Подарок Параскевы

Глава 12: Пожар на площади

В назначенный день около ЗАГСа Ольгинки собралось почти половина села. Известие, что Алёнка выходит замуж за принца, обсасывали вот уже две недели, все кому не лень. Обсуждали всё: Параскеву-банницу, Матвея-везунчика, принца неизвестного государства, вдруг появившегося в Ольгинке. Алёнку, до срока прошедшую процедуру эмансипации…

— Думаешь, она беременна? Глянь, как всё обставил, обольститель!..

— Если не принц, то миллионер точно! Всё в розах! Всё!

— А угощений? На всю Ольгинку!

— Так не удивлюсь, если здесь вся Ольгинка здесь. Знал, что все соберутся поглазеть.

— Не каждый только накрыл бы на тьму народа поляну. А этот накрыл! Знать, не жадный-то жених.

— Выпендрёжник! Денег куры не клюют, вот и выделывается, — поставив руки в боки, встряла в разговор Катерина. — Колдун. Не удивлюсь, если все эти богатства как появились, так и исчезнут!

— Да ну тебя. Это дело престижу! — засомневалась в словах Катерины баба Нюра. — И что это тебе последнее время колдуны всё мерещатся? Завитки берут?

— Ничего не мерещатся, — дернулась Катерина, крепче сжав руку Панкрата. Он выглядел беспокойным на этом празднике жизни.

К парадной лестнице Дома культуры, где, кроме прочего, располагался и ЗАГС, подъехала белая карета, и из неё под гром оваций вышли жених и невеста. В последнюю минуту Алёна предложила ничего не менять в нарядах. Стилизованные свадьбы были сейчас не редкостью, и желание «богача» Агниса шикануть вряд ли не удивит народ. «Нет. Удивить, конечно, удивит… но зато ни у кого не возникнет вопросов, почему меня так легко отдали замуж!» — аргументировала Алёна своё решение. Но все почему-то подумали, что шикануть захотелось именно Алёне. Агнис не спасовал и решил подыграть юной невесте, обставив их бракосочетание по высшему разряду. Но площадь из роз, столики для ольгинцев с угощениями и шампанским, другой праздничный антураж в виде цветочных арок, шоколадных фонтанов и живой музыки Алёна увидеть не ожидала.

— Вау! Это всё ты? — удивленно, подняв большие глаза на жениха, спросила она.

— Конечно. Это доказательство моей любви. И чтобы никто не подумал, что ты залетела по глупости и уехала из Ольгинки в непонятном направлении, спасая свою честь.

— Сумасшедший!.. Так здорово!

Алена остановилась на крыльце, обозревая всю эту красоту. На неё смотрело тысяча восхищенных глаз. Рядом остановились Матвей с Параскевой. Они тоже озирались в нерешительности: такой помпы не ожидали и они.

— Как-то неловко. Прям день города, а не тихая свадьба, — сжался в плечах Матвей. Царский камзол его тоже смущал. По большому счёту он чувствовал себя шутом, а не царём. — Это всё не для меня! Это… нелепо.

— Матвеюшка, потерпи немножко. Твоя дочь выходит замуж единственный раз в жизни, — улыбаясь на публику, ответила ему, процедив сквозь зубы, Параскева. Заиграл вальс Мендельсона и молодые прошли в зал бракосочетаний.

Толпа на улице гудела в ожидании сигнала к пиршеству, и как только Агнис и Алёна снова появились на крыльце, грянула музыка, засверкали фейерверки, и молодым поднесли фужеры с шампанским, зрители моментально хлынули к столикам. Катерина ворчала, но тоже ждала момента попировать на халяву. Она продиралась сквозь толпу, волоча за собой Панкрата. Глаза у того бегали, внутри нарастала паника, и когда очередной взрыв петарды прогремел совсем близко, он взмахнул руками, отбиваясь от неведомого неприятеля, и заорал:

— Вы виноваты! Параскева виновата! Виноваты! Жестоко волочил! Жестоко! Жестоко волочил!

Панкрат снова отчаянно замахал руками и случайно выбил у Андрея, соседа Марьяны, горящую зажигалку. Андрей успел уже сделать глоток шампанского и поставил бокал, решив закурить, но не успел. Горящая зажигалка пролетела метров десять и упала прямиком в коробку с фейерверками, стоящую чуть в сторонке у электрического столба. Раздалась серия громких хлопков, коробка вспыхнула, охватив пламенем деревянный электрический столб. По проводам заискрилась «другая» иллюминация. Панкрат ещё сильнее впал в ярость: он крушил всё, что попадалось ему на пути, пытаясь выбраться из толпы зевак и убежать прочь от страшного шума и суеты. Кто-то умудрился плеснуть в огонь шампанское, чтобы затушить пламя, вызвав серию новых ярких вспышек, Панкрат вскрикнул, закрыл глаза и, покрутившись вокруг своей оси, кинулся в костёр.

Никто уже не обращал внимание на молодых. Агнис обернулся жар-птицей и всей мощью обрушился на водонапорную колонку, стоящую совсем недалеко от эпицентра пожара. Колонку сорвало, и поток воды веером хлынул на бушующий огонь. Агнис взметнулся в воздух, одним махом смёл крылом невесту, родителей и карету с лошадьми, и они растворились в воздухе, словно их и не существовало.

Мокрые Ольгинцы, оказавшиеся ненароком в эпицентре пожара, осмотрелись по сторонам: огонь потух, часть столиков со всем содержимым валялось на земле. Панкрат выл… ему вторила Катерина, а Олеська пыталась поднять их, чтобы увести подальше с площади. На ней тоже было нелепое платье с кринолином. Она вынырнула из-под крыла Ангиса в самый последний момент. Бросать мать и отчима в такой момент показалось ей слишком жестоким. Алёнка отпустила сестру, но обещала вернуться за ней через час. Как Олеська пока не понимала. Она не знала о замке под горой и о многом другом тоже. Вид Жар-Агниса её восхитил, но сильно задумываться времени не было. Панкрат много лет был ей каким-никаким отцом.

Загудела пожарная сирена, заиграла музыка, и площадь снова окунулась в праздничную кутерьму. Словно никакого пожара и не было… колонка не заливала стену Дома культуры, столб не искрил, а Панкрат не выл… Не пропадать же шампанскому, красной икре и каким-то очень уж богатым тортам…

После первичного осмотра Олеська поняла, что шума и воя было больше. Помогла снять с отца обрывки сгоревшей одежды и помазать мазью единичные ожоги.

— Может, Агнис как-то смог нейтрализовать действия огня? — сказала она вслух.

— Ты знаешь, что этот Агнис превращается в жар-птицу? С чего бы ему спасать Панкрата? — внимательно всмотревшись в лицо дочери, хмуро спросила Катерина.

— Ты тогда рассказала. Когда отец получил ожоги в первый раз. А сейчас убедилась в этом сама. Он снёс колонку, и вода затушила пламя. Мам? Он не злой. Он не желает никому зла. И все они вместе взятые тоже.

— А как же леший? Тот, что жестоко волочил?

— Леший, возможно, из другого рода магических существ? Ему не свойственна деликатность.

Панкрат находился в трансе. Даже на слова «леший» и «жестоко волочил» он никак не отреагировал. Сидел столбом в абсолютной прострации.

— Не верю я, — всхлипывая носом, ответила Параскева.

— Мам. Ну подумай, что они сделали нам плохого?

— Всё! Всё пошло кувырком! С тех самых пор, как в Ольгинке появилась эта Параскева.

— Мам, а то что раньше случилось, значит, норм? Моё рождение, походы Панкрата к Лариске и так далее? Не мне тебе разъяснять.

— Всё равно. Кто-то же во всём виноват? — совсем раскисла Катерина и заплакала, вытирая слёзы подолом единственного выходного платья.

— Ма. У тебя всё хорошо. У тебя есть я, внуки, твоя жизнь. Немножко неидеальная, но твоя. У Панкрата своя жизнь. Ещё более неидеальная… но какая уж есть. Бывают судьбы намного ужаснее его. Он же ни маньяк, ни преступник. Руки, ноги целы. С головой не очень… а у кого сейчас очень? Переживем.

— Всё то у тебя складно. А чего тогда в груди давит и ноет?

— От того, что болит… душа болит. Значит, ты жива, и сердце твоё неравнодушно.

— Откуда только стока мудрости в тебе, Олеська?

— От вас. От Параскевы. От Матвея. Я же Матвеева дочка. Во мне, может, даже магия есть? Я не летала в детстве?

— Нет, не летала, — сквозь слёзы кхыкнула Катерина. — Но ты воду в воздух лила.

— Как это?

— Не помнишь? Вот напугала ты меня тогда. Воду из детской леечки льёшь, а она не вниз, а горизонтально по воздуху течёт. И лишь через полметра вниз падает. Тогда я решила, что где-то здесь магнитная аномалия земли проходит.

— Ну вот! Интересненько… Магнитная аномалия. Сейчас снова аномалия случится…

Олеська очень напряглась, глядя в стакан с водой, та долго артачилась, но завибрировала и медленно поднялась в воздух.

— Я готова. Заберите меня от мамки, — сказала она в образовавшийся «экран». На экране появилась ошарашенная Ольхона.

— Оооокееей, — ответила она, растягивая слоги. Олеська расслабилась, и экран рухнул на пол миллионами упругих капель. Словно рассыпался на пиксели.

— Мне кажется, ещё чуть-чуть и я тоже сойду с ума, — сказала на это побледневшая Катерина.

— Мамуль, даже не думай. Тебе ещё с внуками сидеть! — крикнула Олеська, выбегая во двор. Там вспыхнул огонь и тут же потух, унося с собой Олеську…

Эпилог

— Ну вот, мы, наконец, все в сборе. Алён, как ты и хотела: Олеся и Марьяна тоже с нами. Главные маги таинственной и необыкновенной Ольгинки. Олеся нас поразила сегодня до глубины души. И давно ты научилась управлять водой?

— Наверное, сегодня. Это был экспромт. Я подумала, что не зря Матвеева дочь, значит, мне подвластна какая-никакая магия. А тут мама рассказала случай из детства, и я решила попробовать. День самый что ни есть для этого подходящий, — восторженно, явно гордясь собой, сказала она.

— Похвально. Значит, в наших рядах прибавление. Вот бы найти способ, чтоб альвоведе могли проявиться…

— Что значит проявиться? — не поняла Олеся.

— Вы можете жить среди людей и пользоваться магией. Мы не можем. И не только потому, что люди отнесутся к нам с подозрением. Ещё потому, что силы в проявленном состоянии неизменно теряются, растворяясь среди людей. Когда нас было больше, мы создавали сеть, и она поддерживала циркуляцию силы. Теперь это просто невозможно. Элементы подобной сети обнаружены мной в Ольгинке. Благодаря их носителям. Здесь средоточие маги как нельзя сильнее.

— Это удивительно, Владыка, — подтверждая его слова, согласилась Параскева.

— Мне всегда казалось, что в Ольгинке несравненно больше магии, чем где-либо ещё. Подобный очаг существует и во Власовке, — добавила Марьяна.

— Существует во Власовке, — закивал повторюша ендарик.

— Да. Я знаю это. Там живут боги. Место уникальное само по себе. Я возлагаю большие надежды на сегодняшний день и на мою молодую жену Ольхону. Она должна произвести переворот в мире альвоведе. Выпьем за неё и за этот потрясающий день!

Солнце ворвалось в стрельчатое окно и, отразившись на гранях бокала, засверкало миллионами огней.

— За Ольхону!

— За молодых!

— За перемены!

Послышался нестройный громкий хор голосов, и над столом взвились фонтаны хрусталя. Гостей в зале оказалось много. Прибыли все, кто только смог услышать призыв. Зал был забит до отказа алвами, лешими и лесухами. Берегини, кикиморы, водяные и много других магических существ сновали по залу и звонко бились полными бокалами. Алёну наполняло необыкновенное чувство причастности к миру магии. Она пока не знала кой эффект она могла произвести в нём, но надеялась что пророчества не лгут. Агнис радовался улыбкам и лицам тех, кого не видел добрые сотни лет. В груди разгорался маленький робкий огонёк надежды.

Параскева тихо радовалась за того и другого. За детей. Она положила голову на плечо Матвею и чувствуя, как схватывает сердечко в груди, старалась расслабиться. Постепенно она лишалась бессмертия, физически ощущала, как стареют и дают о себе знать внутренние органы, суставы, мышцы, но не теряла оптимизма.

Матвей летал на крыльях восторга. Именно восторг от происходящего вокруг наполнял его: феи, эльфы, лешаки, магия… любимая Параскева, Алёнка, Олеська — все с ним. Примерно то же самое чувствовала и Олеся. А ещё думала: почему рядом нет малышей — они бы обалдели!..

Глава 13: Чмоки-чмоки

— Ну что, радость моя, что ты хочешь на своё восемадцатилетие?

— Хочу к маме. Хочу цветы, прогулку в город на целый день, концерт классической музыки… У Олеськи сольный концерт в филармонии. И… чмоки-чмоки!

— Мммм. Чмоки-чмоки? И всего-то?

— Ты знаешь, о чём я, — подмигнув коварному альву, сказала Ольхона. — Но в первую очередь — к маме. Мне кажется, что последнее время она чувствует себя неважно.

— Ты должна понять, что переход в мир людей мог обернуться болезнью. Она давно чувствует себя неважно. И это плохой звоночек.

— А как Добриил?

— Пока не жалуется.

— Думаешь, амулет помог?

— Судить ещё рано. Но он примерно раз в месяц бывает у священной ольхи и подзаряжается. Магии в нём стало меньше. Вот на что он жалуется. Но уровень снизился не критично. Процентов на… пять.

— Это уже что-то. Значит, проявиться в мире можно.

— Подождем. Нам понадобиться лет пять для чистоты эксперимента.

— А остальные?

— Тоже регулярно проходят обследование.

— Ладно. Плохо, что к маме нельзя применить условия эксперимента. Ладно, к маме!

— А завтрак? Я приготовил праздничный завтрак.

— У мамы, как всегда, пироги. Мммм, пальчики оближешь. С вишней, с капустой, с яйцом, с луком.

Агнис открыл было рот, но Ольхона положила на него свою маленькую ладошку:

— Знаю, знаю! Ты не любишь лук. А с картошкой и шкварами любишь!

— Прежде шквар… отведай царский завтрак. Я собственными руками всё утро делал тирамису. И он уже достаточно схватился.

— Тирамису? От такого «царского» завтрака я, пожалуй, не откажусь, — улыбнулась Ольхона и вытянула вперёд маленькие розовые губки. Агнис наклонился и поцеловал её. Потом ещё раз и ещё… Ольхона чуть пошатнулась и схватилась за голову. — Сумасшедший. Ты увлёкся, — томно сказала она. — Так нельзя. Потерпи до вечера. Всё по порядку.

— Ты всегда вне очереди. Так сладко мне уже тыщу лет не было.

— Ты говоришь это почти каждый день.

— То, что я говорю — чистая правда.

— Верю, — нежно сказала она и поцеловала Агниса в ответ. — Неси своё тирамису. Мне уже ничего не страшно.

Ольхона погладила свой большой животик и, сморщив нос, улыбнулась.

— Тадам! — с подносом в руках через весь зал пронёсся Агнис. Если приглядеться, можно было заметить, где-то в районе попки… вырывался сноп искр.

— Что это было? Газовая атака?

— Ольхона, фу! Ты невыносима, примитивна и совершенно бестактна!

— А ты высокомерный чистоплюй с факелом в жопе.

— Это хвост! Я был так одухотворен, что летел к тебе на крыльях любви.

— На хвосте любви?

— Ну, пусть на хвосте. Тебе не хватает образования. То, что сейчас нет институтов благородных девиц серьёзно сказывается на культуре «благородных» девиц, — приняв царственный вид, объявил он, показав воздушные кавычки на слове «благородных».

Ольхона очень любила Агниса. Любила наблюдать, как он дуется, как обижается. А главное, она чувствовала его молодую, задорную душу. Он не зачерствел за тысячи лет и вел себя очень часто как вздорный юноша, совпадая характером и настроением с Ольхоной. Но в то же время умел быстро переключаться, превращаясь в мудрого Владыку — царя под горой.

— Думаю, мне нужно поступить в институт.

— Институты благородных девиц закрыли ещё в начале 20 века.

— Но существуют институты, где можно получить профессию культуролог. Или что-то похожее. Искусствовед… не знаю… Думаю, есть смысл в получении высшего образования. А ещё пройти курсы этикета. Хотя… есть же интернет!

— Сдается мне, что тебе не помешают курсы этикета, — глядя на жену свысока, сообщил Агнис.

— Ах ты… жлоб царственный!

Агнис, поражённый, втянул в себя воздух и снисходительно развел руками:

— Ты хоть знаешь, кто такой жлоб? Жлоб — это тот, кто использует в речи нецензурную брань, — сказал Агнис и вытянул в сторону Ольхоны указательный палец. — Пренебрегает гигиеной тела, — он сделал шажок к ней и указал на крошку тирамису в уголке губ. — Жлоб позволяет себе ходить в грязной одежде, — ткнул в каплю шоколада, которая, видимо от испуга скатилась с ложки прямо на грудь. — И-и-и-и ужасно себя ведёт в обществе, — положил он руку на грудь. Явно имея в виду своё общество.

— Это нечестно! Это поклёп! Я не… и вообще!

— Косноязычие тоже является признаком жлобов!

— Ах, так! Вот тебе твоё тирамису! — Ольхона попыталась попасть тарелкой с тортом противнику в лицо, следуя технике пирожных войн, но промахнулась. Агнис вовремя увернулся и сделал шаг назад. Злючка-колючка от обиды накинулась на него с кулаками.

— Всё к маме!

— Ну, как она? — шепотом спросила Ольхона у отца. Матвей поджал губы и, опустив глаза, показал ей своим видом, что плохо.

— Не могу заставить сходить в больницу. Говорит, что это последствия перехода и скоро всё наладиться. Но я же вижу, как она хватается за голову. У неё сильные головные боли. Сделай что-нибудь. Я не могу смотреть, как она мучается.

— Пироги! Сегодня с вишней и облепиховым джемом. Причем отдельно с джемом, отдельно с вишней. С днём рождения доченька!.

— Спасибо, мамуля, — Ольхона расцеловала мать.

— Мммм. Вкуснятина.

— А как тебе, зятёк?

— Неплохо, неплохо. Вы знаете, Параскева, у меня никогда не было тёщи…

— Агнюша… Леда была моей дочерью. Ты знал? Так что я твоя первая и единственная тёща.

— И самая любимая. Так, Агнюша, — Олеська нажала на «Ангюша» с мстительным выражением глаз.

— Требую защиты. Ваша дочь мне угрожает. сегодня она запустила в меня тирамису. Ей не хватает такта и образования.

— Если бы вы, Владыка, чуть-чуть подождали… она, наверное, смогла бы получить образование. Впрочем, учиться никогда не поздно. Ей только восемнадцать. Самое время получить хорошее образование.

— Такого никогда не было…

— Всё когда-то бывает впервые, — улыбнулась Параскева, как-то грустно.

— Последнее время она особенно часто грустит. Рассказывает о своей прошлой жизни. Ещё в качестве Мокоши. Но я уже не ревную. Честное слово, не ревную.

Ольхона и Матвей вышли на крыльцо. В доме было сильно натоплено.

— Вы поедете в город на концерт. Олеся всех приглашала.

— Поздравь от нас Олеську. Купи большой букет, — он кивнул в сторону жены. Параскева села с кухонным полотенцем в руках и вся как-то сгорбилась. Словно осела. Под глазами появились лёгкие тени, кожа истончилась, а в глазах читалась усталость. Иногда она хмурилась и, затаив дыхание, прислушивалась к своему организму. Словно заклинала боль. — Ей не нужно… Она очень сильно устаёт. Я уж запрещаю ей суетиться и прошу больше отдыхать, но как её заставишь? Прихожу из школы, а в доме всё кипит, стирается, моется… А потом мама… падает на кровать и уже не встает до вечера.

— Вызови врача, папа! Завтра же. Так нельзя.

— Конечно, нельзя. Я приглашал врачицу, и она дала нам кучу назначений. Только Параскева… Не могу её уговорить. Хоть на руках неси!

— Значит, на руках! — отчаянно шепнула Ольхона и пошла вглубь дома на кухню.

— Ольхона, доченька. Мне так жаль… попроси за меня прощение у Олеськи. Я так устала. Может, Матвей с вами поедет? Конечно. Матвей, поезжай. Дочка твоя выступает. Она просто талант! Ею нужно гордиться и восхищаться. И мальчишек вырастила, и вот: сольный концерт теперь.

— Нет. Я с тобой останусь.

— Матвей, что ты как привязанный… — снова вздохнула она и уронила руки на колени.

— Поезжайте. У тебя сегодня праздник, доченька. А ты, Владыка, смотри, чтобы твоя «истинная» была всем довольна. Другую такую мы родим ещё не скоро, — пошутил Матвей и крепче сжал руку Параскевы.

В город ехали молча. Ольхона переживала за мать и пока не могла улыбаться и мечтать о развлечениях. Агнис не смел её беспокоить глупыми комментариями и подбадриваниями. Он понимал, что время — самый главный мудрец. Владыка знал, что дни Параскевы сочтены, но расстраивать свою «истинную» раньше времени не хотел.

После концерта они прошли за кулисы и поздравили Олесю. В гримёрке собрались все: и дети, и муж, и свёкры. Мама, конечно. Все были очень за неё рады.

— Мама и папа не смогли. Мама набегалась с утра… — с грустинкой сообщила Ольхона.

— Я знаю, что она приболела. И Матвея понимаю. Он так беспокоится, никогда не оставит её одну. С восемнадцатилетием, сестрёнка!..

После поехали в ресторан, затем в центральный парк, но после колеса обозрения и порции мороженного остановились. Большую часть программы пришлось отменить. Ольхона была уже на восьмом месяце беременности и тоже быстро уставала.

— Чай с липой и баюшки?

— Да, пожалуй.

— Аааа чмоки-чмоки? — обольстительно стреляя глазами, спросил Агнис.

— Давай, — Ольхона подставила ему щеку.

— Чай с липой, Владыка. А вам что-нибудь принести?

— Клубнику со сливками и ещё чайничек чая. Да, Листок, ты можешь быть свободен. И вообще, тебе не претит играть роль официанта?

— Нисколько. Я несомненно, предпочел бы битву, но выращивать цветы тоже очень успокаивает. Что до этого… не хочу становиться отшельником. А так при дворе. И с Вами, Владыка, поболтать можно. Иногда. Вспомнить былые времена.

— Ладно. Поболтаем. Как новые сорта ромашек?

— Вывел размером с тарелку!

— Мог бы похвастаться. Сегодня как-никак праздник, дружище.

— Владыка… — Листок указал в угол огромной спальни. Там, на тумбочке, на табуретке, на полу… везде стояли вазоны с ромашками. Огромные, многоярусные, они выглядели просто потрясающе.

— Листок, прости нас. Я так устала, что не замечаю ничего вокруг. Цветы просто великолепны.

— Дружище… низкий поклон и мои глубочайшие сожаления.

— Не парьтесь, Владыка. День выдался тяжелый. Цветы простоят недели две точно. Ещё успеете насладиться. Чувствуете нежный аромат? Я добавил немного лаванды в геном. Получилось неплохо.

— Обожаю лаванду! Вы просто гений, Листок!

— Стараюсь, — взяв под козырек, отчеканил тот и вышел за чаем.

— Дорогой, поставь одну вазу поближе к кровати и иди ко мне.

Агнис взял самую большую и установил ее прямо в изголовье. Сел на кровать и поцеловал Ольхону.

— Ты у меня такая красивая. Такая взрослая девочка. Я тебя безумно люблю… Как долго я тебя ждал, моя капризуля.

Поцеловал глаза, светлые волосы, маленькое плечико и спустился вниз по руке, покрывая её нежными поцелуями. Бёдра, коленки, живот.

— А какие чудесные бугорки. Твёрденькие, словно шишечки ольхи. М-м-м-м. А можно попробовать, что там.

— Глупышка… пока ничего. Но как только… дам тебе попробовать.

— У меня тоже есть эликсир молодости. Не хочешь изведать?

— Если только ты, мой сладкий леденец, изобразишь позу м-м-м-м… из Камасутры.

— Сейчас попробую, моя ягодка. Вот только доберусь до твоего цветка… но сначала проверю, как поживают твои волшебные губки…

— Ты такой горячий… можешь немножко остыть… а впрочем…

Ольхона уже пылала. Два любовника взлетели, паря над кроватью, и, как два эмбриона, переплелись телами, мерцая в тёплом золотом свечении. Жар-Агнис был в шаге от превращения, но, видимо, эта стадия преобразования его тела могла быть вполне самостоятельной. Она поддерживала жар, усиливая возбуждение и состояние блаженной левитации. Молодая пара вращалась в невесомости, окутанная теплом солнечного света. Словно нежились в тёплом море на пляжах Тенерифе.

— Агнис, это божественно, ты сводишь меня с ума… Каждая клеточка моего тела в экстазе. Я… в самом деле поверю, что мы пред-на-зна-че-ны…

— Да… мы предназначены. Мы сливаемся в едином танце любви, в котором танцует вся Вселенная… и ты чувствуешь это — гармонию и экстаз Вселенной…

В спальню вошел Листок с подносом в руках. Двумя телами, окутанными золотым сиянием Агниса, можно было наслаждаться вечно. Особая, ни с чем не сравненная эстетика завораживала, вдохновляла, но Листок тактично поставил поднос и вышел, чисто и вдохновенно улыбаясь. Он словно услышал пение ангелов…

Глава 14: Доченька

В тот день, когда Ольхона получила известие от Олески, ей показалось, что настал срок родин. Что вот-вот и роды начнутся. Вокруг неё толпились заботливые альвы-повитухи. Они решили с Агнисом, что в роддом не поедут, что альвы прекрасно принимают роды и без того. У них большой набор магических средств для сохранения и выхаживания младенцев. Инкубаторы и другие примочки типа обезболивания вряд ли понадобятся. К тому же ребёнок стучится в дверь в предназначенный для рождения срок. Попросту вовремя. Никаких эксцессов произойти не должно.

— Параскеве стало совсем плохо. Сегодня утром она не смогла подняться с постели. Матвей воет и рвёт на себе волосы. Болезнь развивалась так стремительно, никто не ожидал. Вызвали скорую помощь, и те сразу поставили неутешительный диагноз — рак головного мозга. Сейчас мы все здесь. В клинике. Ей сделали анализы и МРТ… Ольхона, ты только сильно не переживай… я знаю, что тебе рожать со дня на день. Но… Параскева отсчитывает свои последние дни…

— А-а-а! — громко вскрикнула Ольхона, и боль резанула живот. Сердце громко билось, а из глаз потоком хлынули слёзы. — А-а-а! Живот!

Её снова пронзила резкая боль, и Агнис подхватил жену на руки. Она теряла сознание…

— Олеся… на тебя вся надежда. Поддержи Матвея и Параскеву. У Ольхоны начались схватки. Я чувствую жар, который стремительно охватил её тело. Поэтому… прости, — сказал Агнис с громадным сожалением и выключил видеосвязь.

Роды длились долго. Почти целые сутки. Ольхона металась в бреду, то приходя в сознание, то снова утопая в бессознательном. Она разговаривала. То же самое происходило в это время с Параскевой. Она изредка приходила в сознание, открывала глаза и долгим невидящим взглядом смотрела в лицо своего любимого мужа.

— Скажи что-нибудь, Параскева. Скажи, любовь моя. Не молчи. Ольхона сегодня родит. У неё начались схватки. Ты обязательно должна жить, чтобы увидеть наших малышей. Наших волшебных, прекрасных малышей…

— У Ольхоны родится девочка… Я… — чуть слышно сказала Параскева и снова потеряла сознание.

— Что она сказала? Что она такое сказала, Олеся? — роняя голову на грудь Олеськи, спросил Матвей, обливая её крупными градинами слёз.

— Она сказала, что у Ольхоны родится девочка. Может, Параскева имела в виду, что она намерена перейти в тело малышки? Она сказала «Я». Я рожусь.

— Не обманывай меня. Как такое возможно? Олеська…

— Переселение душ. А может, она просто недоговорила фразу, папа. Папа, — твёрдо и одновременно мягко сказала Олеся. Она долго стеснялась обращаться к Матвею «папа». Они так поздно встретились… Но ей очень не хватало этого слова. К Панкрату она никогда не обращалась словом «папа». Словно слово это предназначалось ни всем, а только настоящим. Самым любимым, самым-самым…

— Папа, папочка, не плачь. Параскева не уйдёт никогда. Она не посмеет нас оставить. Ты же помнишь, что она уходила, но не смогла без нас. И… вернулась. Я знаю, она вернётся снова, — говорила Олеська, а у самой на глаза тоже наворачивались слёзы.

— С того света… ещё никто… не возвращался… — всхлипывая, ответил Матвей.

— Ну… ну… ну, откуда нам знать…

Матвей обнял Олеську так крепко, что ей стало тяжело. Она вмиг почувствовала груз ответственности за отца, который находился в гнетущем отчаянии. Был настолько обессилен морально, что тяжелая голова его совсем не хотела подниматься. Её тянуло к земле… туда, куда хочет уйти от него Параскева. Олеська чувствовала это.

— Она поднимется высоко к небесам и чистым ангелом будет смотреть свысока. Нельзя впадать в уныние и скорбь. Я верю, что она вернётся…

— А-а-а-а — последний раз вскрикнула Ольхона. И на свет появилось крохотное создание. Оно светилось как маленькое солнышко в руках старой повитухи, окутанное золотыми искрами волшебства. Но малышка не двигалась, ни единого звука не вырывалось из её маленькой груди…

В этот момент Параскева вскрикнула и замолкла навсегда. Сердце её остановилось, но забилось другое маленькое сердечко…

Конец

Больше книг на сайте — Knigoed.net