Похождения Рокамболя. Книга 4. Грешница

XXIV.

Прежде чем продолжать, вернемся в отель Ван-Гоп.

Мы оставили маркиза в то время, когда он выходил от своей кузины Даи-Натхи после поразительного открытия, которое она ему сделала.

Ван-Гоп был вне себя, и он в течение целого часа бродил по Елисейским полям, как человек, пораженный сумасшествием.

Уже наступила ночь, погода была холодная и шел мелкий дождь, который вместе с туманом пронизывал до самых костей. Елисейские поля выглядели пустыней.

Маркиз опустился на скамейку около дерева, закрыл лицо руками и залился слезами. Он плакал как женщина, как ребенок, лишившийся матери и брошенный на большой дороге. Человек этот, обладающий миллионами, до сих пор счастливый, и громадная фигура которого изображала тип силы, вдруг почувствовал себя самым несчастнейшим, самым одиноким в мире человеком. В жизни его была только одна любовь; с этою любовью все рушилось вокруг него.

Прошло несколько часов.

Маркиз не обращал внимания ни на уходившее время, ни на темную и сырую ночь, ни на холодный дождь, хлеставший ему в лицо, смоченное слезами. Ночь проходила, и он не замечал этого; как вдруг сквозь деревья мелькнул свет и на некотором от него расстоянии. послышались шаги, пробудившие его от морального забытья. Свет этот, осветивший лицо маркиза, распространялся от фонаря тряпичника, идущего на свою ночную работу, напевая песенку.

Веселый голос этого новейшего философа, который был немного пьян, заставил вздрогнуть несчастного маркиза Ван-Гоп.

«Этот нищий счастлив»,- подумал он.

Тряпичник, шедший на удачу, направлялся к нему.

- Вот,- сказал он, заметив маркиза,- вот барин, который так же как и я не боится дождя.

Маркиз посмотрел на тряпичника. Это был человек лет тридцати восьми - сорока, высокий и толстый, и открытое лицо которого выражало полнейшую беззаботность. По необъяснимой случайности этот человек, в лохмотьях и исполняющий скромную работу, имел что-то общее с маркизом, важным барином и миллионером, и этот последний так был поражен этим, что вместо того, чтобы поспешно встать и уйти, как ему хотелось сначала, он остался на скамейке.

- Барин,- сказал тряпичник, подходя, - простите за нескромность, но вы, может быть, нездоровы, что не уходите от дождя? В таком случае, я предложу вам свои услуги или проводить вас, или сходить за каретой.

- Благодарю, - сказал маркиз,- я не болен, я дышу свежим воздухом.

- Гм! - пробормотал тряпичник,- честное слово Пьера Марена, уроженца Пэти-Монружа, вы совсем измокли, и как будто у вас тяжело на сердце.

При этих словах маркиз вздрогнул.

- Мне это знакомо,- продолжал тряпичник,- не более как неделю тому назад, я сам испытал это.

- А! - сказал маркиз, пристально взглянув на тряпичника…

- Да,- продолжал тот,- мне наговорили вздору о моей жене.

Ван-Гоп привскочил на скамейке и почувствовал, как дрожь пробежала по всему его телу…

Действительно ли он слышал человеческий голос? Находится ли тут человек, бывший в таком же положении как он, и рассказывающий ему случай из собственной жизни, или это галлюцинация?

Но тряпичник продолжал:

- Да, мне насказали много пустяков на счет моей жены, а я-то, дурак, и поверил им…

Маркиз стал с жадностью слушать.

- Надо вам сказать,- продолжал Диоген, садясь подле маркиза с фамильярностью человека из простого звания,- надо вам сказать, что жена у меня чудо какая хорошенькая, скромная, просто золото, и вот уже двенадцать лет, как мы женаты. Я спрашиваю вас, не глупо ли поверить, чтобы через двенадцать лет жена вас разлюбила и сыграла с вами штуку… Надо же быть таким дураком!

Маркиз снова вздрогнул. Ему казалось, что этот человек рассказывает ему его собственную историю.

- Я был глуп,- продолжал любезный рассказчик,- поверив долговязой Полине.

- Что это за долговязая Полина? - спросил маркиз.

Он был в таком душевном оцепенении, что забыл различие между собою и скромным рассказчиком.

- Долговязая Полина, - отвечал тряпичник, - это одна пустая женщина, которая живет на улице Кокнарь, и которая, как мне показалось, заигрывает со мною глазами, когда я прохожу мимо нее.

- Ну, и что же?

- Как-то раз долговязая Полина стала уверять, что будто v моей жены завелась интрижка, и так ловко рассказала мне, что я поверил ей.

А этого… и не было? - прервал маркиз, дрожащим от волнения голосом.

Чистые выдумки от ревности,- возразил тряпичник.

Эти слова произвели странную отраду в маркизе Ван-Гоп. Он вздохнул свободнее.

- Все это,- заметил тряпичник, - были сплетни. Но тем не менее я плакал. Плакал как какой-нибудь рекрут… Я был расстроен точно так же как и вы, а жена-то моя оказалась совсем не виноватою!

- У вас были доказательства?

- Еще бы!

Маркиз не хотел более слушать. Он встал, бросил свой кошелек изумленному тряпичнику и торопливо удалился.

Человек этот зажег искру надежды посреди страшного мрака его сердца.

Маркиз возвратился домой пешком и с обнаженною головой. Он нес в руках шляпу, подвергая свою пылающую голову сырости тумана. Сколько часов провел он на скамейке на Елисейских полях под деревом, обнаженным зимним декабрьским ветром, он узнал это только переступая порог своего отеля.

- Который час? - спросил он у швейцара.

- Двенадцать.

Маркиз вышел из дому в пять часов вместе с Рокамболем. Он провел целый час у Даи-Натха, следовательно, он просидел пять или шесть часов на Елисейских полях, погруженный в свое горе.

В том свете, где жил маркиз, муж и жена пользовались относительно друг друга большой независимостью. Если муж не приезжал к обеду, это значило, что он обедает в клубе, и жена садилась за стол одна. Эта неаккуратность была даже весьма обыкновенна у Ван-Гоп. Поэтому, маркиза села за стол в половине седьмого, отобедала одна, просидела часа два у камина и, убежденная, что муж, верно, приглашен на какую-нибудь интересную партию в шахматы, ушла в десять часов к себе в комнату.

Маркиз возвратился домой как человек, который не знает, на что решиться. Он заперся у себя в кабинете и, положив голову на руки, долго размышлял.

Таинственные слова Даи-Натхи убивали его, и когда он вспоминал об обвиняющих словах индианки, он чувствовал, что в нем клокочет сдержанная ярость, тем более ужасная, что она была скрытая. Ему пришло желание войти в комнату жены и зарезать ее во время сна.

Но тут в ушах у него раздавался голос. Это был голос бедного тряпичника, ревновавшего по-своему и узнавшего, что жену его оклеветали. А маркиз сознавал, что Даи-Натха любила его, как любят под тропиками. И он говорил сам себе: «Она налгала!»

Но Даи-Натха говорила с убеждением. Она поклялась, что представит доказательства: она дала маркизу самый драгоценный залог,- свою собственную жизнь, так как только одни он мог спасти ее.

При таких обстоятельствах возможно ли было сомнение?

Но маркиз в то же время вспомнил о клятве, данной индианке. Он обещал ей дождаться роковой минуты и сохранить бесстрастное лицо.

Через час после отчаянной борьбы с самим собою, маркиз одержал победу. Лицо его снова выражало спокойствие, гневные глаза приняли более кроткое выражение, а на сжатых губах появилась улыбка.

«Буду ждать, - сказал он сам себе.- Если Пепа виновна, я убью ее, в противном случае, умрет Даи-Натха».

Конец первого тома.

(Продолжением этого романа служит роман «Граф Артов»).