Похождения Рокамболя. Книга 4. Грешница

XIX.

Уже сутки, как виконт Андреа был в большом смущении. Он, гениальный человек, рассматривающий события и людей верным взглядом, чувствовал теперь некоторое колебание.

Казалось, что что-то помрачило его рассудок. Быстрое превращение Баккара сильно занимало его уже целые сутки. Чтобы оно могло значить?

Баронет сэр Вильямс, после того как он присутствовал при разговоре Бирюзы и Баккара, после того как он возил их на улицу Бюси, переодевшись кучером, и, наконец, после того как он перевез чемодан и скромный багаж последней, переоделся комиссионером и последовал за Баккара на улицу Бланш. Там он прислушивался к малейшим жестам и к незначительным словам Баккара, как у нее, так и у нотариуса.

Но Баккара неподражаемо выдержала свою роль, и баронет, несмотря на свою наблюдательность, не мог узнать правды.

В этот же вечер, около десяти часов, он вернулся в отель на улице св. Екатерины, вошел без шума в свою комнату на чердаке и тщательно заперся в ней. Потом он отворил окно, выходящее в сад: ему нужен был свежий воздух и тишина, как всем людям, предающимся глубоким размышлениям.

Он облокотился на подоконник, холодный воздух зимней ночи обдувал его лицо и обнаженную голову; баронет задал себе следующие вопросы с проницательностью и хладнокровием, которые его никогда не покидали.

Верила ли Баккара в его раскаяние? И сама она действительно ли раскаялась, или она играла комедию, чтобы этим возвратить Фернану рассудок и вырвать его из когтей Бирюзы? Или же это внезапное возвращение к прежней жизни было искренно и произошло от поведения Фернана Рошэ?

Баронет тотчас же ответил на последний из трех вопросов.

«Ясно,- сказал он сам себе,- что добродетель точно так же, как и порок, может иногда доходить до’ энтузиазма.

Баккара же любила Фернана, но она уступила его Эрмине и с ней случилась очень глупая вещь: из любви к Фернану, который уже ее не любит, она пожертвовала собой. Любовь - божья благодать для куртизанок. Баккара раскаялась и сделалась добродетельною от любви…»

Все это в глазах сэра Вильямса казалось неоспоримым.

«Теперь же,- рассуждал он сам с собою,- может ли грешница совершенно и навсегда сделаться честною? Одни говорят да… Но я говорю - нет. Пока Баккара видела Фернана счастливым и любящим свою жену, она поступала самоотверженно и покорялась своей судьбе; она оделась в грубую шерстяную одежду и чистосердечно повела жизнь почти отшельническую, под которой, я, напротив того, благоразумно скрываю свои замыслы и прячу мои таинственные намерения. Но очень возможно, что, когда она увидела, что Фернан любит другую, у нее закружилась голова и закрытая пропасть бездны снова отверзлась перед нею. Если это так, то мне незачем бояться Баккара. Но очень может быть, что она играет маленькую комедию… Тогда она мне это скажет или же тщательно скроет от меня правду. В первом случае будет значить, что она хочет вырвать Фернана от Бирюзы и рассчитывает на мою помощь. Во втором же - значит, что она не доверяет мне; и тогда…»

Баронет не окончил свою мысль, он боялся остановиться на том предположении, что Баккара может снова сделаться его противницей.

«Она - женщина с характером,- думал он,- и не будь этой дурацкой любви, я бы мог из нее сделать кое-что… Но если она против меня, то я буду иметь страшного противника».

И баронет продолжал размышлять, забывая поздний час, и первые лучи рассвета застали его еще стоящим на том же самом месте с глазами, пристально устремленными на обнаженные деревья сада.

Эта ночь размышлений породила в мозгу сэра Вильямса одну мысль светлую, ясную, пламенную; эта мысль была - смертный приговор Баккара.

«Если она меня отгадала,- думал он,- она должна умереть. Если она верит в мое раскаяние, то ее усердие может мне мешать… и я должен от нее избавиться».

Произнеся этот приговор, сэр Вильямс вышел из отеля в восемь часов утра и нанял фиакр в окрестностях ратуши. Он поехал на улицу Бюси.

Как уже известно, он был накануне два раза у г-жи Шармэ, но ему не удалось застать ее дома.

Две причины притягивали сэра Вильямса на улицу Бюси: во-первых, желание проникнуть в тайну Баккара; во-вторых, чувство, в котором баронет не отдавал себе еще отчета. Это чувство в первый раз пробудилось в нем два дня тому назад, с первого визита сэра Вильямса к г-же Шармэ, и до сих пор оставалось не разъясненным.

Он видел маленькую еврейку. Эта ангельская головка, на которой как будто блистал отдаленный отблеск востока, эта детская красота, напоминающая газель пустыни, произвела сильное впечатление на бронзовую душу баронета.

Какими бы латами не была защищена душа, в них всегда найдется незаметный промежуток, в который можно ее уязвить. Этот сэр. Вильямс, душа которого казалась непроницаемой ни для какого человеческого чувства, вдруг испытала содрогание, что-то вроде того внезапного и быстрого смущения, которое овладевает самыми храбрыми на поле битвы в то время, когда гремят пушки.

Это смущение выдало Баккара тайну сэра Вильямса. Это таинственное притяжение, которое оказывала на него маленькая незнакомка, могло его погубить.

Пробило девять часов, когда сэр Вильямс прибыл на улицу Бюси.

Старая служанка Баккара затвердила то, что ей было приказано отвечать.

- Госпожа уехала вчера вечером,- сказала она.

- Куда же она уехала?

- Я не знаю.

- Когда она вернется?

- И это мне неизвестно.

Но когда сэр Вильямс положил луидор в ее руку, она сказала:

- Я вам могу сказать только то, что она уехала на улицу Монсей.

Баронет уже догадался об этом; но ему необходимо было узнать это от служанки, чтобы иметь смелость явиться в маленький отель.

Сэр Вильямс в глазах Баккара не должен был ничего знать, что произошло, он должен узнать все это как бы случайно. Решив таким образом, он не мог явиться на улицу Монсей раньше двенадцати часов.

С улицы Бюси баронет отправился к Рокамболю. Последнего не было дома, он брал в это время урок фехтования на улице Рошешуар.

Но баронет бывал у него под именем его дяди, и люди виконта были ему преданы. Он приказал приготовить себе сытный завтрак, выкурил несколько сигар, выпил чашку кофе и терпеливо ждал часа, в который ему можно было отправиться к Баккара. Потом, около часа, он надел свою шляпу с широкими полями и немного засаленную, застегнул длинный сюртук, завязал толстые башмаки, надел бумажные перчатки и пошел пешком, погруженный в глубокие размышления.

«Ясно,- говорил он сам себе,- что я не могу долго оставаться в недоумении. Сегодня я узнаю, чего мне придерживаться, и когда мне это будет известно, я придумаю надлежащее и осторожное средство, как бы мне избавиться от этой Баккара».

Сэр Вильямс позвонил у решетки на улице Монсей с боязливым смирением нищего.

Он низко поклонился слуге, который отворил ему дверь; он склонился перед горничной, как перед герцогиней, он любовался с наивною жадностью бедняков на блестящий экипаж вновь воскресшей Баккара.

Когда горничная, по приказанию своей хозяйки, ввела его в будуар, он сел на кончик стула и принялся оглядывать комнату, как бедняк, который в первый раз увидал дворец.

Горничная вышла, а сэр Вильямс, оставшись один, начал снова размышлять.

Этот человек был сильного характера и ничему не доверял. Он по опыту знал, что если у стен часто бывают уши, то у них иногда бывают и глаза; но он казался скромным, задумчивым, удивленным, хотя и был один. Кто знает? Может быть Баккара смотрела в какую-нибудь невидимую щель, скрытую в складках драпировки или в раме картины.

Это было в то время, когда Баккара открыла шкаф, из глубины которого звуки ясно и внятно достигали будуара. Тогда сэр Вильямс услышал странный разговор двух грешниц, и всякий другой на его месте, может быть, успокоился бы, всякий другой поверил бы атому возвращению к пороку, ослепленный доказательством. Но сэра Вильямса оно нисколько не убедило. Это могла быть комедия, сыгранная для него. Между тем, эти слова, которые он очень внятно слышал: «Пойди в зал и займи моего посетителя», сильно на него подействовали.

Сэр Вильямс превосходно знал внутреннее расположение отеля, и если ему не было известно особенное устройство шкафа в уборной, то, по крайней мере, он знал, что зал был довольно далеко от последней, и потому не было возможности, чтобы какой-нибудь звук мог проникнуть в будуар.

Но если Баккара действительно думала, что он в зале, то было ясно, что она говорила искренно.

Эти размышления произвели некоторое смущение в уме барона.

Он с нетерпением ждал Сент-Альфонс или, скорее, ту особу, которая говорила в уборной.

Г-жа Сент-Альфонс, которой Баккара ничего не доверила, очень естественно сошла в зал, но, не найдя там никого, спросила горничную, и последняя отвечала, что она ввела посетителя в будуар. Молодая женщина отправилась туда.

Сэр Вильямс с лорнетом в руке осматривал, как любитель, картины будуара. Видя ее входящею, он приподнялся со стула и услужливо поклонился ей.

Куртизанка надменно ответила на его поклон и презрительно оглядела с ног до головы.

Из этого сэр Вильямс немедленно заключил, что Баккара не могла сделать ее своей поверенной.

- Г-жа Баккара сейчас выйдет,- сказала Сент-Альфонс,- она кончает одеваться.

Сэр Вильямс опять поклонился очень неловко и в смущении.

Сент-Альфонс подумала, что Андреа Тиссо просто глуп и не стоит того, чтоб с ним пускались в разговоры, а потому она села за фортепиано и небрежно играла в продолжение двадцати минут.

«Очень возможно,- думал сэр Вильямс,- что в глазах этой развратницы я не более, как мерзкий уличный сторож».

И он принялся барабанить пальцами по ручке кресла, между тем как Сент-Альфонс истощала весь свой репертуар полек и новых вальсов.

Вдруг дверь отворилась и появилась Баккара; она показалась на пороге той двери, которая соединяет будуар с уборной, и в изумлении остановилась.

Это было так хорошо сыграно, что сэр Вильямс был обманут этой комедией.

- А! Так это вы, мой милый,- сказала легким тоном Баккара.- Прошу извинения, что так долго заставила себя ждать.

Сэр Вильямс был в недоумении от такой самоуверенности.

Баккара наклонилась к нему, одну минуту колебалась, затем быстро сказала:

- Господин виконт, вы, который был всему виной, и который теперь сделался праведником, вы будете ко мне снисходительны, не правда ли?

Виконт задрожал.

- Я любила Фернана,- продолжала Баккара тихим голосом,- моя любовь меня воскресила, и я вернулась к добру… В тот день, когда я узнала, что он любит подобную мне, моя нога снова поскользнулась… и я опять сделалась прежнею Баккара…

Она протянула ему руку.

- Прощайте! - сказала она.- Отныне нас разделяет пропасть. Вы меня более не увидите… но пожалеете, не правда ли?

Она отступила на один шаг и жестом дала понять, что не желает пускаться ни в какие объяснения.

Потом, повернувшись к Сент-Альфонс, она сказала:

- Едешь ты в лес?

Недоумевающий Андреа взял свою шляпу, направился к двери и, вздыхая, сказал:

- Бог вам простит, дитя мое!

И он ушел, почти уверенный в новом превращении Баккара.

Виконт Андреа уехал; Баккара и ее приятельница сели в карету.

Ландо быстро понеслось по направлению к улице Клиши, а сэр Вильямс направился к Бирюзе на улицу Бланш.

Были первые дни февраля; небо было безоблачно, и воздух так же приятен, как в конце марта. Площадь Согласия, лес, Елисейские поля были загромождены экипажами и всадниками. То, что называется золотою юностью, назначало там свидание; весь блестящий Париж ехал в лес и возвращался оттуда.

Было около трех часов, когда ландо въехало маленькою рысью в аллею Елисейских полей.

Сбруя, ландо, красота двух женщин, блиставших на солнце своими роскошными нарядами, привлекали всеобщее внимание.

На площадке ландо обогнали двое молодых людей верхом.

Один был русский, граф Артов, тот самый, о котором Сент- Альфонс говорила Баккара; другой был молодой барон де Манерв, друг несчастного барона д’О…, убитого на дуэли три года тому назад.

- Порази меня Бог! - вскричал барон де Манерв,- если эта очаровательная блондинка не Баккара!

И он неожиданно осадил свою лошадь так, что она поднялась на дыбы.

- Что это за Баккара? - спросил русский граф, который только что обменялся быстрым поклоном с Сент-Альфонс.

Барон де Манерв посмотрел на своего молодого приятеля, как смотрят на водовоза, вошедшего в многолюдную залу Сент-Жерменского предместья.

- Ах, мой милый,- сказал он ему,- да откуда же вы явились?

- Но, черт возьми! - отвечал очень наивно граф Артов,- Как откуда? Да из своего отеля и вот уже шесть недель, как я приехал из Петербурга.

- Это правда,- сказал барон, смеясь.- Который же вам год, в самом деле?

- Двадцать лет, мои милый барон.

- Вы были еще ребенком во время Баккара.

- Но, наконец, что же это за Баккара?

- Постойте,- сказал барон,- повернем наших лошадей и последуем за ландо на некотором расстоянии; тогда я вам расскажу историю этой женщины, потом, если вам придет фантазия, я вас представлю.

И оба всадника последовали за ландо, которое ехало своею дорогой.

- Мой милый,- сказал тогда барон де Манерв своему приятелю,- слыхали ли вы когда-нибудь о бедном бароне д’О…, убитом на дуэли три года тому назад.

- Да, слышал.

- Он был мой искренний друг.

- Я это знаю.

- Ну, этот барон и дал ход Баккара.

- А!

- Он нашел ее на одной из улиц предместья св. Антония на пятом этаже и в. два или три года сделал ее, благодаря чудной красоте и редкому уму, которым она была одарена от природы, самою модною женщиной в контрабандном свете. В продолжение четырех или пяти лет у Баккара были прекраснейшие лошади, прекраснейшие кареты, наряды самые изящные и богатые. Она была очень умная женщина, газетчики приходили к ней собирать слова для их театральных листков; ее ужины были открытым полем битв для всяких споров; одна светская дама воспользовалась кратковременным отсутствием Баккара, подкупила ее людей, чтобы они допустили ее войти посмотреть ее уборную; один великий пианист сошел с ума от любви, увидев ее; господин X., знаменитый князь, застрелился, написав к ней.

- Но она, стало быть, не имела сердца?

Барон пожал плечами.

- Как вы еще молоды,- сказал он.

- Очень может быть,- пробормотал граф Артов, кусая себе губы.

- Читали ли вы Бальзака?

- От доски до доски.

- Помните ли вы Феодору?

- Феодору из Peau de chagrin!

- Именно.

- Да, конечно, помню…

Ну, так Баккара по чувствительности сердца выкроена по той же самой мерке.

- Черт возьми!

- Единственный человек, которого она любила восемь дней, был барон д’О…

- И она терпела его четыре года?

- Он ее любил и сильно был к ней привязан, слепой в распознавании, снисходительный по принципу, постоянный из эгоизма, благодаря нежной почтительности, которую она ему оказывала.

- А далее? - спросил молодой человек, которого начал интересовать этот рассказ.

- В один прекрасный день Баккара исчезла.

- Из Парижа?

- Нет, со света.

- Что за шутки!

- Я никогда не шучу над умершим другом,- важно отвечал де Манерв; и он начал снова менее жалостным тоном.- Однажды вечером этот бедный д’О… пришел ко мне, это было за год до его смерти.

- Друг мой, - сказал он мне, - я хочу с тобой посоветоваться.

- Я готов тебя слушать,- отвечал я, пораженный его бледностью, его расстроенным лицом и взволнованным голосом.

- Баккара уже не любит меня…

- Ба! - сказал я ему,- Вот уже четыре года, как она перестала тебя любить.

- Я это знаю и не так выразился.

- В таком случае?..

- Я хотел сказать, что она меня покинула.

- Что такое? - спросил я изумленный.

Он тяжело вздохнул.

- Я более ничего не могу сказать,- продолжал он,- потому что и сам ничего не знаю, так все это Не ясно, но, кажется, она сильно кого-то полюбила…

- Ты бредишь, у Баккара нет сердца.

- Должно быть есть,- произнес он с тяжелым вздохом,- прочитай-ка лучше.

И он мне подал записку, приблизительно такого содержания:

«Мой милый д’О…

Вы были моим благодетелем, и я не хочу быть перед вами неблагодарною… Страсть, ужасная, непобедимая, охватила мое сердце… Мне осталось выбирать между смертью и раскаянием… Я раскаялась и сегодня вечером поступаю в сестры милосердия».

- Последовало прощание и пошленькое утешение.

- Что же далее? - спросил молодой русский.

- Ну, д’О… был в отчаянии и пришел со мною посоветоваться, он хотел застрелиться.

- Мой милый,- сказал я ему,- есть три лекарства против отчаяния любви; самоубийство, время, путешествие. Поезжай в Италию, Грецию, Турцию, возвращайся по Германии, и если по возвращении ты не вылечишься, тогда покончи с собой.

Барон последовал моему совету, путешествовал целый год, вернулся таким же больным, как и уехал, искал какой-нибудь ссоры, нашел ее и был убит на дуэли.

- А Баккара?

- Баккара стала его наследницей. Но какое употребление она сделала из богатства барона? Это тайна…

- И ее никогда более не видали?

- Никогда…

- И вы думаете, что та женщина, за которою мы следуем и которую я видел мельком, раскланиваясь с госпожою Сент-Альфонс…

- Это она, я готов побожиться…

Оба всадника, разговаривая таким образом и не теряя из виду ландо, проехали за заставу, повернули в аллею Нельи и въехали воротами Мальо в лес.

- Поторопите вашу лошадь,- сказал барон де Манерв,- и мы их догоним.

При шуме скачущих лошадей Сент-Альфонс полуобернулась назад.

- Посмотрите, - сказала она Баккара,- вот и мой русский.

Баккара также повернула голову.

Молодые люди приблизились в галоп.

- Ей Богу,- вскричал барон,- ведь это Баккара!

- С костями и с телом,- отвечала она,- но мое воскресение - тайна. Тсс…

Она приложила палец к губам.

- Отлично,- сказал барон,- вы мне об этом расскажете после…

И, показывая на молодого русского, он прибавил:

- Милейшая Баккара, позвольте мне представить вам моего друга, графа Артова, молодого московского барина, который потерял счет своим деревням, а если вздумает считать своих крестьян, то не сочтет и во сто лет.

Баккара отвечала на поклон молодого русского с изяществом герцогини.

- Хотите знать две невероятные вещи? - продолжал барон, смеясь.

- Говорите,- произнесла Баккара.

- Женщина, которая вернулась с того света…

- Это правда.

- И мужчина, который не способен состариться…

- Господин этот должен быть исключением,- сказала холодно Баккара.

- Однако, это исключение подтверждает пример,- прибавил барон де Манерв.

- Господа! - сказала Баккара.- Я начинаю принимать у себя с будущей среды. Позвольте мне начать мои приглашения с вас.

Молодые люди поклонились. Она рукой простилась с ними, сделала знак и ландо поехало.

- Сегодня вечером,- сказала Баккара г-же Сент-Альфонс,- весь Париж будет знать, что я воскресла.

И в самом деле, в продолжение одного часа, в который ландо сделало только один оборот по лесу, Баккара уже успела поменяться двадцатью поклонами со светскою молодежью. В пять часов они вернулись на улицу Монсей.

- Моя милая, - сказала Баккара своей прежней приятельнице,- наверное, молодой русский придет к тебе сегодня вечером. Ты знаешь, что нужно будет делать…

- Ты делаешь мне честь своим доверием, дочь моя, и я постараюсь быть достойной ее.

- Прощай,- сказала Баккара, ловко выскакивая из ландо.- Мой кучер отвезет тебя. Извини, что я не приглашаю тебя обедать: у меня еще нет кухарки, и я посылаю в ресторан. Но зато завтра я приеду обедать к тебе, и ты уступишь мне место в твоей ложе в опере. Прощай.

Баккара вошла к себе, заперлась в своем будуаре, бросилась на колени и залилась слезами. Бедная актриса не была, более на сцене, и г-жа Шармэ плакала о гнусной роли порочной Баккара.