Похождения Рокамболя. Книга 4. Грешница

XVI.

Через два часа после этого Баккара ехала по улице предместья св. Антония и приказала остановиться у подъезда мастерской Леона Роллана.

Она быстро поднялась по лестнице и остановилась у дверей комнаты Вишни.

Молодая женщина сама отворила ей дверь. Вишня была только тенью самой себя. Ее покрасневшие глаза доказывали, как много слез пролила она в тиши и уединении. Она бросилась в объятия сестры, не обратив внимания на ее обращение к светской жизни.

- Ах! Иди,- сказала она,- иди… Ты очень одолжила меня, что пришла навестить, потому что я страдаю.

Вишня была одна. Мать Леона ушла со двора, а Леон был, вероятно, в своей мастерской. Вишня увлекла сестру в маленькую, скромную гостиную, которую Леон некогда убрал для нее с такой радостью и с такой любовью; она посадила ее возле себя.

- Боже мой! Бедняжка моя, сестрица, - сказала Баккара,- как она переменилась!

Вишня положила руку на сердце.

- О! - сказала она,- моя жизнь - ад!

Баккара взяла ее за обе руки.

- Надейся…- шепнула она ей.

Вишня залилась слезами и замолчала.

- Но,- воскликнула Баккара,- чудовище, что ли, этот человек, что он смеет заставлять тебя так страдать!

- Нет,- отвечала Вишня,- он сам страдает, как осужденный.

- Он страдает сам?

- Смертельно.

- Он с ума сошел?

- Да, с ума сошел от горя, потому что эта тварь не любит его.

А так как Баккара, казалось, не понимала, Вишня прибавила:

- Она уже оставила его.

- Она?

- Да, она.

- Ах! Тем лучше в таком случае, потому что, когда пройдет первое головокружение, он возвратится к тебе.

Баккара пожала руки Вишни и прибавила:

- Дитя мое, разве ты не знаешь, что все проходит со временем, даже любовь?

Говоря это, Баккара забыла, что любит постоянно и что могла бы любить вечно, или лучше сказать, она сама не верила своим словам и говорила их только для того, чтобы успокоить горе Вишни.

- Да,- продолжала она,- все проходит со временем, дитя мое, в особенности любовь, когда она произошла случайно в минуту безумия… Она оставила его, говоришь ты?

- Уже три дня.

- Ты уверена в этом?

Вишня кивнула головою.

- В таком случае, надейся, моя бедняжечка. Может быть близко время, когда он на коленях будет просить у тебя прощения.

Печальная улыбка появилась на губах Вишни.

- Я прощу его,- сказала она,- я уже заранее простила его. Я бы охотно согласилась быть несчастной, только бы он не был таковым, но он так страдает.

Вишня старалась превозмочь свое волнение.

- Боже мой! Если бы ты знала,- сказала она,- со вчерашнего вечера он в страшном отчаянии… Сегодня ночью он хотел убить себя.

Баккара удивилась.

- Убить себя, говоришь ты?

- Да, он провел ночь, расхаживая большими шагами, он разговаривал сам с собою, ударяя себя в лоб и в грудь. Я притворилась, что сплю, потому что он уже несколько дней сердился, когда я спрашивала его. Вдруг он отворил окно, но я поняла его. Я вскрикнула, кинулась и удержала его в ту минуту, как он хотел выскочить. Он оглянулся, посмотрел на меня дикими глазами и сказал:

«Зачем ты удержала меня?»

«Но, несчастный,- закричала я,- твой ребенок?.. Разве ты забыл свое дитя?»

Я не напоминала ему о себе, потому что знала, что он перестал любить меня.

Вишня в сильном волнении закрыла лицо руками и Баккара увидела, что сквозь ее маленькие розовые пальчики брызгали слезы.

- Имя его ребенка,- продолжала Вишня,- заставило его вздрогнуть и остановиться… Он подошел к колыбели, посмотрел на спящего младенца, поцеловал его в лоб и принялся плакать.

«Я - презренный человек, - сказал он.- Простите меня, вы - ангел!»

Он поцеловал мою руку. После этого он пошел к двери, я хотела удержать его.

«Куда вы идете? - спросила я». «Пустите меня,- сказал он,- мне нужен воздух, я задыхаюсь…» Я сделала усилие и сказала: «Леон! Обещаешь ли мне не убивать себя?» «Да,- отвечал он мне». «Ты клянешься мне?» «Да». «Во имя нашего детища?» «Да… я клянусь… Но пусти меня, я не достоин оставаться здесь».

- Он ушел, и я слышала, как он рыдал, спускаясь по лестнице. Я ждала его, но он не возвращался ночью. Сегодня утром, в беспокойстве и вне себя, я побежала в мастерскую. Он работал, но его глаза были красны и сам он был бледен как смерть. Он, должно быть, страдал как в пытке. По обыкновению, он пришел в одиннадцать часов к завтраку, но он не хотел ни есть, ни пить… Он видел только свое дитя. Он долго держал его на руках, смотрел на него, говорил с ним и улыбался. Со мною и с матерью он и рта не разинул.

- Но, спросила Баккара,- почем ты знаешь, сестра, что эта тварь бросила его? Разве он сказал это тебе?

Ах, нет! Он никогда не смел говорить со мною о ней.

Боже мой! Если бы он заговорил со мною о ней и если бы я знала, что это облегчит его, я бы слушала его.

- Но как же ты могла узнать, как ты узнала?

- Ах! - сказала Вишня,- я нашла письмо, письмо, которое он смял в руке, которое он целовал и в волнении уронил на пол, уходя отсюда.

Вишня вытащила из-за корсажа бумажку, сложенную вчетверо и которую она держала на груди, как каленое железо, вероятно для того, чтобы приучить себя к страданию. Баккара взяла бумажку, развернула и стала читать.

Это было письмо Бирюзы, писанное накануне вечером, в маленькой квартирке по улице Шарон и найденное Ролланом на столе, письмо, в котором она в неясных и уклончивых выражениях говорила, что никогда не увидится с ним.

Едва Баккара взглянула на продолговатый тонкий почерк письма, как у нее закружилась голова. Это было настоящее письмо гризетки. Но Баккара узнала этот почерк. Рука, написавшая эти прощальные строки Леону Роллану на простой бумаге, была та же самая, которая написала Генриетте Бельфонтен на желтой английской бумаге, письмо, пропитанное запахом амбры и сообщающее ей об удачной продаже любовных писем. Молодая женщина поискала в своем кармане и вытащила из него записку, которую очень старательно сличила с письмом, адресованным

Леону Роллану, и проговорила:

- Наконец-то у меня есть ключ к тайне!

Ум Баккара как будто бы озарился ярким светом, и она, более чем когда-либо, убедилась в подлости Андреа и в его участии во всех этих ужасах. Она уже не могла далее сомневаться: женщина, в которую влюбился Леон, из-за которой он умирал от любви и которая, конечно, оставила его на время для того, чтобы привязать к себе еще более неразрывными узами посредством приведения его в отчаяние, была Бирюза, та же Бирюза, которая околдовала Фернана Рошэ и еще накануне клялась всеми святыми, что любит его до обожания, до безумия, до смерти.

Баккара все поняла: Бирюза перехитрила ее. Полупобежденная она удалилась, унеся с собой тайну победы над нею. Ибо с тех пор, надо было предполагать, что в этой драме есть ужасная тайна, во мрак которой нечаянно проник луч света.

Баккара не могла уже больше верить сказке о бедной грешнице, сказке о любви, которую она рассказывала с плачем и сентиментальными прибаутками, о ее бескорыстии, о чердаке по улице Бланш, о смиренном костюме гризетки и о том, что она отказалась от отеля и от подарков виконта. Если бы не было этой сказки, была бы загадка, тайна. Одним словом, Бирюза была орудием - орудием мщения. А мстить больше никто не мог, кроме сэра Вильямса.

Для Баккара это было ясно как день. Только нужны были доказательства, а доказательств не было, или лучше сказать, сэр Вильямс умел уничтожить их все до единого.

Вишня не поняла ни удивления, ни ужаса, ни внезапной радости, изображавшихся попеременно на лице ее сестры. Она смотрела на нее и молчала. Но у Баккара была сильная натура, которую буря гнет, но не может сломить, и которая только крепнет от нее. У нее был врожденный ясный ум, и она могла при первом взгляде определить всякое положение. Не прошло нескольких минут, как она все угадала, более по предчувствию, и приняла решительное намерение. Это письмо, освещавшее все как молния ночью, казалось, было написано огненными буквами и из этих букв составлялось имя сэра Вильямса.

Между сэром Вильямсом и ею должна была произойти беспощадная борьба, борьба во мраке и без свидетелей, борьба, в которой простое сообщение кому-нибудь тайны могло сделаться смертным приговором доверчивому и неосторожному противнику.

Баккара поняла, что ее тайну не должны были знать ни де Кергац, ни Фернан, ни сестра, и никто другой; что она должна была действовать одна и молча, потому что истинная сила обретается для некоторых людей в уединении и тишине. И потому она не сказала ни слова Вишне, не дала ей заметить сходства обоих писем и не произносила имени Андреа.

Она ограничилась тем, что обняла сестру, поцеловала ее и сказала:

- Слушай хорошенько то, что я скажу, и верь моим словам, ибо я клянусь тебе, что говорю правду: через две недели Леон успокоится и будет опять любить тебя.

Вишня вскрикнула от радости.

- Боже мой! - воскликнула она, затрепетав,- неужели ты говоришь правду?

- Клянусь тебе. Верь мне и надейся.

Баккара не хотела больше ничего объяснять, она ушла, пролив спасительный бальзам надежды на сердечные раны своей сестры. Только она унесла с собою письмо Бирюзы, писанное к Леону Роллану.

- Куда прикажете ехать? - спросил у нее кучер, откидывая подножку кареты.

Этот вопрос, заданный у самого крыльца мастерской Леона Роллана, вывел Баккара из глубокой задумчивости, овладевшей ею на лестнице ее сестры.

- Не знаю,- сказала она,- поезжайте по бульварам до площади св. Магдалины.

Баккара имела нужду в размышлении. Не ехать ли к Бирюзе и там, как случилось накануне, сделаться энергичною простонародной женщиной, обвить сильными руками тонкую, нежную шею соперницы и угрозами, что задушит ее, попробовать вырвать тайну? Эта крайняя мера была опасна или, по крайней мере, преждевременна. Сэр Вильямс мог находиться в это время у Бирюзы и явиться к ней на помощь. И кроме того, так как Баккара хотела обнаружить коварные планы сэра Вильямса, было крайне необходимо не возбуждать недоверчивости баронета.

Молодая женщина тотчас же отказалась от этого первого побуждения, которое натурально прежде всего явилось в ее уме, она поняла, что сэр Вильямс был такой враг, на которого надо было напасть с чрезвычайною осторожностью и нанести ему верный удар.

Экипаж Баккара медленно проехал по бульварам, и, когда он подъехал к площади Магдалины, молодая женщина еще ни на что не решилась, кроме того, что ждать и терпеливо искать конец Ариадниной нити, столь необходимой для того, чтобы без затруднения проникнуть в этот лабиринт, который был еще запутаннее нежели греческий.

«Надо ехать на улицу Бюси,- сказала она сама себе,- у Меня есть предчувствие, что он или уже был там, или придет…»

Баккара закричала кучеру:

- На улицу Бюси!

Карета проехала улицу Рояль, выехала на левый берег Сены, переехав через площадь Согласия и через мост того же имени, спустя двадцать минут она остановилась у крыльца скромного дома, в который мы уже входили с нашим читателем.

Дорогой Баккара превратилась, насколько возможно, в госпожу Шармэ, то есть, она опустила вуаль и самым приличным и скромным образом закуталась в шаль.

Жители тихой улицы, увидев ее в то время, как она возвращалась домой, не узнали бы, может быть, в элегантной молодой женщине даму-благотворительницу, одевавшуюся обыкновенно в черное, и должны были принять ее за великосветскую барыню, приехавшую поговорить с госпожою Шармэ о каком-нибудь благотворительном деле.

Слуги госпожи Шармэ были очень удивлены переменою ее костюма; но она строго приказала им замолчать. Войдя в залу, она спросила:

- Приходил ли сюда кто-нибудь без меня?

- Приходил виконт Андреа,- отвечала старая Маргарита.

- В котором часу?

- Он приходил два раза. Сперва утром.

- А потом?

- Потом час тому назад.

Маргарита отдала Баккара письмо.

Баккара развернула его и прочитала:

«Милостивая Государыня!

Я должен сообщить вам важные известия, касающиеся червонных валетов. Я должен увидеть вас как можно скорее.

Ваш брат по раскаянию

Андреа».

Баккара смяла письмо и бросила его в огонь.

- Маргарита! - сказала она,- если виконт придет сегодня вечером, меня нет дома.

- А если он придет завтра?

- Вы расскажете ему подробно все то, что я делала.

Баккара позвала своего человека.

- Юлиан, - сказала она, - я намерена продать этот дом, в который я, вероятно, более не возвращусь.

Оба служащие, знавшие только госпожу Шармэ, но не знавшие, что она называлась Баккара, вскрикнули от удивления.

- Я сделала некоторые распоряжения,- продолжала Баккара,- эти распоряжения касаются и вас. Пока этот дом не будет продан, вы оба останетесь здесь, но в тот день, когда он перейдет в другие руки, вы можете удалиться с шестьюстами ливров ежегодного дохода.

Баккара приказала им удалиться таким тоном, который не дозволял ни вопросов, ни возражений и велела прислать маленькую еврейку.

Девочка прибежала и была до крайности удивлена, увидев Баккара такою нарядною и красивою.

- Ах! Милая барыня!.. Какое прелестное платье! - воскликнула она с простодушным удивлением,- вы еще прекраснее, нежели были вчера.

- Милое дитя мое! - сказала Баккара, взяв девочку на колени и нежно поцеловав ее в лоб,- расскажи мне, что ты делала со вчерашнего дня.

- О! Мне было очень скучно,- сказала девочка наивно,- очень скучно, оттого, что вас не было здесь со мной.

- Ну, вот теперь я с тобой. Довольна ли ты?

- О! Очень! Но вы больше не уедете, не правда ли? - спросила девочка ласково.

- Напротив, моя крошка.

- И я опять останусь одна?

- Нет. Я увезу тебя.

- Ах! Какое счастье! Как я рада, что поеду с вами.

Вдруг ее гладкий, смуглый лоб сморщился.

- Вы увезете меня? - сказала она.- Ах! Тем лучше.

- Почему?

На лице девочки появилось выражение страха.

- Потому что тогда,- сказала она,- я не увижу больше этого гадкого господина.

- Какого господина?

- Который приходил.

Баккара вздрогнула и вспомнила, какой взгляд сэр Вильямс бросил на маленькую еврейку.

- Ты говоришь про того господина, который носит длинный сюртук, большую шляпу и имеет страдальческий вид?

- Да.

- Разве ты опять видела его?

- Да, он приходил сегодня утром… и потом вечером.

- И.. ты боишься его?

Девочка кивнула головой.

Баккара задумалась.

- У него злое лицо,- продолжала девочка,- и он смотрит на меня так, что мне даже страшно…

- Бедняжка!

- Я знала только одного человека, который так смотрел на меня, - продолжала еврейка.

- Кто он, этот человек?

- Человек, который хотел усыпить меня.

Эти слова удивили госпожу Шармэ до последней крайности, она вопросительно посмотрела на нее.

Девочка опять начала говорить:

- Мама тогда еще была жива. На улице Верери, где мы жили, над нами жил один господин, очень дурной, у него была большая борода и такое же злое лицо, как у того, который приходил сюда. Когда я встречала его на лестнице, он смотрел на меня так смешно, что я пряталась… Ах! Когда я прибегала домой, мое сердце билось еще от страха. Однажды этот господин постучался к нам в дверь. Мама отворила ее. Он сказал ей: «Сударыня! Я человек ученый и желаю вам добра… Если вы согласитесь, я могу доставлять вашей дочери по десяти франков в день…» Мама очень обрадовалась: мы были так бедны! Тогда господин с длинною бородой указал на меня пальцем и сказал: «Если я не ошибаюсь, ваша дочь ясновидящая».

При этих словах Баккара вздрогнула. Девочка продолжала: «Он посмотрел на меня и подошел ко мне. Я хотела спрятаться, хотела закричать, но не могла сделать ни одного шага, ни пошевелить губами и упала на стул. Он положил мне руку на лоб и сказал: «Спи!»

- И ты уснула? - спросила Баккара, заинтересованная этим рассказом.

- Я не хотела спать. Я хотела убежать, но не могла противиться. Я не знаю, что было потом, потому что закрыла глаза и уснула. Когда я проснулась, господина этого уже не было тут, а моя мама пела как в то время, когда был жив отец и когда у нас были деньги. Она поцеловала меня и сказала: «Ты ясновидящая, моя дочка». Я не знала, что это значило. Моя мама сказала мне: «Это значит, что ты видишь и говоришь во сне и что ты будешь богата». Она показала мне две монеты в сто су, которые ей дал господин.

- И он опять приходил? - спросила Баккара.

- Да, на другой день, а в следующие дни он приходил с другими господами. Мне так хотелось всегда убежать! Я так боялась! Но ему стоило только посмотреть на меня, чтобы приковать к месту и заставить закрыть глаза. Мне кажется, что, когда я спала, я говорила странные вещи, а этот господин, которого я так боялась, говорил, что хочет сделать меня богатой… К несчастию, мама умерла через несколько дней после этого, и нас выгнали из дому, потому что мы задолжали. С тех пор я не видала этого господина…

Баккара слушала рассеянно и погрузилась в глубокое размышление:

- Боже мой! - прошептала она вдруг.- Я помню, что, когда я жила в квартале Бреда, я часто ходила к ясновидящей узнавать, любят ли меня. Ясновидящая ошибалась иногда, но иногда говорила правду. О! Если бы это было так!.. Если бы я могла читать в глубине сердца Андреа глазами этой девочки!

И глаза Баккара блеснули молнией.