Повесть об Андаманах

ПЕРВЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ ССЫЛЬНЫЕ

Хотя каторжные поселения в Порт-Блэре были основаны главным образом с целью вывезти за пределы Индии участников восстания 1857 года, в течение последовавших за этим нескольких лет туда почти не отправляли «политических заключенных». Впрочем, термин «политические заключенные» в то время был неизвестен. На острова в основном ссылали людей, которых требовалось особо устрашить. Считалось, что это чувство страха вызвано главным образом той тайной, которая окутывает судьбу заключенного, отправленного навеки за море. Таким образом, в глазах родных и близких он фактически умирал.

Поселение ссыльных на Андаманских островах — далеко не первый эксперимент над каторжанами, к которому прибегали англичане. До этого индийцев, приговоренных к каторжным работам, отправляли в Бенкулен (Суматра), Пенанг, Малакку, Сингапур и Моулмейн.

Однако такого огромного количества (Приговоренных к каторге людей, которое насчитывалось после подавления англичанами восстания 1857 года, тамошние тюрьмы вместить не могли. Тогда взоры колонизаторов обратились к Андаманам. Некоторых участников восстания приговаривали к различным срокам наказания вплоть до 1876 года.

В ссылку на Андаманские острова были отправлены также и участники манипурского восстания. В 1890 году сенапати[41] Тикендраджит первым поднял знамя этого восстания. Сначала все шло довольно успешно, но в марте следующего года к стенам Манипура прибыли английские войска и потребовали, чтобы Тикендраджит сдался. Тот с негодованием отказался это сделать. Ему удалось заманить трех английских генералов на переговоры, и во время встречи генералы были убиты. В ответ на это англичане атаковали манипурский форт, но безуспешно. В полночь атака повторилась и вновь была отбита. Все считали сенапати Тикендраджита спасителем Манипура.

Однако для сенапати эго была пиррова победа: форт был подвергнут обстрелу из подвезенных англичанами тяжелых орудий и сильно разрушен. Сенапати Тикендраджиту удалось бежать, но некоторые из его военачальников попали в руки англичан. Через две недели схватили и самого Тикендраджита, хотя он и оказывал яростное сопротивление. Тикендраджит, его младший брат и один из командиров были приговорены к смертной казни через повешение, а другие его сторонники — к ссылке, среди них были члены царствовавшей семьи и их приближенные. Так они оказались на Андаманских островах.

На этот раз англичане проявили к заключенным большую снисходительность и обращались с ними не как с простыми преступниками. Их поселили в бунгало на холме Харриет, дали землю под сад, чтобы они могли иметь средства к существованию.

Однако для тех, кто был настоящим политическим заключенным (правда, правительство в течение многих лет отказывалось признавать этот термин), Андаманские острова оказались действительно адом. Много лет спустя, когда некоторые хорошо известные политические заключенные потребовали такого же с ними обращения, как и с участниками восстания в Манипуре, правительство Индии ответило отказом и напомнило о разнице между заключенными-манипурцами и теми, кого правительство называло «подстрекателями к бунту», поскольку манипурцев не судили — они были подвергнуты заключению на основании постановления № 111 от 1818 года, в то время как политических заключенных осудили за вполне определенные преступления, предусмотренные индийским Уголовным кодексом.

Идея об отправке политических заключенных на Андаманские острова принадлежала губернатору Соединенных Провинций Дж. П. Хьюетту. Он обратился с просьбой к Центральному правительству разрешить ссылку на Андаманы Хоти Лала и Бабу Рам Хари, редакторов газеты «Свараджья» в Аллахабаде, приговоренных к различным срокам заключения. В то время на острова отправляли лишь лиц, приговоренных к пожизненной каторге, поэтому губернатору пришлось доказывать необходимость высылки этих людей за пределы страны. Сначала правительство Индии дало согласие, но затем пересмотрело свое решение и сообщило по телеграфу, что оно «считает нецелесообразным смягчать установленные правила из-за двух заключенных и желает, чтобы с ними поступили в соответствии с существующим порядком». В конце концов двое заключенных все-таки были сосланы на Андаманы и определены в тюрьму с покамерным содержанием, но произошло это намного позднее.

Возможно, дело «Свараджья» займет особое место в истории индийской журналистики, так как это единственная газета не только в Индии, но, вероятно, и во всем мире, восемь редакторов которой один за другим были осуждены за подстрекательство к мятежу. Комиссия по вопросам антиправительственной агитации следующим образом резюмировала результаты следствия по делу «Свараджья»:

«Первое целенаправленное и настойчивое подстрекательство к революционному движению в этих ныне спокойных провинциях явилось результатом основания в Аллахабаде в ноябре 1907 года газеты «Свараджья» Шанти Нараином, уроженцем Соединенных Провинций (в прошлом — заместитель редактора одной из пенджабских газет). Восемь ее редакторов один за другим преследовались по закону и были приговорены к длительным срокам тюремного заключения за предосудительные публикации. Семь из них родом из Пенджаба».

Примером того, по каким незначительным и мелким поводам английское правительство в те дни прибегало к самым суровым наказаниям в случае так называемого подстрекательства, может служить судьба одного из двух редакторов, о которых говорилось выше. Бабу Рам Хари был приговорен в общей сложности к 21 году тюремного заключения за публикацию следующего своего стихотворения:

Другой (редактор, Капур из Гуджрата (Пенджаб), был приговорен к отправке на каторгу на 10 лет за то, что поместил в газете статью об изнасиловании англичанином индийской женщины. В статье говорилось: «Она действительно была сестрой всем нам, а этот англичанин самым подлым образом надругался над честью порядочной женщины».

Объявляя приговор об отправке его на каторгу, судья сказал, что трудно представить себе более резкие (выражения, которые мог бы использовать автор для разжигания ненависти и презрения к правительству, созданному по законам Британской Индии, для возбуждения недовольства этим правительством.

В 1910 году группа молодых людей предстала перед судом по делу о так называемом заговоре в Кхулне. Они обвинялись в организации заговора «для ведения войны против короля». Одиннадцать из них были осуждены. Исполняющий обязанности главного секретаря при правительстве Бенгалии написал министру внутренних дел правительства Индии, что «по кхулнскому делу, которое слушалось специальной сессией высокого суда в Калькутте, 11 человек признаны виновными и приговорены к ссылке на каторгу сроком от 7 до 12 лет».

При вынесении приговора судьи выразили мнение, что «заключенные глубоко виновны, так как являлись видными участниками заговора, поэтому их следует удалить из мест, где они проводили свою преступную деятельность, на значительный срок. Весьма желательно также, чтобы все 11 человек были лишены возможности общаться с заключенными в других тюрьмах Индии и заражать умы обычных преступников революционным учением».

По мнению губернатора Бенгалии, этих людей следовало выслать в Порт-Блэр, и правительство Индии с ним согласилось, что стало прецедентом для других провинций. После этого в тюрьму Порт-Блэра непрерывным потоком стали поступать политические заключенные; создалась ситуация, к которой власти не были готовы ни теоретически, ни практически.

Отправленная в Порт-Блэр следующая партия заключенных состояла из осужденных по алипорскому[42] делу. В их числе оказался Бариндра Кумар Гхош, брат которого известен под именем Ауробиндо[43]. Последний участвовал в антибританской деятельности, но перебрался с территории Британской Индии в Пондишери (на французскую территорию)[44]. Там он создал ашрам[45], привлек к своему учению последователей во многих странах мира, и они почитали его как живого бога, в особенности те, кто жил вместе с ним в ашраме в Пондишери.

Делом об алипорском заговоре завершилось наблюдение бенгальской полиции за несколькими домами в Калькутте. Во время обыска, произведенного 2 мая 1908 года одновременно в нескольких домах, полиция нашла много антиправительственной литературы, большие запасы взрывчатки, огнестрельного оружия и боеприпасов. Во время обысков арестовали 41 человека, 38 из них предстали перед судом.

Среди сосланных на Андаманские острова был Випаяк Дамодар Саваркар[46]. Через несколько десятилетий он приобрел печальную известность — его считали причастным к убийству Махатмы Ганди (но оправдали за недостатком улик). В тот же период на островах (находился и его старший брат, Ганеш Винаяк Саваркар, приговоренный к пожизненной каторге.

Братья Саваркар были осуждены по так называемому насикскому делу[47] в провинции Бомбей. Существовало два насикских заговора, причем первому предшествовал так называемый гвалиорский заговор, и все три заговора были связаны между собой.

Кроме того, обвиняемые в этих заговорах были так или иначе замешаны в двух акциях: попытке взорвать в ноябре 1909 года автомобиль, в котором в тот момент находился вице-король Минто, и в убийстве в декабре того же года окружного судьи-англичанина в Насике. В числе документов, представленных суду, был такой, в котором содержался прямой призыв:

«Терроризируйте чиновников — и англичан, и индийцев, — и тогда крушение всей машины угнетения станет ближе… Кампания отдельных убийств — лучший метод парализовать бюрократию и всколыхнуть народ».

Кстати, статья 121 индийского Уголовного кодекса, по которой они были осуждены, гласит, что тот, кто ведет войну против королевы, пытается вести таковую или подстрекает к ее ведению, приговаривается к смертной казни или пожизненной каторге, а также подвергается штрафу.

По приговору, вынесенному 24 декабря 1910 года по первому насикскому делу, Винаяк Дамодар Саваркар был приговорен к каторге на 25 лет, а затем еще раз к каторге на 25 лет по второму насикскому делу, решение по которому было вынесено 30 января 1911 года. Обращает на себя внимание то, что в противоположность обычному порядку, когда исполнение одного приговора исключает другой, в этом деле было оговорено особо, что приговоры должны быть приведены в исполнение последовательно, а это означало ссылку на каторгу на 50 лет.

Саваркар в то время, когда в Индии шел над ним судебный процесс, находился в Англии. Ему надо было ненадолго уехать в Париж, что он и сделал, но, чтобы не прослыть трусом, вернулся в Англию, где был немедленно арестован и на судне отправлен в Индию. В Марселе ему удалось бежать, но английская полиция, разумеется не без помощи французской, вновь схватила его. Поскольку это произошло во французских водах, Саваркар, оспаривая законность таких действий, обратился в Международный суд в Гааге, но его обращение было отвергнуто. Приблизительно в то же время правительство Индии также вынесло окончательное решение относительно его апелляции, касающейся незаконного решения о последовательном исполнении двух при говоров. В своей книге «Повесть о ссылке на пожизненную каторгу» (он написал ее после возвращения с Андаманских островов) Саваркар рассказывал о тех превратностях судьбы, которые выпали на его долю по дороге в Порт-Блэр.

Он писал, что слово «пятьдесят» все время звенело у него в ушах, но он утешал себя тем, что таким об-, разом правительство Индии соглашалось с индуистской доктриной возрождения, так как в решении суда говорилось, что сначала он отбудет свой первый срок, а затем второй.

Саваркара везли на Андаманские острова с группой преступников, состоящей из 50 человек. Они происходили из самых низших слоев населения Индии. Среди них были и индусы, и мусульмане.

Несмотря на все трудности пути, при виде острова Саваркар не мог не взволноваться, тем более что тот украшал море словно дворец, построенный в стране фей. Остров был столь живописен и аккуратен, что сердце закованного в кандалы Саваркара дрогнуло.

Некоторое время с политическими заключенными обращались так же, как с другими. Им разрешили даже жить вместе под наблюдением одного надсмотрщика-патана и дали работу, которая называлась «щипание пакли». Она состояла в выщипывании волокон на поверхности твердой скорлупы кокосовых орехов, предварительно разбитых на куски. Это была не только трудная, но и очень нудная работа, от нее болели руки. Однако для заключенных все наихудшее было еще впереди. Приехавший из Калькутты высокопоставленный чиновник решил, что политические заключенные не должны жить и работать вместе. Поэтому их разместили не только по разным бригадам, но и по разным камерам. Если их видели беседующими и надзирателю казалось, что беседа носит подозрительный характер, на них надевали наручники и, по словам Саваркара, подвергали всяческим наказаниям. И тогда вместо щипания пакли ставили на работу на прессе для выжимания кокосового масла. Заключенных запрягали как тягловый скот и привязывали к брусу, который вращал жернов. Было достаточно двадцати оборотов, чтобы вымотать самого сильного кули и самого дюжего уголовника. Ни одного бандита старше двадцати лет на эту работу не ставили, а несчастные политические заключенные годились для нее в любом возрасте.

Самое страшное, что заключенным не хватало воды даже для питья, а о том, чтобы помыться, не могло быть и речи. Узникам разрешалось ходить в туалет только три раза в день: утром, в полдень и вечером — и ни разу больше ни при каких обстоятельствах. Очень унижал каторжников и такой вид наказания, когда их запрягали вместо лошадей в повозки, на которых разъезжали государственные чиновники.

Впервые на континенте читатели получили какое-то представление об условиях жизни политических заключенных на Андаманских островах после того, как калькуттская газета «Бенгали» поместила статью об их бедственном положении. Статья излагала письмо, которое Хоти Лалу удалось тайно переправить из тюрьмы. Письмо попало в руки владельца «Бенгали» Суоендранатха Банерджи[48].

Лахорская газета «Трибюн» в номере от 3 мая 1912 года упомянула, что «Бенгали» писала уже о страданиях и мучениях, которые терпят политические заключенные на Андаманах. В свою очередь, «Трибюн» поместила статью, в которой говорилось: «Четырех человек привязывают к брусу, вращающему жернов, и они ходят по кругу, как волы, которых обычно используют для такой работы. Эти люди должны за день надавить 30 фунтов масла».

В статье также приводились примеры других видов каторжных работ, например отбивание коры кокосовой пальмы. «Заключенному дают огромный чурбан весом около 40 фунтов и деревянный молоток весом около 4 фунтов. Тот должен, положив полоски коры на чурбан, отбивать их молотком до тех пор, пока от коры не останется лишь чистое волокно… Там растет колючее растение рамкхан. Заключенному дают 80–90 листьев рамкхана, которые он должен отбить для получения 4 фунтов белой кудели. Если даже одна капля сока этого растения попадет на кожу, начинается сильный зуд и образуется язва. Из работ за пределами тюрьмы можно упомянуть лесоразработки. Кроме того, заключенные складывают бревна в огромные штабеля, бегом подносят тяжелые комья глины и подают их строителям, которые кладут по 1230 кирпичей в день; возделывают мотыгой участки чайной плантации размерами 4 × 40 ярдов. Все эти работы ведутся в любую погоду — и под проливным дождем, и под лучами палящего солнца».

За невыполнение норм заключенных сурово наказывали. Если заключенный по каким-либо причинам не мог выполнить весь объем работ, то за первое нарушение ему на руки надевали кандалы, которые он носил неделю, за второе нарушение он носил кандалы две недели и четыре дня голодал. Иных заключенных заковывали в ножные кандалы на месяц или два, затем в ножные кандалы с перекладиной, которая вынуждала жертву все время держать ноги врозь, — на десять дней; порой их заковывали в ножные кандалы на шесть месяцев и подвергали одиночному заключению.

После этой статьи стал назревать скандал. Министерство внутренних дел было встревожено тем, что подобные заявления в газетах привлекут внимание общественности. Тем не менее член совета при генерал-губернаторе, ответственный за внутренние дела, отстаивал точку зрения, что «заговорщикам едва ли удастся избежать каторжных работ на Андаманах при условии их физической годности. Анархисты, цель которых — убийство, страдают, за свои убеждения не больше, чем уголовники».

По этому поводу было направлено письмо Главному комиссару X. А. Браунингу. Тот в довольно резкой форме заявил: «Правительство Индии указывало, что эти заключенные не должны называться «политическими». Такая категория, несомненно, придала бы им ложную значимость. Здесь они не «политические заключенные». Имеются указания считать их обычными ссыльными каторжниками, осужденными на основании индийского Уголовного кодекса, называть этих заключенных именно так и обращаться с ними на основании предписаний кодекса и не использовать в качестве клерков». (Клерками становились лишь привилегированные заключенные.) Браунинг был весьма категоричен в своем утверждении, что «и в дальнейшем их будут использовать на обычных работах».

В статье, помещенной в «Бенгали» от 4 сентября 1912 года, снова сообщалось о жестоком и бесчеловечном обращении с политическими заключенными на Андаманских островах. В ней говорилось, что с политическими заключенными, людьми образованными, обращаются как с собаками. До января 1912 года их держали в тюремных камерах и одевали так же, как и остальных каторжников, то есть они носили шорты и белые куртки с рукавами до локтя. На шее у них было кольцо с подвешенным к нему большим деревянным личным номером. Сообщалось, что отдан приказ о расселении их по разным камерам. Таким образом, они лишались общения друг с другом и были поставлены на самую тяжелую работу, какая только имелась в этой каторжной тюрьме. Так что положение этих людей действительно плачевное.

В заключение в статье говорилось, что, если они требуют к себе особого отношения и привилегий, положенных политическим заключенным, им отвечают, будто они обычные уголовные преступники и не должны ожидать чего-либо большего, чем могут получить в установленном порядке. В то же время они не могут получить даже ничего из того, что получают обычные уголовные преступники. Например, осужденные за убийство могут жить на свободе под гласным надзором полиции и имеют право получить любую легкую работу, а политические заключенные лишены и этих прав.

Приблизительно в то же время один из политических заключенных, Инду Бхушан Рой, покончил жизнь самоубийством — повесился в своей камере. Инду Бхушан Рой был осужден по так называемому маниктальскому делу. Оно было названо так потому, что некоторые осужденные были арестованы в одном из домов Маникталы, но по сути своей оно часть алипорского дела. Саваркар сообщал обстоятельства, при которых Инду Бхушан Рой был вынужден покончить с собой:

«Инду Бхушан Рой — один из тех, кого направили на работу за пределами тюрьмы. Вскоре он понял, что эта работа еще тяжелее и унизительнее, чем в самой тюрьме… Инду Бхушану все это так опротивело, что он самовольно вернулся в тюрьму. На него надели ручные и ножные кандалы и отвели на прежнее место работы, но он отказался работать в поселке и понес наказание за свое упорство… Ему надоела жизнь. Каждый вечер я видел, как Инду Бхушан возвращался с работы смертельно усталый, с лицом, покрытым испариной, с ног до головы засыпанный кокосовой пылью, с ношей около 30 фунтов на голове, с мешком кокосовых волокон на плечах. Однажды утром, когда наши камеры отпирали на день и мы выходили на работу, к нам подошел один надзиратель и, попросив не разглашать его имени, сказал, что Инду прошлой ночью повесился».

Разумеется, в официальной версии говорилось, что он совершил самоубийство в приступе безумия из-за того, что с кем-то поссорился.

История еще одного политического заключенного — Уласкара Датта — также наделала много шума. Несчастный потерял рассудок из-за жестокого обращения. Однажды он отказался выполнить тяжелую работу, и за это его заковали в ручные кандалы и семь дней не разрешали ни присесть, ни прилечь. По его словам, все это время его подвергали пыткам. Саваркар писал, что Уласкар Датт, находясь в полубессознательном состоянии, отчетливо почувствовал, как тюремный врач подключил к его телу электрическую батарею. Не в силах вынести боль, пронзавшую его измученное тело, когда казалось, что каждый нерв, каждая жилка, каждый мускул раздираются на части, он дико закричал и неожиданно впал в беспамятство, в котором пребывал три дня и три ночи.

Его объявили сумасшедшим и поместили в дом для умалишенных на 12 лет. Затем его перевели в сумасшедший дом в Мадрасе, который он покинул лишь тогда, когда истек срок его заключения. Датта судили по делу о маниктальском (алипорском) заговоре.

Затем произошло невероятное — двое заключенных объявили голодовку. Это была первая известная не только на Андаманах, но, возможно, и на всем Индийском субконтиненте подобная забастовка. Главный комиссар X. А. Браунинг докладывал министру внутренних дел Индии У. X. Уилеру о том, что два подстрекателя (заключенные Ладха Рам и Нони Гопал Мукерджи), упорно отказывавшиеся принимать какую-либо пищу, в настоящее время два раза в день подвергаются в тюрьме насильственному кормлению через зонд. Кроме того, эти заключенные за категорический отказ исполнять какую бы то ни было работу подвергнуты строгому одиночному заключению с изъятием всех принадлежащих им вещей.

Ладха Рам был одним из редакторов «Свараджья», Нони Гопал Мукерджи осудили за то, что он бросил бомбу в машину высокопоставленного полицейского чиновника. Тогда ему было всего 16 лет, и тюремные власти не имели права использовать подростка на каторжных работах. Однако его послали работать на прессе для выжимания масла. Горячий, вспыльчивый юноша наотрез отказался подчиниться, и тут на него обрушились все силы ада. Саваркар писал, что мальчика страшно мучили, заставляли стоять с кандалами на руках. Когда Гопалу дали одежду из джутовой мешковины, он вообще отказался от нее. Юношу заковали в цепи и посадили в одиночную камеру. Однажды тюремщики несли его совершенно голого в тюремную умывальню, чтобы помыть. Они бросили его на пол и стали тереть сухой рогожей из кокосового волокна. Вскоре на теле юноши выступила кровь. Нони Гопал Мукерджи голодал 72 дня. Забастовки солидарности с Мукерджи следовали одна за другой до тех пор, пока почти все политические заключенные не отказались работать.

Тогда Главный комиссар Браунинг попытался достичь примирения. Он обещал разобраться в жалобах заключенных и даже направить их правительству Индии для принятия окончательного решения. Однако все его старания не увенчались успехом. В конце концов правительство направило на Андаманы директора медицинской службы Индии Генри Лукаса для изучения положения дел на месте и поиска выхода из создавшегося тупика. И ему удалось это сделать. Л. П. Матхур в своей «Истории Андаманских и Никобарских островов» писал, что «после визита Лукаса начался период политики примирения». Согласно официальной версии, это произошло потому, что заключенные обещали «не причинять больше огорчений властям при условии, что их переведут из тюрьмы с одиночными камерами и найдут посильную работу». После «достижения» такого соглашения политическим заключенным, осужденным на определенный срок, была предоставлена более легкая работа, как и обычным заключенным, и возможность выполнять ее за пределами тюрьмы. К сожалению, это послабление не распространилось на заключенных, приговоренных к пожизненной каторге, таких, как Саваркар и его брат.

Подобное послабление в отношении политических заключенных продолжалось недолго. 9 августа 1913 года 19 ссыльных, объявивших голодовку, возвратили в прежние камеры. Власти заявили, что они раскрыли заговор. Они утверждали, что эти заключенные изготовили бомбу и намеревались взорвать ее в русле ручья неподалеку от Бамбу-Флэта (одного из пригородов Порт-Блэиа). Заговор, как это часто бывает, был раскрыт по доносу одного из привлеченных к нему местных поселенцев.

Узнав о заговоре, администрация была потрясена. Хотя новый Главный комиссар и суперинтендант подполковник М. У. Дуглас и был человеком благожелательным, тем не менее он приказал впредь каждого политического заключенного содержать в одиночной камере. Так как в тюрьме свободных мест оказалось мало, он предложил, чтобы всех политических заключенных, приговоренных к пожизненному заключению (их было не больше 14), разместили по двое в каждом из семи крыльев этой тюрьмы.

Возможно, в связи с этим заговором и растущей критикой в самой Индии и за ее пределами положения на Андаманах Реджинальд Крэддок, бывший в то время членом Исполнительного совета при генерал-губернаторе, ответственным за внутренние дела, решил посетить острова зимой 1913 года. Во время пребывания там он не только подробно познакомился с положением каторжан, но и беседовал лично с лидерами политических заключенных В. Д. Саваркаром, Бариндрой Кумар Гхошем и еще с тремя политическими ссыльными, подавшими прошение о пересмотре их дел. Осматривая тюрьму, он выслушивал всех, кто желал подать какую-либо жалобу. В тюрьме он познакомился с Хоти Лал Вармой, Нандом Гопалом и другими и принял жалобы в письменном виде от заключенных.

По возвращении в Индию он писал, что заключенные настаивают на том, чтобы им разрешили пользоваться всеми льготами и привилегиями системы ссыльного поселения, такими, как право зарабатывать сокращение срока примерным поведением и возможность быть назначенными надсмотрщиками или тюремными надзирателями.

Наиболее важными из рекомендаций Р. Крэддока в отношении политических заключенных были следующие: «Саваркара и других, осужденных на каторжные работы на островах, из тюрьмы не выпускать и тем более не отправлять ни в какую из тюрем на континенте; политических заключенных, осужденных на определенный срок, можно отправить назад на континент». Следуя второй рекомендации, правительство Индии обратилось с письмами к правительствам провинций. Правительства Мадраса, Пенджаба, Бомбея и Центральных провинций согласились принять эту категорию заключенных, другие же правительства отказались ввиду переполненности тюрем.

Как раз в то время, когда Р. Крэддок писал свой доклад об обстановке в поселениях каторжан на Андаманах, в журнале «Индия», издаваемом в Лондоне, появилась статья о том, как там обращаются с политическими заключенными. В статье подтверждался факт голодовки, проведенной заключенными, и вынужденное в связи с этим посещение островов Лукасом. Правда, его доклад не был опубликован, но, по всей видимости, послужил основой для «категорического отказа признавать их политическими заключенными или правонарушителями первого класса». Автор статьи подчеркивал, что эти заключенные — преступники необычные и их соотечественники понимают это. Правительству Индии хорошо известно, что их преступления были совершены в период больших волнений, прокатившихся по всей стране. От методов принуждения отказались в самой Индии, так почему же таковые должны сохраняться в Порт-Блэре в отношении людей, которые уже «страдают в результате потери всякой надежды и утешения»?

Основная причина волнений политических заключенных состояла в том, что им не сокращали сроки заключения, как другим заключенным на континенте. Саваркар писал, что они подготовили манифест, состоящий из трех конкретных требований: «1) Как политические заключенные, мы должны иметь все преимущества первого класса; 2) в противном случае нас следует перевести в категорию обычных заключенных, дать все предоставляемые им льготы и разрешение на периодическое посещение тюрьмы членами наших семей; 3) нас нужно отослать для отбытия срока наказания в тюрьмы Индии, с тем чтобы мы могли пользоваться всеми льготами, в том числе сокращением срока заключения на основании свидетельства о хорошем поведении». Забастовки продолжались, а правительство уже приступило к репатриации на континент политических заключенных, осужденных на определенный срок. Саваркар сообщал о специальном уведомлении, в котором говорилось, что все заключенные, приговоренные к различным срокам заключения, кроме пожизненного, должны быть возвращены в соответствующие тюрьмы в Индии, где в надлежащем порядке будет рассматриваться вопрос о сокращении сроков их содержания под стражей. Заключенные, приговоренные к пожизненному сроку, останутся в тюрьме с покамерным содержанием в течение 14 лет, после чего им предоставят легкую работу. Такой порядок касался лишь тех заключенных, которые в течение всего срока тюремного заключения не будут иметь серьезных замечаний.

Даже такой человек, как Хоуп-Симпсон, исполнявший тогда обязанности Главного комиссара, стал чувствовать себя неуверенно. В письме к министру внутренних дел он подчеркивал, что «тюрьма с покамерным содержанием заключенных не соответствует требованиям». Хоуп-Симпсон писал, что «она создана для преступников совершенно иного типа и в отношении их она обладает определенными ценными свойствами». Поэтому он считал, что лица, осужденные за политические преступления, не должны ссылаться на каторгу, а должны распределяться по индийским тюрьмам. Это письмо пошло по обычным бюрократическим каналам. Министр внутренних дел комментировал дело Саваркара следующим образом: «Уважаемый член Совета (Реджинальд Крэддок)… пришел к твердому убеждению, что именно Саваркара нельзя ни~отпускать на свободное поселение, пи переводить в какую-либо из тюрем в Индии. Однако уважаемый член Совета счел, что отбытие определенного числа лет на каторжных работах отвечает карательным требованиям и наказание в течение оставшейся части срока может иметь вид простого тюремного заключения, поскольку этот человек опасен для общества… По мнению уважаемого члена Совета, таким же образом следует обращаться с другими лицами, приговоренными к пожизненному заключению, которые находятся в тюрьме с покамерным содержанием на Андаманах».

По каким-то непонятным причинам это дело попало на стол Р. Крэддока лишь 4 сентября, почти через три месяца после того, как Хоуп-Симпсон представил свой доклад. По делу Саваркара мнение Р. Крэддока осталось тем же, что и ранее, так как он написал, что каторжники, осужденные на пожизненное заключение, «находятся в тюрьме с покамерным содержанием, поскольку от них можно ждать чего угодно. Саваркар находится там, ибо существует большая вероятность, что он может совершить побег». В то же время Р. Крэддок добавлял, что образованных и интеллигентных людей, в большинстве случаев обладающих слабым здоровьем, нельзя подолгу оставлять на тяжелых физических работах. Такой вид наказания сильно сказывается на их психике и не оказывает воспитательного воздействия. По его мнению, не менее важно и то, что этим людям необходимо дать луч надежды. Если их не удастся перевоспитать, то предоставление им свободы — просто безумие. Тем не менее они должны иметь надежду, что после 14 лет заключения условия их содержания в тюрьме могут быть пересмотрены. Вполне возможно, что к тому времени взгляды каторжан могут совершенно перемениться. Тогда для них можно было бы найти какую-нибудь оплачиваемую работу в поселении.

Р. Крэддок указал также, что суперинтендант должен распределять таких заключенных на те участки, где требуется умственный труд. Примерное поведение должно давать им возможность получить некоторые льготы, в то время как плохое повлечет за собой возврат к тяжелой физической нагрузке. Среди льгот, которых можно добиться хорошим поведением, — (выходные дни и доступ к книгам.

В результате принятых частичных мер обстановка на островах мало-помалу разрядилась. Заключенным стали предоставлять выходные дни и разрешили читать книги, но они оставались в тюрьме с покамерным содержанием до истечения четырнадцатилетнего срока наказания.