Похождения Рокамболя. Книга 4. Грешница

VII.

Читатель должен припомнить, что Эрмина, увидев незнакомого человека, приведшего лошадь Фернана, покрытую пеной, забыла всякую осторожность и поехала к графу де Шато-Мальи. Она верила только ему, надеялась только на него.

Граф ожидал этого посещения, и в ту, минуту, как карета молодой женщины остановилась у ворот его дома, другая карета увозила от него англичанина Артура Коллинса. Сэр Артур известил графа о скором, посещении г-жи Рошэ, потому что он знал уже, что лошадь Фернана отведена домой.

Граф, как соблазнитель, хорошо знающий свое ремесло, в один миг расставил свои батареи. Он искусно придал своему лицу вид печали и высокого достоинства, надел домашний костюм, самый изящный, уселся в курильной комнате, в самой роскошной из всех комнат своей квартиры. В ней он ожидал Эрмину, вполне веруя в слова сэра Артура Коллинса, который только что успел уйти от него перед тем, как в прихожей раздался звонок.

Звук этого звонка был робок и тороплив. Опытное ухо угадало бы по этому нервное дрожание руки посетителя.

«Это она!» - подумал граф, сердце которого забилось довольно сильно.

И действительно, в ту же минуту в комнату вошел лакей.

- Кто там? - спросил де Шато-Мальи немного взволнованным голосом. 1

- Дама. Она ждет в зале и желает говорить с вами.

- Ты знаешь ее?

- Нет, не знаю.

- Как, ты не знаешь ее?

- Нет, - сказал лакей,- потому что на ней густая Вуаль.

- Проси ее сюда,- сказал граф.

Дама, покрытая вуалью, вошла.

Граф стал очень хитер в эту минуту: он притворился, что не угадывает, кто эта дама; на его лице изображалось глубокое удивление и вместе с тем сохранился оттенок глубокой меланхолии.

Но Эрмина подняла вуаль тотчас же, как ушел лакей. Тогда де Шато-Мальи вскрикнул…

- Вы здесь, вы? - проговорил он, притворяясь пораженным удивлением.

Эрмина была страшно бледна и стояла неподвижно.

- Ах,- воскликнул он, бросившись к ней и взяв ее за руки,- извините меня, что я принимаю вас так… и в этой комнате. Но я никак не мог думать… подозревать…

- Граф,- сказала Эрмина, садясь на стул,- я приехала к вам, как к другу.

- О! Благодарю вас,- проговорил он голосом, выражавшим истинное волнение.

Но потом вдруг он, по-видимому, раскаялся в движении радости.

- Но, Боже мой! - воскликнул он.- Что же случилось?

- Он уехал…- сказала Эрмина.

Эти слова были произнесены ею таким печальным, раздирающим душу голосом, что походили на вопль разбитого сердца.

- Уехал,- воскликнул граф.

- Да.- сказала она.- Вчера… в восемь часов… он возвратился к этой женщине…

Граф де Шато-Мальи нашел, что всего приличнее вскрикнуть от удивления и негодования, хотя он уже превосходно знал обо всем, что произошло; Он прибавил к этому:

- Но это невозможно!.. Нет, это не то… уехал не он, а она.

Эрмина покачала головой.

- Я требовал, чтобы она уехала,- продолжал он,- и она должна быть сегодня на дороге в Италию.

Эрмина так сильно вскрикнула от испуга, что невозможно описать.

- Но, в таком случае… - проговорила она,- и он уехал с нею.

В отчаянии, едва не падая в обморок, она собралась с силами и рассказала де Шато-Мальи, каким образом привели домой из Этампа лошадь, которую Фернан отослал оттуда с.комиссионером.

Граф, верно исполняя роль, предписанную ему сэром Вильямсом, несколько раз прерывал рассказ Эрмины восклицаниями удивления и горести. Потом он вдруг встал и, как бы движимый неожиданным вдохновением, воскликнул:

- Я поклялся быть вашим другом и возвратить вам мужа; и я сдержу свое обещание. Если он уехал из Парижа с этой ужасной женщиной, я пойду за ним… и заставлю его возвратиться…

Граф говорил с жаром, с увлечением, как рыцарь, который взялся быть защитником несчастных.

Взгляд Эрмины был прикован к его лицу, и молодая женщина верила в него.

- Послушайте,- сказал он, - так как вы приехали ко мне, так как вы поверили моей честности и перешли через порог моего дома, вы не остановитесь на этом, не правда ли?

Он дрожал, говоря это. Она смотрела на него с удивлением, доказывавшим чистоту ее души. Она ничего не понимала.

- Вы останетесь здесь, не правда ли? - сказал он.- Вы подождете час или два, пока я возвращусь, потому что я должен тотчас узнать всю истину и я поспешу…

У бедной женщины явилась небольшая надежда.

- Я останусь,- сказала она с покорностью.

Граф позвонил.

- Опустите вуаль, - сказал он с живостью,- жена Цезаря не должна быть заподозрена.

Эрмина послушалась, лакей появился в дверях.

- Жан,- сказал де Шато-Мальи,- не принимать никого. Лакей поклонился.

- И прикажи заложить сейчас же лошадей.

Лакей ушел, а де Шато-Мальи пошел в гардеробную и наскоро оделся.

Когда Эрмина осталась одна, она закрыла лицо руками и стала плакать. Граф был в. соседней комнате, дверь которой была завешена только портьерой, а потому он тотчас же услышал раздирающие душу рыдания Эрмины и был действительно тронут ими на короткое время.

Граф де Шато-Мальи, честный дворянин, спросил себя: не стыдно ли, не позорно ли играть эту гнусную комедию?.. Находясь несколько минут под влиянием чувства справедливости и прямодушия, он хотел броситься к ногам Эрмины, признаться ей в своей подлости и попросить у нее прощения. Но… Во-первых, граф вспомнил, что тот, кто уронил себя во мнении женщины, кто сойдет с рыцарского пьедестала и признается ей, что солгал, тот потерян навсегда в ее мнении и заслужит презрение этой женщины. Потом он вспомнил про свою сделку с сэром Артуром Коллинсом, с этим флегматическим и красным джентльменом, который только один мог помешать его дяде жениться на г-же Маласси. Перед этими двумя важными причинами добрые чувства графа де Шато-Мальи замолкли, и он решился дойти до конца и сыграть свою роль добросовестно.

Он вышел из гардеробной одетый в утренний костюм. Какой- то беспорядок был заметен в его одежде и показывал, что он очень спешил одеваться. Комедия была сыграна вполне.

- Я не побегу, а полечу,- сказал он, снова целуя у Эрмины руку,- Я возвращусь через час.

Граф ушел. И только после того, как она услышала стук колес уезжавшей кареты и скрип запиравшихся за нею ворот, Эрмина перестала плакать и, бросив взгляд вокруг себя, она поняла свое положение. Она находилась у мужчины. Этот мужчина - не отец ей, не муж, не брат и даже не родственник. Этот мужчина, которого она за неделю перед этим еще не знала, уже был так крепко связан с ее судьбой, что она находилась у него н квартире одна. Тогда только Эрмина вздрогнула и хотела бежать.

Без сомнения, она считала графа честным дворянином, но Эрмина была женщина и догадывалась, что он любит ее. Она забыла на время, зачем она приехала и для чего он оставил ее одну; ей захотелось поспешно уйти. Она стала бояться, но если бы она ушла, увидела ли бы она когда-нибудь Фернана? Эта мысль восторжествовала над ее женской стыдливостью. Она осталась.

Любопытство у женщин всегда берет перевес над. самыми серьезными и горестными чувствами. Когда Эрмина решилась остаться, она стала искать средство успокоить свое нетерпение и занять себя чем-нибудь.

Прежде всего она стала рассматривать комнату, в которой находилась - эту щегольскую и кокетливую комнату для курения, обитую восточной материей самых ярких цветов и в которой искусная рука художника собрала всевозможные образцовые произведения, как например: маленькие картины фламандской школы Гоббема, Рюйдаля и Теньера, дорогие бронзовые вещи. В простенках между окнами венецианское зеркало и около него, на столике, изваяние Давида, на противоположной стороне белый мраморный бюст известной актрисы, любившей графа в продолжение одного или двух месяцев.

Эрмина встала и начала осматривать комнату. Она заметила в углу, направо от камина, портрет, изображавший белокурую, шестнадцатилетнюю головку, капризно улыбающуюся. Возле портрета лежал медальон с прелестным миниатюрным изображением другой женской головки, смуглой испанки, красота которой могла бы погубить человека. Бюст и оба портрета произвели на Эрмину странное впечатление, обнаружившее, против ее воли, любопытство женского сердца.

Эрмина приехала к графу, к которому была совершенно равнодушна, просить его содействия, чтобы возвратить мужа; кроме того, она любила мужа такой безумной и исключительной любовью, что в ее истерзанном сердце, казалось, не было места ни для какой другой любви. Но три портрета, три воспоминания холостой жизни графа возбудили в ней чувство нетерпения, походившее на ревность, хотя это не было ревностью. Она нашла, что граф поступал неприлично, приняв ее в комнате, наполненной его любовными воспоминаниями. Бедная женщина не подумала, что граф не мог ожидать ее посещения и казался сильно удивленным при виде ее.

Прошел час, в продолжение которого Эрмина, с замиранием сердца прислушиваясь к малейшим звукам, продолжала рассматривать окружающие предметы. Но вдруг послышался под воротами стук колес кареты, и Эрмина, к которой живо возвратились ее горестные мысли, опустилась на стул и задрожала, подумывая, что сейчас войдет де Шато-Мальи и скажет: «Он уехал!»

Действительно, это был граф.

Эрмина устремила на него взгляд, которым хотела проникнуть в глубину его души, и не могла ничего сказать.

- Ваш муж,- сказал он,- в Париже.

Она вскрикнула от радости.

- Он в Париже, и я возвращу его вам…

- Сейчас? Не правда ли? - воскликнула она с ребяческим нетерпением.

- Нет,- отвечал он, - не сейчас, но завтра… Не спрашивайте меня, сегодня я ничего не могу сказать вам.

Она опустила голову на грудь и опять заплакала. Де Шато-Мальи встал перед нею на колени и сказал:

- Бедная женщина… как вы его любите!..

Его голос был глух и прерывался, он выдавал жестокое душевное страдание. Этот голос проник в сердце молодой женщины и произвел в нем смущение и угрызение совести.

- Он любит меня,- подумала она,- и я должна заставить его страдать.

- Вы приехали сюда,- сказал граф как будто бы делая усилие над самим собою и стараясь заглушить свое волнение,- и по мнению света вы поступили, может быть, неосторожно, и однако же вам надо приехать еще раз завтра вечером, в четыре, часа… Это необходимо.

- Я приеду,- отвечала Эрмина с покорностью.

Когда она уехала, граф сказал сам себе.

- Вот бедная женщина, которая ранее одного месяца влюбится в меня до смерти… Этот проклятый сэр Артур Коллинс решительно имеет глубокое знание человеческого сердца.

Граф философски закурил сигару.