Подарок Параскевы

Глава 4: Плод творческой мысли

Матвей умылся, почистил зубы и лёг. Внутри, в душе всё переворачивалось. Противоречивые желания теснили грудь.

«Мама дорогая! Роди меня обратно!» — вспомнил он, казалось бы, абсолютно дурацкое высказывание. «Может не стоило мне Параскеву в жены брать? Да что же я такое говорю? Дурень! Да кто же решил, что я особенный. Я, болван, особенный, вот кто! Как бы я жил? Каким бы я был? Всё она — моя любимая женщина!» — подумал он, поднимая глаза на Параскеву. А та… вернулась из бани, пахнущая ромашкой и хвоёй, сняла рубашку, и вот она — богиня любви. Стоит перед ним, будто в самом деле рождённая из пены. Волосы каштановой волной спускаются на грудь. Где они? Где? Где эти два обворожительных полушария?

Матвей приподнялся на локте и рукой раздвинул локоны: провел ладонью по груди, погладил плечо, откидывая прядь за спину. Ещё раз прошёл ладонью по плечу, обрисовал ключицу. Одну, другую… закинул вторую прядь за спину. Волосы у Параскевы красивые, цвета черешни. А на солнышке отливают золотом. Вот они. Две грудки второго… или третьего размера? Таких в мире больше нет. Только что у греческих статуй. Не зря греки богинь изображали. Тут и фантазии не нужно, и знания золотого сечения. Видели их наверняка. Не нужно им было знание анатомии и физиологии — только глаза, гармонию созерцать. Гармонию во всём. А главное — в любви.

«Как она может оставаться такой?» — думал Матвей, сжимая округлые тугие груди, касаясь сосков, нежно проводя пальцами по коричневым кружкам, изучая идеальные формы. Приподнялся, дыша на них, касаясь губами, пробуя на вкус. Воткнулся носом меж грудей и нюхал свежее тело, обхватив Параскеву за талию. Не то чтоб она была худышкой, но руки Матвея могли обхватить талию целиком. Провел по бокам вверх, к слегка влажным подмышкам. Прибавил силы и опустил руки вниз, ощущая, как ладони сошлись на талии и разошлись по сторонам, ложась на круглые бедра. Откинул одеяло и резким движением притянул к себе Параскеву, стоящую на коленках на краю кровати. Она сразу оказалась сверху. Засмеялась глазами, чуть приоткрыта полные губы, облизнулась. Матвей изогнулся дугой, снял штаны и вот он, древний как мир механизм: шип-паз в действии. И никуда она теперь не денется… Можно свободно регулировать её волнообразные движения, поднимать и опускать мягкие гладкие бедра, улетая в облака…

Когда Параскева легла рядом, Матвей прижал её к себе, продолжая гладить по спине сверху, от линии волос и до «хвостика» и сонно целовать. Её нога была закинута на него, тёплой промежностью касаясь бедра. Когда он проводил ладонью по спине, делая крутой поворот в районе крестца, чувствовал, как промежность сильнее прижимается к нему, истекая соками любви и мурашки бежали по телу. Казалось, что ещё минута-другая, и его гормональная система восстанет против такой стимуляции новой порцией возбуждения. Но очень уж он переволновался сегодня, устал. Его клонило в сон, и Матвей подчинялся, засыпая и целуя свою богиню. Обнимая и поглаживая плотно прижатое к себе тело, словно говоря неведомым жадным силам: не отдам моё. Больше жизни любя свою Параскеву.

Целую неделю шли дожди, как заведённые. Они говорили сельчанам: осень, скоро осень, не жди теплых деньков, убирай морковь и свеклу, и картоху копай. Но никто дождям не верил. Опытные сельские жители знали, что в начале сентября их ждёт сюрприз — бабье лето. Поэтому не торопились снимать урожай. Морковка и картошка за месяц могут здорово подрасти. Не придётся возиться в грязи, можно будет подсушить урожай на солнышке, не спеша укладывая его на хранение в проветренные погреба.

За эту неделю, тоскливую и затяжную, как в конце учебного года, когда и работать-то уже не хочется, он свыкся с мыслью, что должен будет отдать дочь в жены волшебнику «под горой». Как он его только не именовал. И «царь под горой» и «князем под горой» и даже «невидимкой под горой». Но то, что Агнис для него локализовался под горой, было понятно. Видимо, если что, там он его искать и собирался.

— Ладно, так уж и быть, уговорили. Уверен, что ваш «герой под горой» станет достойной партией моей лебёдушке.

Ольхона расправила крылья и поднялась в воздух, сорвать с верхней ветки наливное яблочко. Именно то ей приглянулось, что висело выше всех. Коснулась ветки, а на ней цветы белым кружевом распустились.

— Опускайся! Опускайся! А если увидит кто-нибудь? Хорошо, что двор у нас со всех сторон от глаз людских закрыт, хоть голышом бегай. Но высоко ты слишком… — с ужасом шептал он Ольхоне, хватая дочь за ноги. Разговоры о предстоящих экзаменах и институте он уже не заводил, а всё выспрашивал Параскеву, каков Агнис как человек: хороший или плохой. «Цари всякие бывают, и хороших среди них меньше всего».

Субботним утром Матвея ждал большой сюрприз. У ворот остановился белый внедорожник, и Ольхона, заметив его, сразу побежала на улицу.

Щеки вспыхнули, руки взметнулись вверх, закрывая лицо: неожиданно было что из машины вышел сам Жар-Агнис. Она думала, что как в прошлый раз: привезли от него подарки, а оказалось — сам…

Засмущалась: не одета ведь. В плюшевой пижаме с капюшоном, с ушками зайца встречать жениха ой как неприлично! Тем более царя. Альвоведе… Ольхона быстренько скрылась в доме и начала перебирать наряды для выхода к столу. Хорошо, что Параскева напекла с утра блинов и поставила на стол всяческие припёки: сметану, красную рыбу, что урвала на рынке по дешевке за тысячу рублей, калиновое варенье, грибочки маринованные, жаренные лисички… Сама не ожидала, что столько получиться, но, видно, чувствовала — гость придёт.

Ольхона сгорала от стыда — царь в их доме, как бриллиант в свинарнике. Пусть он и в джинсе весь, а всё равно, видно, брезговал той простоте, что нашел в деревенском доме: печка с нагаром, деревянные полы, теснота. Никакого тебе евро, а тем более рококо. Табуретки вместо венских стульев и клеенка на столе против дорогой скатерти.

Но не за тем Агнис пришел. Ни шиком мериться. Пришел руки просить у отца невесты. Ему на печке той не спать и табуретками не закусывать. Съел блин с красной рыбой, другой. Разогнался, глядя через стол на Ольхону, а потом вспомнил и, силясь проглотить запихнутый в рот блин, болезненно сглотнул и встал.

— Спасибо, Параскева, что встретила приветливо и накормила вкусно. Спасибо, Матвей Ильич, что не прогнал с порога. Прошу меня принять в вашу семью и отдать мне в жены Ольхону. Она является моей «истинной». Желанной и долгожданной невестой. Не зря вы появились здесь, в Ольгинке. Я и не узнал вначале Молчану. Она моя двоюродная сестра.

Параскева и Матвей переглянулись.

— Вы, думаю, не знаете этого её имени. Полина — это имя вам что-то говорит? Она отказалась от вечной жизни и проявилась в мире. Жаль, что ушла так рано. Но это закономерный результат для всех альвоведе. Так обидно было за сестру и за вас, Матвей. Моя сестра красавицей слыла… вы понимаете? Но я рискнул. Рискнул, когда отправил в вашу баню Параскеву. Считайте, что Ольхона, плод моей творческой мысли. Я её для себя задумал и не ошибся, получив результат. Ну что Матвей Ильич, согласитесь ли вы выдать за меня Ольхону?

— Плод творческой мысли? — кхыкнул Матвей, вспоминая свои недавние размышления. Хочешь сказать, Жар-Агнис, что моя матушка тебе сестрой приходиться? Так не близкое ли родство для брака?

— Двоюродной сестрой. Но не в этом суть. Суть, что ваша дочь мне судьбой подарена.

— Судьбой? Вы верите в судьбу? Вы, который распоряжается судьбами?

— Мы распоряжаемся вашими. Кто-то, кто стоит выше нас, распоряжается нашими. Но есть и законы космоса. Звёзды так сошлись!

— Всё у вас просто. Звёзды сошлись! — куражился Матвей. Он не мог переварить информацию, что мать его была альвоведе. И нервничал. Не потому ли он режет такие причудливые скульптуры? Словно явившееся ему во сне из волшебного мира.

— Ну что ж. Вы альвоведе. Мы альвоведе… Значит, нужно держаться нам вместе. Сохранять породу, — неожиданно для всех сделал вывод Матвей. Параскева и Ольхона даже выдохнули, испытав настоящее облегчение. Они то думали, получит Агинис от ворот поворот. Ну нет. Матвей оказался мудрее. А вот Агнис, державший до последнего козырь в рукаве, Параскеву удивил. Замашки у него были, как у бога — распоряжаться жизнями, вить верёвочки судьбы. А в этом Параскева понимала толк.