Панкрат перестал к Лизке ходить. С того самого дня если и случался меж ними секс, то жесткий и злой. По пальцам перечесть. Словно не из желания вырос, а из мести выросло желание. Самый злой секс он от того и происходит — из злости. Панкрат и раньше от злости возбуждался чаще чем от чего другого, но прежде всё больше неосознанно. Чувствовал, что не ладиться там, не ладится сям и злился словно яд выпуская в отместку свою пустую безжизненную сперму. От того, наверное, и безжизненную что всё зло в ней сосредоточилось. Тоже с женой Катериной. На всех баб обозлился за свою слабость. Олеську дёргал, а та дерзила в ответ. Нет. В лицо не говорила, что не отец и указывать не может, а видом показывала.
Сдала экзамены по весне и поступила в музучилище, приезжая в деревню на выходные да по праздникам. Только бывала всё чаще у соседа — с утра до ночи с Матвеем и Параской. В дом лишь переночевать возвращалась. С матерью балякала, а Панкрата будто жалела даже. И мать жалела, конечно, но Панкрата видно сильнее. Несчастный человек, его всегда пожалеть хочется.
После училища Олеська пошла дальше — в консерваторию. Там и познакомилась с Альфредом Шнитко, скрипачом. Большим шалуном. И когда Алёнке стукнуло десять лет у Олеськи родился сынок, по настоянию отца названный Артуром. Видно у всех Шнитко слабость на иностранные имена была. Заранее готовились они к великому будущему и славе выбирая звучные имена. С Альфредом не прогадали. И Олеська не стала спорить со свёкрами — Артур так Артур, но в другом настояла: в декрете поселилась жить в родной деревне, поближе к родственникам. Да и тут не прогадала: свёкры с удовольствием приезжали погостить повозиться в земле.
С их помощью, для этого приобрели дом бабы Анисьи. После смерти внучки, она долго не протянула. Так её поразила болезнь и смерть совсем ещё юной Вальки.
Дом купили дорого. Скорее из чувства вины перед Валькой белым ангелом в свадебном платье лежащей в гробу…
Параскева к тому дню уже пропала. Сгинула. Словно и не было её никогда. Вот Панкрат обрадовался, много ли нужно такому человеку для счастья? Растянулся рот в недоброй улыбке, когда ранним утром из ворот своего дома выскочил Матвей в одном нижнем и упав на дорогу, покрытую грязным запесоченным ледком закричал благим матом:
— Параскева! Параскева! Где же ты, солнце всей моей жизни?!..
Но никто ему не отозвался, только снег крупными хлопьями валил с неба тая на мокром лице и обнаженной мужской груди. Ровно в тот день ушла, как и появилась. Точнее в ночь. Одарила мужа теплом и любовью жаркой как пламень в последний раз, утомила, исцеловала запомнив каждый сантиметр мужниного тела, каждое пятнышко и родинку. Каждый бугорок и пик победы расцеловала, и сама была выглажена Матвеем и выласкана донельзя к утренней зорьке. Что уже четыре часа утра известили любовников часы с кукушкой. Вздохнула Параскева ложась на грудь мужу, а тот уже спал без задних ног. Полежала немного, отошла от неги, собралась. Взглянула последний раз на мужа, на Алёнку, подобрала ей одеяло повыше и вышла за порог.
Услыхав вопли к Матвею из дому выскочила Алёнка в ночной сорочке и валенках, а через пять минут Олеська появилась. С созвоном быстро нынче дела делаются. Вместе они подняли Матвея за подмышки, неподъёмного мужика, и повели в дом. Ели ноги волочил, но шёл.
Остались они с дочками одни. Сиротливо было даже вчетвером. Олеська с малышом к ним перебралась. Матвей соберётся зареветь с горя, а плакать-то нельзя, малютка испугается, а выть волком так хотелось! Как Матвей этот месяц пережил, сам в толк не мог взять. Но отлегло. В душе-то всегда скребло: надолго ль счастье дадено? Думал, может задержится Параскева? А оно вон как: десять лет — как один день!
Обнял он дочурку Лелю свою, Олеську с внучком и зажили они дальше. Не так, как раньше, но всё равно хорошо. Дети — не скотинка в хлеву. Дети — это счастье! Другое, но не менее яркое.
Утешал себя. Только по всему заметно было что сник, что лицо посерело, а в руках сила для творчества иссякла. Перестал Матвей из дерева статуэтки резать. Сказал: «Хватит. Грамот и званий до конца жизни заработал». Сгрёб гладкое дерево, по ящикам раскидал и вынес в сарайку. Только самые лучшие скульптуры, что больше всех походили на Параску оставил и детские игрушки. Они от Алёнки теперь Артурке в наследство перешли.
И снова потекли года. Для Матвея они походили на зиму: тёмные, тоскливые и холодные. Для Алёнки на весну: с каждым годом всё ярчеда веселее, Для Олеськи как лето: ответственность почувствовала об отце, о сыне, о сестре сводной шебутной и полной необыкновенной магией девчонке. Только волосы дыбом вставали каждый раз от её проделок…