кабинете Попова. Кочкарев рассказывал, как и где он хозяйствовал (он умело жонглировал этим модным словом), ликвидировал прорывы, добивался успехов. Рассказ свой он пересыпал шутками, прибаутками, а порой вставлял и анекдотец.

«Ну и голова!» — думал про него Прутиков.

Действительно, Никанор Никанорович был неглуп и очень любил руководящую хозяйственную работу. Гораздо больше, нежели, скажем, корпение над чертежной доской или запоминание формул и прочих разных модулей. Он обладал способностью ловко схватывать и использовать в своих интересах чужие мысли. В бытность Кочкарева на мебельной фабрике кем-то был разработан принцип механизации ручных работ. Придя в институт, он, не мешкая, воспользовался им, выдал за свой и блестяще воплотил в столярной мастерской.

Они посидели еще несколько минут и стали расходиться.

— У вас крылатые мысли, — сказал Прутиков, пожимая Кочкареву руку, — желаю вам успеха!..

«Крылатые мысли, — усмехнулся Никанор Никанорович, спускаясь по лестнице. — Для успеха этого мало. Когда ползешь по грешной земле, надо еще быть гибким, уметь при случае растягиваться в ниточку…»

…И снова светило солнце, и по-прежнему безоблачным было небо. С цветущих деревьев в институтском саду уже облетели бело-розовые лепестки. На ветвях обозначались крошечные завязи плодов. Гудели пчелы, кружилась мошкара. Все сверкало и переливалось радужными бликами. На строительных площадках кипела работа. Лица и шеи рабочих уже успел окрасить розоватый загар. Кочкарев ходил тут же в сапогах и рубахе с расстегнутым воротом. В его широченных плечах угадывалась недюжинная сила, в суровом взгляде — твердость характера. Он то указывал рабочим, то, сердясь, брался за дело сам.

— Раз, два — взяли! — подзадоривал он зычным голосом рабочих, тащивших железные балки. — Ставьте на попа!

Рабочие дружно поднимали балки и нижние концы их опускали в узкие глубокие ямы. Кочкарев отходил в сторону и, прищурив глаз, корректировал:

— Подай вправо! Много, — покрикивал он, — подай влево! Во, во, хватит! Засыпай землей, утрамбовывай.

Так шел день за днем. Стояла сухая погода, и ничто не мешало строительству. Не прошло и месяца, а на территории двора уже возвышались каркасы домика и оранжереи. Оставалось только их остеклить.

Работа велась комплексно: столяры устанавливали изготовленные и уже застекленные рамы, слесари проводили паровое отопление, монтеры — освещение. К вегетационному домику то и дело подходили машины, вываливали из кузовов горячий асфальт. Его разбрасывали по площадке с уложенными заранее рельсами, выравнивали и укатывали специально сделанным катком сразу, пока он не остыл.

Попов и Голубев ходили по застекленной оранжерее, по лабиринтам вегетационного домика и без конца восклицали:

— Здорово! Гора с плеч… Выручили! Спасибо! — наперебой благодарили они Кочкарева.

— Рад стараться! — нарочито сдержанно отвечал тот.

— Теперь никаких посторонних работ, — заговорил Попов, и лицо его стало озабоченным, — Все внимание заказам лабораторий. Мы и так их задержали. Надо наверстывать. — Он строго посмотрел на Кочкарева. — А то прочистят нас и как еще прочистят! Вы человек новый и не представляете, какая будет баня. Один Уверов чего стоит! Единомышленников же у него хоть отбавляй. Держи ухо востро, — закончил он и подумал: «Без Голубева и Кочкарева мне пришлось бы туго».

Строительство домика и оранжереи для Никанора Никаноровича не представляло трудности. Зато куда более сложная задача ждала его впереди — выполнение заказов лабораторий, среди которых были и простые и чрезвычайно сложные. Простые его не пугали, над сложными он задумывался. Особенно над прибором, который определял фотосинтез и фиксировал дыхание тканей растений, одновременно выполняя функции аппарата. Он приводил в движение механизмы, перемешивая в баке воду, поддерживая во всей ее массе постоянную температуру.

Без такого прибора современная биология обойтись не могла. Изобретенный в Германии, он затем не раз переконструировался и усовершенствовался в разных странах. Отечественная промышленность таких приборов пока не выпускала, и они были дефицитны. В институте имелся импортный устаревший образец, и мастерской предстояло переконструировать и усовершенствовать его.

Кочкарев считал себя технически образованным человеком, но опыта изготовления подобных приборов у него не было никакого. Его заботило еще одно обстоятельство — он не знал, кому из слесарей можно поручить столь сложное дело. Высококвалифицированных слесарей не было, и он целиком теперь полагался на волю провидения, на счастливый случай. И такой вскоре представился. В один из дней ранней осени в мастерскую пришел человек лет сорока и спросил:

— Слесари высокой квалификации нужны?

— Как же, как же! — подскочил от радости Кочкарев.

Человек уверенной походкой подошел к столу и положил на него свою трудовую книжку. Кочкарев раскрыл ее. Все страницы были исписаны отметками о денежных премиях и благодарностях. Кочкарев поднял голову.

— Буданов Иван, — проговорил он, будто проверяя звучность фамилии неожиданного гостя на слух.

— Да, он самый, — ответил, нимало не смущаясь, тот.

— Что же вас привело к нам? — Кочкарев пристально посмотрел на рабочего.

— Экспериментальная работа, — твердо ответил слесарь. — А кроме того, получил недалеко от вас новую квартиру, ездить на прежнюю работу уходит много времени, а я его ценю.

— Понятно, — кивнул Кочкарев. — Работа у нас не только экспериментальная, иногда придется делать и простую.

— Это меня не пугает, — сказал слесарь. — Я рабочий.

— Вот и прекрасно! — улыбнулся Кочкарев. — Пишите заявление, товарищ Буданов.