Похождения Рокамболя. Книга 4. Грешница

III.

Опишем наперед то, что произошло в отеле де Кергац.

Мы, может быть, оставили несколько в тени одно из главных лиц первой части этой истории. Мы говорим о белокурой и привлекательной Жанне де Бальдер, сделавшейся графинею де Кергац. Лучшая причина для нашего оправдания состоит в том, что Жанна была совершенно счастлива, а счастье молчит и остается в тени. Наслаждаясь с одной стороны горячей любовью мужа, а с другой - бесконечными радостями матери, Жанна превратила отель де Кергац в прелестное убежище, где она проживала вдали от света.

Два друга, с которыми крепко соединили ее прошедшие несчастья, Вишня и госпожа Рошэ, приезжали иногда к ней. Одна из них привозила вести из большого света, другая - трогательные жалобы бедного класса, которые она старалась успокоить рассыпая благодеяния.

Госпожа де Кергац мало выезжала. Она редко оставляла своего мужа одного. Иногда она грустила о прекрасном небе Сицилии, где протекали первые годы ее счастливого замужества. Это случалось, впрочем, только тогда, когда Арман уходил из дому по какому-нибудь непредвиденному делу. Но, когда Арман возвращался, Жанна не сожалела более ни о чем и ничему более не завидовала. Ласки сына, улыбка мужа не были ли для нее прелестнейшим лучом самого яркого солнца» блиставшего даже в туманной зимней атмосфере Парижа?

Однако, после ее возвращения в благородном сердце Жанны новая фибра, молчавшая до сих пор, затрепетала от полноты чувства к одной новой привязанности. Повинуясь свойственному благородным душам влечению к страждущим, Жанна почувствовала сострадание к великому преступнику, согбенному под тяжестью угрызений совести, к человеку, чей злой гений угас от дуновения Божьего. Она почувствовала, наконец, материнскую привязанность к этому преждевременному старику, сделавшемуся безвреднее ребенка и обрекшему себя на такое жестокое покаяние за свои прошедшие преступления. Жанна каждый день на коленях умоляла Бога возвратить спокойствие милому брату ее мужа и смягчить угрызения его совести. Она часто обращалась к нему с неподражаемою любовью и добротой, называла его «мой милый брат» и расточала перед ним милые ласки и внимание. Какими хитросплетенными стараниями, какими ангельскими уловками она старалась заставить его отказаться от строгой жизни, разрушавшей его здоровье и медленно сводившей в могилу! Случалось иногда, что, когда она просила, умоляла и приводила все свои красноречивые доводы самым вкрадчивым голосом, Андреа вдруг заливался слезами, смиренно целовал край ее платья и говорил: «О! Вы - женщина, заставляющая мечтать об ангелах, которые дозволяют веровать в милосердие Божие!» Но он упрямо отказывался от облегчения своего покаяния.

Зима была холодная. Каждое утро, просыпаясь, Жанна замечала иней на голых сучьях деревьев, находившихся в Саду. Она печально смотрела на замерзшую землю, покрытую иногда снегом, и вспоминала, что Андреа спит на голом холодном полу чердака, находившегося под крышею, и не позволяет даже поставить в свою комнату маленькую чугунную печку.

Однажды ей пришла в голову чудная мысль. Андреа никогда не возвращается домой днем, а если и возвращался, то не входил в свою комнату. Слышно было, как он поднимался по лестнице не раньше полуночи, и слуги, спавшие под его комнатой, слышали, что он вставал утром в шесть часов.

Жанна выбрала в поверенные свою милую, старую Гертруду-

- Послушай, - сказала она ей, - пойди, отыщи мне слесаря, который отпер бы мне комнату Андреа и дай ему двадцать франков, чтобы он сделал ключ сегодня к двум часам.

- Я иду,- сказала старая служанка, не угадывая намерения своей молодой госпожи.

В продолжение двух часов, в которые комната была отперта и пока делали ключ, Жанна была как на горячих угольях.

Она боялась, чтобы Андреа не вошел и не заметил этого. Но Андреа не приходил.

Когда Жанне принесли второй ключ, она привела свое намерение в исполнение. С помощью этого ключа старая Гертруда могла ежедневно, как только Андреа уходил из дому, ставить в его комнату маленькую чугунную печку, которую наполняли горячими угольями. Эта печка стояла в комнате целый день до десяти часов вечера, наполняя ее приятной теплотой.

Андреа, всегда уносивший с собою ключ от комнаты, не мог ничего заметить, как казалось Жанне. Действительно, прошло несколько дней, а бедный кающийся не сделал ни одного вопроса, ни одного замечания. Только однажды, когда говорили за столом о суровости зимы, он сказал:

- Зима действительно очень холодна, но я замечаю, что по ночам бывает теплее.

Граф и Жанна переглянулись при этом со слезами на глазах.

Случилось, что старая Гертруда прохворала два дня и не могла встать с постели. Жанна, которая не хотела доверяться другой прислуге, сама ставила каждое утро жаровню или печку в его комнату и уносила вечером обратно.

Однажды она выронила из своих волос шпильку с коралловою головкой и виконт, возвратясь домой, нашел ее у себя в комнате. Улыбка появилась на его губах.

- А-га! - сказал он.- Я знаю теперь, кто нагревает каждый день мою комнату: это делает моя дорогая невестка…

Его глаза блеснули молнией, и он прибавил:

- Я думаю, что теперь можно и не прятать дневника, в котором я по-своему, описываю каждый день своей жизни…

На следующий день виконт запер дверь своей комнаты, как и всегда, а шпильку, открывшую ему тайну, положил на лестницу… Но по непростительной забывчивости он не задвинул ящик своего стола; в этом ящике находился знаменитый Журнал моей несчастной жизни. Таково было заглавие этого любопытного документа, из которого мы уже привели несколько строк.

Спустя несколько часов Жанна пришла в его комнату. Она встала в этот день поздно. Ребенок захворал, и она замешкалась, наступил час завтрака, Андреа находился большую часть дня в рабочем кабинете своего брата. Эти различные обстоятельства были причиной того, что Жанна не могла принести жаровню ранее четырех часов.

Чернильница, оставшаяся на столе, привлекла ее внимание; тут она заметила, что ящик стола неплотно заперт. Самая добродетельная из женщин не в силах преодолеть недостатка, который был причиной изгнания рода человеческого из благовонных садов земного рая… Жанна была любопытна… Она выдвинула ящик, несмотря на легкое биение сердца, говорившего ей, что она поступает дурно.

В ящике она увидела рукопись, а так как любопытство всегда сильно завлекает, она перевернула первый листок и стала читать… Начало заставило ее вздрогнуть, но она вce-таки впилась глазами в мелкий, частый и тонкий почерк, который почти нельзя было разобрать, как будто бы рукопись была написана только для того, кто ее писал.

В этом дневнике была описана жизнь сэра Вильямса со всеми ее мельчайшими подробностями с того дня, когда граф де Кергац застал его у ног Жанны.

Преступник, кающийся в грехах на исповеди, не мог бы обвинить себя откровеннее и простосердечнее, ни один человек не мог бы изъявить письменно большего отвращения к самому себе.

После вступления, в котором великий преступник красноречиво выразил угрызения совести, Жанна прочитала с трепетом и испугом следующие фразы.

«Господи! Я сгибаюсь под ударами твоей железной лозы и принимаю последние муки, как наказание за мои злые дела… Итак, Господи, теперь ясно, что ты хотел уровнять испытание с преступлением и зажег в моем сердце, в котором зло, казалось, уже все уничтожило, все иссушило, жестокую, безнадежную любовь, убивающую человека. Только тело этого человека живет и трепещет, а душа - убита.

О! Эта любовь, Боже мой,- не ад ли для меня это на земле? Вечная пытка.

Жанна, Жанна! Ангел небесный, которому Бог послал земное счастье, вы никогда не прочитаете этих строк, вы никогда не узнаете, что даже в те минуты, когда вы спасали от ненависти Андреа, он чувствовал в своей оскверненной душе любовь, которая должна была оторвать его от преступной жизни и предать неизъяснимым мукам раскаяния.

Жанна, я люблю вас, люблю горячо и свято, но вы никогда не узнаете этого… и моя любовь будет мне наказанием.

Потому что я осудил себя жить подле вас, видеть вас каждый час, слышать нежные имена, расточаемые вами вашему супругу.

Может быть Бог простит меня, наконец, когда Он увидит, как я страдаю и какое тяжкое наказание я наложил на себя».

Жанна читала эти строки и холодный пот выступил на ее лбу, ее сердце замерло, она забыла даже, где она… Часы проходили… Андреа мог возвратиться… Она прочитала всю рукопись, писанную ежедневно и обличавшую страшное безумие.

Это было - да простят нам такое выражение - сумасбродное покаяние. Каждое слово, каждая строчка, казалось, была написана кровью несчастного Андреа. Никогда еще истинная, живая страсть с безнадежными муками, не говорила языком более красноречивым, более восторженным…

И пока несчастная молодая женщина читала, время быстро летело, наступила ночь. Увлеченная непобедимою силой и неизъяснимою прелестью, она зажгла сальную свечку, которую всегда жег Андреа, поставила ее подле рукописи и продолжала читать.

Ей хотелось дочитать до конца.

Граф де Кергац, оставшийся один в комнате маленького Армана, который играл письмом, принесенным от Баккара, сильно удивился продолжительному отсутствию жены и пошел на чердак Андреа. Дверь была неплотно закрыта… Арман увидел Жанну, сидящую за столом Андреа, облокотясь на руки, и погруженную в чтение.

Он позвал ее, она ничего не слыхала…

Тогда он взглянул на нее и отступил, пораженный ужасом.

Жанна была бела, как мраморная статуя, и так же неподвижна, как она. Вся ее жизнь, казалось, перешла в глаза, прикованные к рукописи Андреа, и две горячие слезы скатились по щекам ее.

Арман обнял ее, она вздрогнула, подняла голову, потом вдруг вскочила и вскрикнула:

- Ах! Мне кажется, что я схожу с ума!

Ее голос изменился, глаза дико блуждали, она схватила Армана и посадила на свое место.

- Смотри… смотри… читай! - сказала она.

Увлеченный ее голосом, ее заплаканным лицом, ее взглядом, блиставшим, как в горячке, Арман повиновался. Он сел и начал пересматривать рукопись. Прочитав заглавие и первые страницы, он почувствовал то же, что и Жанна; им овладело страшное волнение, кровь застывала в нем по мере того,- как он читал.

И когда он дошел до последней строки, из его груди вырвался глухой крик:

- Ах, несчастный! - проговорил он.- Несчастный! Я понимаю теперь главную причину его раскаяния!

Граф положил рукопись в стол, задвинул ящик, взял жену на руки и унес из комнаты, в которой дух зла еще раз восторжествовал.

Это происшествие, это поразительное и неожиданное открытие, смутившее графа, было причиною того, что он явился перед Баккара Встревоженным и бледным.

- Боже мой! - сказала Баккара, увидя его в этом состоянии,- да что с вами, господин граф, и что у вас случилось?

И так как он сказал, что открыл ужасную тайну, то ее сердце оживилось надеждой, что он открыл глаза, что Бог предупредил ее, которая хотела обнаружить лицемерие злодея. Но граф вдруг проговорил:

- Мой брат Андреа - мученик!

- Он мученик! - воскликнула баккара, которая поспешно встала с места и отступила назад, пораженная словами графа;

- Мученик первых годов христианства,- отвечал Арман со слезами на глазах.

Баккара пришла к графу с глубоким, непоколебимым убеждением, усилившимся еще более от того, что оно было основано на ужасных предчувствиях, а известно, что самые твердые истины, встречающие самых ревностных сподвижников почти никогда не могут быть доказаны с математической точностью. Она пришла с твердой решимостью бороться, ожидая, что ее встретит сильное недоверие, а потому с гордостью ответила:

- Граф, я не знаю, мученик ваш брат или нет, но я знаю и глубоко убеждена, что его раскаяние - комедия, что под скромным платьем кающегося и под его власяницей бьется подлое и злобное сердце баронета сэра Вильямса, что только ненависть могла заставить его играть так добросовестно свою роль и что каждый день, каждый час под вашей кровлей, у вас за столом, подле вашей жены и вашего сына находится ваш злейший враг…

Граф посмотрел на Баккара, и улыбка появилась на его губах.

- Вы помешаны! - сказал он холодно.

- Ах! - воскликнула она с жаром,- Я знаю, что вы не поверите мне, но я представлю вам доказательства… Я буду следить за ним шаг за шагом… О! Я, наконец, хорошо обличу его…

- Выслушайте меня,- сказал Арман,- и когда выслушаете… когда узнаете все…

- Говорите,- сказала она,- но в глубине моего сердца я слышу голос и верю ему!

Арман сел. Он рассказал Баккара то, что узнал вместе с Жанной, он почти прочел наизусть рукопись Андреа, так красноречиво говорящую в пользу его раскаяния и непреложно, неоспоримо доказывающую угрызения совести, которыми он мучился.

Баккара выслушала его до конца не прерывая. Она поняла, что с этого, времени граф де Кергац уверовал в своего брата, как в Бога и что ей нечего полагаться на его помощь, чтобы снять маску с Андреа.

- Граф,- сказала она,- ваши слова убедили меня в том, что вы будете слепы до того дня, когда несчастье постигнет вас. И дай Бог, чтобы у меня достало силы устранить его.

А так как граф продолжал улыбаться, то она добавила:

- Вы дворянин и честный человек. Я считаю ваше слово неизменным законом… и потому…,

Она как будто бы не решалась досказать.

- Говорите, дитя мое,- сказал граф ласково.

- Дадите ли вы мне клятву?

- Обещаю это вам.

В таком случае, поклянитесь мне, граф, что вы поверите тому, что я вам скажу. Я не дотронусь ни.до одного волоса с головы вашего брата до того дня, когда буду иметь неопровержимые доказательства того, что сказала вам… и чему вы не хотите верить.

- Я верю вашему слову.

Баккара встала, опустила вуаль и протянула графу руку.

- Прощайте, граф, - сказала она.- В тот день, когда несчастье обрушится на ваш дом, когда вы сознаете, что я говорила правду, я явлюсь к вам, чтобы защитить вас!..

- Боже мой! - говорила сама себе Баккара, уходя из отеля де Кергац, - дай мне силу, потому что я совершенно одна. Дай мне силу спасти их всех!

И, как будто бы ее молитва была тотчас же услышана, она почувствовала энергию и смелость, и подумала с гордостью:

«Когда я назвалась Баккара, когда я была потерянной женщиной, я восторжествовала однажды над этим демоном, теперь же, Боже мой, я возвратилась к Тебе и Ты не оставишь меня!.. К нам двоим, сэр Вильямс! К нам двоим, гений зла!»