Повесть об Андаманах

ПЕРВАЯ МИРОВАЯ ВОЙНА

Пока в правительстве Индии шли дебаты о судьбе политических заключенных на Андаманских островах, в Европе разразилась война. Хотя эта война, превратившись в великий армагеддон[49], шла за тысячи миль от Индии, она некоторым образом повлияла на судьбу крохотных островков в Бенгальском заливе.

Тысячи индийских солдат были посланы на поля сражений в Европу. Они покрыли себя неувядаемой славой. Невероятно, но Саваркар, убежденный бореи за свободу и злейший враг англичан, 9 марта 1915 года в письме к брату (их разрешали посылать раз в год) написал: «Сердце мое преисполнено радостью — я узнал, что в Европу против наиболее сильной военной державы мира решено послать тысячи индийских солдат и они уже сражаются с таким мужеством, что покрыли себя военной славой… Возможно, ты знаешь, что некоторые из нас изъявили желание отправиться на фронт добровольцами. Я рад сообщить тебе, что правительство особо это отметило, хотя ответ пока еще не получен».

Официального подтверждения о стремлении Саваркара отправиться на фронт добровольцем у нас нет, но факт, что письмо дошло до адресата (явно после официальной цензуры), доказывает — такое желание он изъявлял.

Некоторые его соотечественники, также принадлежавшие к революционному движению, проявляли в этом вопросе меньше энтузиазма. Они понимали, что эта война была не чем иным, как борьбой великих западных держав за гегемонию в мире, а индийские солдаты выступали в роли лишь наемников Англии. Вскоре в Индии был раскрыт так называемый лахорский заговор, за которым последовали еще два судебных процесса, известных как «первое дополнительное дело» и «второе дополнительное дело». В результате было осуждено 213 человек (с апреля 1915 по январь 1917 года), из них 36 человек приговорено к смертной казни и 77 — к ссылке на каторжные работы. Некоторым лицам смертный приговор вице-король заменил пожизненной каторгой.

Истоки заговора находились в Соединенных Штатах Америки, и практически все обвиняемые по этим трем делам принадлежали к партии «Гадр»[50], задачей которой стала подготовка восстания в Индии. Первые съезды «Гадр» проходили в США и Сингапуре.

Индийские иммигранты прибыли в Канаду и Соединенные Штаты Америки в начале нашего века. Никто доподлинно не знает, что заставило их покинуть родной Пенджаб. Существует интересное, хотя и довольно грустное, описание первых индийцев, прибывших в Канаду: «У этих людей с печальными глазами был довольно несчастный вид. Промокшие насквозь, в своей полотняной одежде и мокрых тюрбанах, они сидели на жалких узлах, в которых находилось все их имущество. Большинство людей, глядя на них, были уверены, что пенджабцы скоро заболеют и умрут в стране, чей климат так не похож на индийский». Однако пенджабцы не заболели и не погибли. Это были стойкие люди, но будущее их оказалось мрачным.

Партия «Гадр» зародилась в Америке. Группа индийцев образовала Индийскую ассоциацию Тихоокеанского побережья. В нее входили те, кто был недоволен тем, что индийцам ограничивали въезд в некоторые страны и часто отказывали в приеме на работу. В 1908 году эта организация изменила свое название на Лигу независимости Индии. Одни индийцы проводили агитацию в штате Орегон, другие объединились в партию, которую назвали Ассоциация говорящих на хинди. Эта ассоциация впоследствии и превратилась в партию «Гадр» с центром в Сан-Франциско. 1 ноября 1913 года вышел первый номер ее журнала на панджаби, названного также «Гадр», а на урду — в 1914 году. «Гадр» открыто заявляла, что она — «враг британского правления». Ее издатель — широко известный революционер Хар Даял, бежавший из Индии в 1911 году. Через год после прибытия в Америку он стал профессором индийской философии и санскрита в Стэнфордском университете в Пало-Альто (штат Калифорния).

Первый съезд индийских революционеров собрался в феврале 1914 года в Стоктоне (штат Калифорния), и вскоре у партии появились филиалы в Канаде, Панаме и Китае.

Сикхи в Канаде проявляли все большее и большее недовольство дискриминационными ограничениями, с которыми они сталкивались (к 1908 году в Канаде их проживало 8 тысяч). Правительство Канады хотело прекратить иммиграцию индийцев и в 1911 году приняло закон, по которому каждый иммигрант должен был иметь не менее 200 долларов. Кроме того, иммигранты обязаны прибывать из Индии в Канаду морем без пересадок, хотя подобных рейсов не существовало.

Чтобы обмануть канадские власти, предприимчивый сикх Гудрит Сингх, состоятельный подрядчик в Сингапуре и Малайе, отправился в Гонконг и зафрахтовал японское судно «Комагата-мару». Взяв в Шанхае, Модзи и Иокогаме на борт пассажиров-индийцев, 23 мая 1914 года он прибыл в Ванкувер. Однако пассажирам, кроме 22 человек, возвращавшимся в Канаду, на берег сойти не разрешили. Затем последовало нечто вроде осады, продолжавшейся месяца два. На судне кончились вода и продовольствие. В конце концов была применена сила — английский военный корабль «Рейнбоу» вынудил «Комагата-мару» уйти.

На обратном пути на долю «Комагата-мару» выпало немало испытаний, и каждый заход в порт в Иокогаме, Кобе, Гонконге, Сингапуре сопровождался неприятными инцидентами. По прибытии в Калькутту произошло самое страшное. На пассажиров, пожелавших сойти на берег и возвратиться домой в Пенджаб, набросились солдаты, сбили на землю и стали избивать ногами. Они кололи несчастных штыками, а затем открыли по ним огонь. По официальным данным, 14 человек было убито (по неофициальным — 40), а 120 — арестовано[51].

В сентябре 1914 г. в Цюрихе появилась организация, которая получила название Международный проиндийский комитет. Его председатель впоследствии переехал в Берлин и стал работать в германском министерстве иностранных дел. В Берлине была создана Индийская национальная партия, которая постепенно распространила свою деятельность на Западную Азию. Одни индийские революционеры прибыли в Турцию, другие — в Багдад и Дамаск. Кроме того, некоторые из них появились в Китае, Японии, Бирме и в Северо-Западных Пограничных провинциях Индии.

Однако вернемся к заговору в Лахоре. Первая партия осужденных за участие в лахорском заговоре прибыла на Андаманские острова в 1915 году. Она состояла в основном из сикхов, тем или иным образом связанных с партией «Гадр». В их числе оказался Бхаи Пармананд, завоевавший репутацию несгибаемого революционера. К сожалению, в последующие годы он увлекся шовинистической индуистской деятельностью и стал столпом религиозно-общинной организации «Хинду Махасабха»[52], выступавшей за государство с господством индуистской религиозной доктрины.

Бхаи Пармананд получил степень магистра в Пенджабском университете. Несколько лет он разъезжал по стране в качестве лектора. Его основной задачей стала проповедь доктрины «Арья самадж»[53], реформаторской организации, которая верила в обращение мусульман в индуистов (согласно строгой индуистской доктрине, нужно родиться индуистом, обращенных индуистов быть не может). Впоследствии Бхаи Пармананд в течение какого-то времени был профессором в Дайянандском англо-ведическом колледже в Лахоре. Однако его деятельность привлекла внимание правительства, он был отстранен от преподавания и удалился в свою деревню недалеко от Джелама (провинция Пенджаб).

В октябре 1910 года Бхаи Пармананд отправился в Европу под предлогом изучения медицины. После непродолжительной остановки в Париже он перебрался в Джорджтаун (Британская Гвиана), где развернул пропаганду доктрины «Арья самадж» главным образом для того, чтобы спасти местных жителей от обращения в христианство и, конечно, чтобы как-то заработать себе на жизнь. Через шесть месяцев он прибыл в Калифорнию. Там он действительно занялся изучением медицины, но после возвращения Хар Даяла из Пало-Альто в Беркли (Калифорния) они вместе развернули активную проповедь «Арья самадж». Так началась работа Бхаи Пармананда в партии «Гадр». В 1913 году он отправился из Соединенных Штатов Америки в Европу, посетил большинство европейских центров индийской революционной деятельности и вернулся в Индию в декабре 1913 года для того, чтобы развернуть движение «Гадр» в Пенджабе.

Он был осужден за участие в лахорском заговоре и объявлен «одним из наиболее опасных революционеров». Двое судей из троих ратовали за смертную казнь Бхаи Пармананда, один остался при особом мнении. Вице-король заменил смертную казнь пожизненной каторгой. Так Бхаи Пармананд оказался в тюрьме Порт-Блэра.

За всю долгую историю этой тюрьмы ирландец Барри, человек с явными садистскими наклонностями, прослыл одним из наиболее жестоких ее надзирателей. Барри проработал в тюрьме много лет и на его совести остались жестокие телесные наказания, которым он подвергал многих политических заключенных. Много пришлось выстрадать Саваркару только потому, что Барри был твердо убежден: все волнения в тюрьме происходят из-за подстрекательской деятельности Саваркара.

Вскоре у Барри произошла стычка и с Бхаи Парманандом. Так как руководители партии «Гадр» прибыли на Андаманы с репутацией неисправимых, Барри с самого начала решил «держать их в ежовых рукавицах». За ссыльными установили особое наблюдение. Считалось, что Бхаи Пармананд и революционер из Бенгалии Ашутош Лахири — заключенные, находящиеся на особом положении. Однако обращались с ними жестоко и грубо. Не в силах более выносить такое обращение, они‘ однажды (набросились на Барри, схватили его, высоко подняли и швырнули на пол. К счастью, он не переломал себе кости. Однако их поступок не имел прецедента и привлек внимание. Нужно было что-то предпринять, чтобы как-то сохранить престиж и авторитет европейца. Наказание должно было послужить уроком для других. Обоих заключенных приговорили к порке — по 20 палочных ударов каждому. По словам Саваркара, Пармананда привязали к решетке и нанесли двадцать ударов. Каждый удар глубоко рассекал кожу, и из ран лилась кровь. Пармананд перенес истязание стоически.

Теперь всем стало ясно, что последует еще одно столкновение. Вскоре такой случай представился: политического заключенного Бхан. а Сингха заперли в камере за ссору с одним из надзирателей. Барри этого показалось мало. Он подошел к камере и стал осыпать заключенного оскорблениями. Конечно, вспыльчивый сикх ответил ему тем же. Барри немедленно позвал на помощь, и пятеро прибежавших надзирателей избили несчастного до полусмерти.

Заключенные решили, что просто так это дело оставить нельзя, и 100 каторжан, отбывавших сроки наказания в разных крыльях тюрьмы, отказались выйти на работу. Впервые в истории этой тюрьмы такое большое число заключенных пошло на подобный шаг. Два вожака — раджпут Притхви Сингх и сикх Сохан Сингх (последнему было уже за шестьдесят) — хотели изложить администрации требования заключенных, но их не пожелали даже выслушать. Тогда оба объявили голодовку. Дней через 12 администрация сдалась, и забастовка была прекращена.

Еще один инцидент, вызвавший волнения и приведший к смерти одного из политических заключенных, произошел из-за отказа тюремной администрации разрешить Рама Ракху носить священный шнур[54].

Пенджабский брахман Рама Ракх был осужден за проведение агитации в армии в целях организации вооруженного революционного выступления в Бирме. В тюрьме на Андаманах ему приказали снять священный шнур — видимо, таково было местное правило. Рама Ракх отказался это сделать, и шнур был снят с него силой. Он объявил голодовку и даже отказался пить воду. Как обычно, к нему применили принудительное кормление, в результате чего он серьезно заболел. Стало известно, что у него обострился туберкулезный процесс. Саваркар убедил его начать принимать пищу, но тем не менее через два месяца Ракх скончался.

Число политических заключенных продолжало расти. Между тем в Европе был заключен мир. Политические заключенные тешили себя надеждой, что в ознаменование победы будет объявлена амнистия, но их ожидания оказались тщетными.

После окончания войны была сформирована упоминавшаяся ранее долгожданная комиссия по вопросам тюрем, которая посетила Андаманские острова. Приблизительно в то же время по всей Индии развернулась кампания за освобождение политических заключенных на Андаманах. Только в провинции Бомбей под петицией об их освобождении было собрано свыше 70 тысяч подписей. На этот раз правительство Индии отреагировало положительно: была объявлена амнистия для большинства политических заключенных, включая Бхаи Пармананда, но исключая Саваркара и некоторых других заключенных той же категории (всего 300 человек). Неизвестно, произошло ли это вследствие размаха агитации или просто из-за того, что администрация не могла справиться с таким количеством политических заключенных, которых приходилось содержать все в той же тюрьме в Порт-Блэре.

Статья под заголовком «Ад на Земле — жизнь на Андаманах», написанная членом английского парламента полковником Веджвудом и опубликованная в лондонской газете «Дейли телеграф», также привлекла к себе внимание общественности. Полковнику Веджвуду совершенно случайно пришлось ехать в поезде в одном купе с человеком, «одетым во все белое, у которого был мягкий голос, а лицо святого». Пять лет пробыл он на Андаманах, а до этого был профессором истории в Лахорском университете. Этот профессор нарисовал Веджвуду красочную картину тирании и коррупции на Андаманах и рассказал, что многие политические заключенные (он упомянул среди них и имя Ганеша, старшего из Саваркаров) «после десяти лет этого ада… содержатся постоянно в тюремной больнице, ожидая конца — освобождения от этого мира и ухода туда, где нет пи тиранов, ни тюрем».

Рабочий комитет партии Индийский национальный конгресс также принял резолюцию, требующую освобождения братьев Саваркар. В конце концов Саваркаров и некоторых других заключенных выпустили из тюрьмы с покамерным содержанием и разрешили жить в Порт-Блэре в качестве досрочно освобожденных заключенных под гласным надзором полиции.

Как и Маулана Мохаммад Джафар Тханесвари, Саваркар, как только оказался вне тюрьмы, начал на Андаманах революционную агитацию. Однако, когда пришел приказ о его отправке с Андаман, Саваркар обратился к правительству с просьбой, если он не будет освобожден сразу же после того, как вступит на землю Индии, остаться на Андаманах и отбыть там весь срок заключения. Его просьба, разумеется, была отвергнута. Впоследствии его освободили из тюрьмы Йеравда в Пуне после встречи с губернатором Бомбея Джорджем Ллойдом и в принудительном порядке заставили подписать «обязательство о неучастии в политической деятельности».

Предложение о репатриации политических заключенных на материк по времени совпало с решением правительства Индии полностью ликвидировать поселения каторжан на Андаманах. Министр внутренних дел Уильям Винсент, выступая в Центральном законодательном собрании И марта 1921 года, признал, что в течение нескольких лет у них были опасения насчет Андаман. Через несколько месяцев в ответ на вопрос Раи Бахадур Лал Рам Саран Даса в Государственном совете Г. Д. Крейк категорически заявил, что правительство решило отказаться от Андаманских островов в качестве места для каторжных поселений. Соответственно на острова прекратили посылать заключенных с марта этого года. Однако меньше чем через год правительство изменило свое решение. Тот же Уильям Винсент 6 февраля 1922 года заявил в Центральном законодательном собрании, что вследствие прекращения ссылки на Андаманы и неспособности местных правительств найти в настоящий момент средства для строительства новых тюрем переполненность существующих тюрем в некоторых провинциях стала крайне серьезной проблемой. В сложившихся обстоятельствах правительство Индии пришло к заключению, что нет другого выхода, как вновь временно разрешить ссылку на Андаманы заключенных, приговоренных к каторжным работам. Положение оставалось практически таким же в течение нескольких последующих лет.

Правительство никак не могло окончательно решить судьбу Андаман, борьба за свободу на континенте продолжалась и приобретала все больший размах. Многие не признавали ненасильственных методов действий, предложенных Махатмой Ганди и его «сатьяграхой»[55]. В тот период разбиралось много дел о заговорах, в которых участвовали террористы, как их называли англичане. Сюда относятся дела о нападении на Читтагонгский арсенал, о какорийском и лахорском заговорах. Некоторые из осужденных по этим делам были сосланы на Андаманы. Эти три акции могут с полным основанием считаться одними из наиболее смелых в истории террористического движения в Индии.

Нападение на Читтагонгский арсенал было произведено 18 апреля 1930 года. (Этот день был выбран потому, что совпадал с годовщиной восстания в Ирландии.) Руководителем операции стал Сурья Сен. Манматхнат Гупта в своей «Истории революционного движения в Индии» описывал, как был организован этот рейд и что произошло в тот памятный день: «Нирмал Сен, Локенатх Бал, Ананд Сингх, Ганеш Гхош, Амбика Чакрабарти и Упендра Бхаттачарья должны были руководить нападением на различные ключевые пункты района. В обязанность Ананда Сингха и Ганеша Гхоша входило произвести нападение на арсенал и на полицейский участок, а Амбики Чакрабарти — на телеграфную и телефонную станции. Большинству юношей было менее 20, а некоторым даже 16 лет. За машиной, в которой находились Сингх и Гхош, следовала другая, в которой ехал Сурья Сен. Благодаря тому что революционеры действовали решительно, им удалось захватить арсенал, и в их руки попало большое количество оружия и боеприпасов. Было убито несколько охранников и один английский офицер. Все боевые задачи выполнялись точно. Прибывшего Сурья Сена встречал почетный караул. Услышав стрельбу и взрывы бомб, европейцы бежали».

Революционеры скрывались на склонах окрестных холмов, где и происходили многочисленные стычки между ними и полицией. Обе стороны несли тяжелые потери. Согласно одному источнику, было убито 160 английских солдат, но эта цифра, может быть, завышена.

Перед судом по этому делу предстало 32 революционера. Одних суд приговорил к смертной казни через повешение, других — к разным срокам заключения, а третьих — к пожизненной каторге. Сурья Сену удалось бежать. Какое-то время он скрывался в Шандернагоре. В конце концов его поймали и приговорили к смертной казни, а его товарища по борьбе Калпана Датта — к пожизненной каторге.

Замысел какорийской операции возник в начале 1924 года во время встречи в Шахджаханпуре (Соединенные провинции) в доме Рампрасада, который (Известен под кличкой Бисмил. Все присутствовавшие на встрече приняли клички, такие, как Наваб, Квиксильвер. Мусульманин Ашфакулла решил надеть одежду индуса и назвался Кунварджи.

9 августа 1925 года участники заговора стоп-краном у небольшой станции Какори остановили пассажирский поезд. 16 участников вошли в багажный вагон поезда и овладели ящиками, в которых хранились деньги. Пока проходила эта операция, несколько заговорщиков следили за действиями пассажиров: гуркх, попытавшийся схватиться за ружье, получил пулю в лоб, пассажира, высунувшегося из окна, ранили из пистолета, европейца с винтовкой, собиравшегося сойти с поезда, в ногу.

После нападения на поезд по всей провинции Уттар-Прадеш были проведены активные аресты, и большую часть участников заговора арестовали. Суд приговорил многих из них к смертной казни и к пожизненной каторге на Андаманах.

Однако по-настоящему поразил воображение людей всей Индии так называемый лахорский заговор. Именно в этом деле участвовал и Бхагат Сингх[56]. Его имя наиболее известно среди революционеров, которые боролись за свободу Индии. Он стал живой легендой при жизни. Несмотря на то что Бхагат Сингх верил в(насилие как в законное оружие в борьбе за свободу, Ганди, апостол ненасильственных методов, просил вице-короля лорда Ирвина о его помиловании.

Все началось с назначения правительством Англии комиссии для выработки рекомендаций о конституционных изменениях, которые можно было бы внести в политическую структуру управления Индией. Эта комиссия возглавлялась членом английского парламента от либеральной партии Саймоном. Между прочим, одним из членов этой комиссии был майор Клемент Эттли (впоследствии премьер-министр Великобритании). Возмущение индийской общественности, а в особенности Индийского национального конгресса, вызвало то, что в состав этой комиссии не был включен ни один индиец. Поэтому Индийский национальный конгресс принял решение о бойкоте комиссии. Повсюду членов комиссии встречали демонстранты, скандирующие лозунг: «Саймон, убирайся вон!»

Комиссия прибыла в Лахор (в настоящее время территория Пакистана) 30 октября 1928 года. Как и повсюду в Индии, там была организована демонстрация, которую возглавил один из виднейших деятелей партии Индийский национальный конгресс, Лала Ладжпат Рай[57], проведший много лет в изгнании за границей. Когда демонстрация подходила к лахорскому железнодорожному вокзалу, путь ей преградило проволочное заграждение. Демонстрация остановилась, во главе ее находился Ладжпат Рай и местные руководители. Хотя демонстрация была совершенно мирной, полиция по неизвестной причине внезапно набросилась на ее участников и начала их избивать. Лала Ладжпат Раю было нанесено много ударов. Сначала казалось, что их последствия не будут серьезными, но, к несчастью, 17 ноября 1928 года Лала Ладжпат Рай умер от сердечного приступа. В его смерти был виновен Дж. А. Скотт, старший суперинтендант полиции, — это он избивал его своей латхи[58].

Незадолго до этого события Бхагат Сингх и несколько его товарищей создали Социалистическую республиканскую партию Индостана. 10 декабря 1928 года Совет партии собрался в Лахоре и принял решение убить Скотта. Через неделю, 17 декабря, Бхагат Сингх и три его товарища, в том числе и Раджгуру, подошли к зданию суда, в котором размещалась лахорская полиция, и стали поджидать появления на улице Скотта. Однако первым на пороге здания показался один из младших полицейских — Дж. П. Сондерс. Раджгуру кинулся к нему и выстрелом из револьвера ранил его в голову. Сондерс упал. Бхагат Сингх выпустил в него еще с полдюжины пуль. Нападавшие быстро скрылись. (Между прочим, тогда я жил в новом общежитии правительственного колледжа в Лахоре, менее чем в 100 ярдах от места происшествия. Услышав выстрелы, я выбежал на улицу. Сондерс плавал в луже крови. Возбужденные и растерянные полицейские метались возле покойника.)

Полиция провела прочесывание района, и месяца через два-три было произведено несколько арестов. Но только спустя некоторое время они сумели арестовать Бхагат Сингха. Это произошло после тяжелой драмы в Центральном законодательном собрании 8 апреля 1929 года. Председатель Законодательного собрания Витхалбхаи Патель[59] уже собирался вынести постановление по Закону об общественной безопасности, который руководитель Конгресса Мотилал Неру[60] охарактеризовал как «направленный против индийского национализма и Конгресса», как в зале раздались два взрыва бомб, а за ними два револьверных выстрела. Молодые люди, устроившие эту акцию, — Бхагат Сингх и Бхактошвар Датт — даже не пытались бежать. Они отдали себя в руки правосудия без какого-либо сопротивления. Впоследствии Датт провел много лет на Андаманах.

Бхагат Сингха разыскивали в связи с многими другими «преступлениями». После ареста Бхагат Сингха полиции удалось распутать дело, которое впоследствии стало известно как лахорский заговор. Всего по этому делу привлекалось 24 человека: шестеро из них скрывались, а семеро признали свою вину и выдали сообщников. Подсудимым было предъявлено обвинение в организации «заговора с целью убийства короля, вооруженного грабежа и в изготовлении и использовании бомб». Судебный процесс начался 10 июля 1930 года, а приговор был вынесен 7 октября 1930 года. Бхагат Сингха и Раджгуру приговорили к смертной казни, а семерых других — к пожизненной каторге и сослали на Андаманы в 1932 году.

Л. П. Матхур в книге «История Андаманских и Никобарских островов» писал, что первая партия заключенных-террористов прибыла на Андаманы в тот момент, когда там стояла холодная погода. (До начала 1933 года продолжали поступать все новые и новые партии заключенных.) Огромная тюрьма обветшала, по стенам змеились трещины. Многих заключенных уложили на доски прямо на холодном полу. Нуждающимся в медицинской помощи отказывали. Кормили плохо, в пище часто попадались черви. Заключенных поставили на тяжелую работу. Книги им покупать не разрешалось, библиотека отсутствовала. Они не имели никакой возможности отдыхать и нормально двигаться. Власти относились к ним мстительно, бессердечно и грубо.

Объявление голодовки стало единственным способом протеста против такого бесчеловечного обращения. Беджой Кумар Синх, автор книги «На Андаманах — индийская Бастилия» (он сам отбывал заключение в тюрьме с покамерным содержанием) вспоминал, как, сговорившись заранее, несколько заключенных в начале января 1933 года объявили голодовку. Они согласились прекратить ее после того, как Главный комиссар заверил, что все претензии заключенных будут рассмотрены. Видимо, ничего так и не было сделано, и их жалкое существование не улучшилось. Тогда ссыльные решили объявить новую голодовку.

В официальном сообщении от 28 мая 1933 года, выпущенном министерством внутренних дел в Симле и зачитанном в Законодательном собрании членом Исполнительного совета при генерал-губернаторе Гарри Хейгом, говорилось, что правительство Индии получило информацию от Главного комиссара на Андаманских островах. Дело в том, что 12 мая 29 заключенных, осужденных за преступления, связанные с террористической деятельностью, объявили голодовку в знак протеста из-за невыполнения некоторых их требований. Позднее к ним присоединилось еще несколько заключенных.

В сообщении правительства далее говорилось, что Махавир Сингх, осужденный по лахорскому делу, скончался 17 мая. Называлась официальная причина его смерти — «сопротивление пациента принудительному кормлению при слабом физическом состоянии, что вызвало сильный шок и привело к коллапсу и смерти». Беджой Кумар Синх утверждал, что во время принудительного кормления молоко попало Махавиру Сингху в легкие и, хотя тот понял, что произошло, промолчал, таким образом обрекая себя на верную смерть.

В официальном сообщении говорилось также о смерти еще одного политического заключенного — Манкришна Нам Даса. Дело в том, что 17 мая его пытались принудительно накормить. Власти затем сообщали, что он будто бы этому не сопротивлялся. Однако 19 мая его отправили в тюремную больницу с диагнозом «долевая пневмония». Вскоре он скончался. Имеются сведения, что еще один заключенный умер вскоре после того, как его пытались накормить насильно.

Как и следовало ожидать, беспокойство за судьбу заключенных, объявивших голодовку, распространилось по всей Индии. Делегация членов Законодательного собрания встретилась с Гарри Хейгом, который выразил «сочувствие» заключенным и пообещал принять меры. Он послал на Андаманы своего специального представителя — подполковника Баркера. В результате расследований, проведенных Баркером, а также из-за того, что местные власти были испуганы беспрецедентно долгой голодовкой (46 дней), они удовлетворили большинство требований заключенных. Поэтому в официальном заявлении правительства от 27 июня 1933 года сообщалось, что 26 июня все политические заключенные прекратили голодовку.

На Андаманы и раньше направляли заключенных из Бирмы, приговоренных к пожизненной каторге, но по-настоящему большие партии бирманских заключенных, которых можно назвать политическими, стали поступать сюда после подавления восстания в Тхарварди.

Генеральный совет бирманской ассоциации[61] был единственной политической партией в Бирме. В то время во главе его стояло несколько помещиков и представителей интеллигенции, целью которых было достижение самоуправления Бирмы (гомруля) в составе Британской империи.

Однако на ежегодной конференции, проведенной в Мандалае в 1928 году, доктор Сая Сен, лидер экстремистской фракции Генерального совета, внес резолюцию, что целью Совета с этого времени становится достижение полной независимости и при этом делается ставка на массовое движение. Разумеется, умеренные покинули конференцию. По словам индийского революционера Джитена Гхоша (его также сослали на Андаманы), доктор Сая Сен собрал вокруг себя большое число добровольцев и собирался возглавить повстанческую армию из числа крестьянского населения Бирмы.

Доктор Сен организовал мастерские по изготовлению ружей и боеприпасов в тайном центре в густых лесах округа Тхарварди. Юноши из всех районов Бирмы собирались под его знамена, и их обучали владеть оружием. Наконец, 22 декабря 1930 года, собрав армию добровольцев, доктор Сен поднял флаг восстания.

Джитен Гхош писал, что Сен выпустил прокламацию, отменяющую все долги крестьян, и объявил буддизм государственной религией. Железнодорожные пути и мосты были разрушены, телефонная и телеграфная связь нарушена, у полиции отобрано оружие, двери тюрем разбиты, заключенные освобождены, а старосты в деревнях и городах разоружены.

До прибытия английской армии, в течение семи дней, добровольцы доктора Сена удерживали власть в Тхарварди. Английских чиновников заставили сдаться и заявить, что правлению англичан пришел конец. Английской армии потребовалось три дня, чтобы разбить повстанцев, им пришлось применить даже артиллерию. Сену удалось бежать.

В Тхарварди вновь установилось правление англичан, но восстание перекинулось на многие другие районы Бирмы. Люди Сена захватывали полицейские участки и тюрьмы во многих городах. Англичане мобилизовали все силы, имевшиеся в их распоряжении, и отвечали жестокими репрессиями. Джитен Гхош писал, что деревня за деревней — сравнивались с землей артиллерийским огнем.

Для полного подавления восстания и поимки Сая Сена англичанам потребовалось восемь лет. Выданный предателем, Сая Сен был схвачен, когда лежал в лесу с приступом лихорадки.

По всей Бирме проходили судебные процессы: в результате 274 «мятежника» было повешено, а 535 сослано на Андаманы.

В течение трех лет их жизнь на Андаманах протекала без каких-либо происшествий. Разумеется, им было тяжело из-за жестокого обращения с ними тюремных властей. Хотя заключенные и добились права получать письма, больше писали сами, однако эта уступка не внесла в их существование каких-то зримых перемен. То же самое касалось и встреч с родственниками — немногие из них могли позволить себе приехать на Андаманы. Имели место и мелкие стычки с тюремными властями.

Что касается книг, то у заключенных был весьма ограниченный выбор книг в тюремной библиотеке. Осужденные бенгальцы стремились заполучить марксистскую литературу, что не встречало понимания со стороны властей Бенгалии, а предварительное одобрение подбора книг властями той провинции, откуда поступили заключенные, было обязательным.

Качество пищи было плохим. Многие политические заключенные подвергались телесным наказаниям за незначительные нарушения тюремного распорядка. Постоянное пребывание в душных камерах в условиях тропического климата постепенно расшатывало здоровье. Заключенные почти постоянно находились в состоянии нервного возбуждения.

Политические партии на континенте, особенно Индийский национальный конгресс, проявляли постоянный интерес к судьбе заключенных. Только за один 1936 год и Законодательном собрании был сделан 61 запрос по этому поводу. 25 марта 1935 года в ответ на вопрос Мохан Лал Саксены в Законодательном собрании Генри Крейк, который был в то время членом Исполнительного совета при генерал-губернаторе и ответственным за внутренние дела, сказал, что на Андаманах находится 219 заключенных-террористов.

В такой обстановке Генри Крейк решил посетить Андаманские острова. Это произошло в середине года. По возвращении в Симлу он шокировал всех, особенно представителей печати, как мы уже писали, своим заявлением, будто Андаманы — «рай на Земле». Однако сам Крейк, отвечая на вопрос, заданный Бхаи Парманандом в Законодательном собрании, заявил, что слова, которые так часто цитируются, совсем не те, которые он употребил. Крейк сказал, что по сравнению с любой другой тюрьмой или каторжным поселением в Британской Индии здесь настоящий рай. Он не обнаружил никаких серьезных недостатков, требующих исправления, в управлении тюрьмой в Порт-Блэре. Согласно докладу специального уполномоченного по вопросам здравоохранения за 1934 год, уровень смертности составлял 11 %, или 110 человек на каждую тысячу заключенных.

Кроме этих высказываний, Г. Крейк не представил никакого подробного доклада, заявив, что он не тот человек, который любит писать докладные. Заключенные, по его мнению, мечтают только об одном — об освобождении; иных желаний у них нет.

Заявления Г. Крейка вызвали протесты лидеров различных политических партий в Индии, особенно Индийского национального конгресса, а также членов Законодательного собрания. Очевидно, для того чтобы как-то успокоить Законодательное собрание, Г. Крейк согласился послать на Андаманы двух его членов: Раизада Ханс Раджа от Индийского национального конгресса и Мохаммед Ямин Хана от Мусульманской лиги.

Мохаммед Ямин. Хан и Раизада Ханс Радж (последнего сопровождали жена и сын) 6 октября 1936 года отплыли из Калькутты. Как и все, кто посещал Андаманы, они были очарованы величественной красотой островов. Так, в своем докладе от 30 ноября 1936 года Мохаммед Ямин Хан писал, что с моря Андаманские острова и поселение в Порт-Блэре казались хорошо ухоженным парком. Раизада Ханс Радж, завидев тюрьму, решил, что перед ним замок Главного комиссара, а прелестный остров Росс произвел на них огромное впечатление.

В первый день своего пребывания на острове два часа они провели в больнице, которая предназначалась исключительно для политических заключенных. Побеседовав с каждым из пациентов, они установили, что некоторые из них страдают от болезней, приобретенных еще в Индии. Они нашли, что число пациентов, 25 человек, сравнительно невелико. Большинство из них выглядело так, словно они уже поправились и вот-вот должны выписаться. Во время визита Ямин Хан жил в доме начальника медицинской службы капитана Чоудхури, потому что дом для приезжих был мал и мог вместить только Раизада Ханс Раджу с женой и сыном.

Ямин Хан и Ханс Радж на следующий день встретились с политическими заключенными в тюрьме, причем по желанию заключенных без представителей администрации. Ямин Хан был поражен тем, что политические заключенные оказались разделенными на три враждующие между собой группировки и ни одна из них не доверяла другой. Поэтому им пришлось встречаться с каждой из этих трех группировок, а с некоторыми каторжанами даже индивидуально. Они выслушивали жалобы заключенных и поняли, что их требования сводились к следующему.

Во-первых, они все очень страдали из-за неудовлетворительного снабжения водой. Порой ее не подавали в определенные часы днем по вине рабочих. Главный комиссар и начальник медицинской службы обещали принять меры.

Во-вторых, заключенные жаловались на климат — разница температур от 31,5° до 19° по Цельсию и очень большая влажность.

В-третьих, политические заключенные страдали из-за нехватки овощей на Андаманах. Некоторые овощи, которые обычно привозили из Калькутты и Рангуна, через несколько дней портились.

Раизада Ханс Радж посетил также кухню, на которой готовилась пища для обычных заключенных класса В. Он попробовал дал[62] и чапати[63] и нашел, что блюда здесь лучше, чем те, которыми кормят заключенных в пенджабских тюрьмах.

Кроме того, политические заключенные жаловались на нехватку газет. Комиссия установила, что ссыльные получали зарубежное издание «Стейтсмен уикли» и индийские— «Иллюстрейтед тайме оф Индиа», «Санджавани», «Бангабаши» и «Чиф комишенерс бюллетин». Были рассмотрены также их жалобы в отношении библиотеки — заключенным приходилось самим покупать себе много книг, правительственная дотация в 200 рупий на периодику недостаточна; неудовлетворительными были условия для отдыха.

Мохаммед Ямин Хан и Раизада Ханс Радж считали, что все сводилось к одному простому факту, который был основной причиной жалоб заключенных: они хотели, чтобы их репатриировали. Когда им в категорической форме предложили выбрать — остаться всем вместе на Андаманах или отправиться в Индию и содержаться в разных тюрьмах, то они предпочли, чтобы их репатриировали немедленно, но содержали вместе. Мохаммед Ямин Хан объяснял это решение заключенных тем, что здесь, на Андаманах, они видят людей «с воли» гораздо реже, чем могли бы в Индии.

Что касается камер, то Мохаммед Ямин сообщал, что их размеры обычно больше, чем спальня человека среднего достатка или клерка в Симле или Калькутте. В каждой камере имелись кровать, одеяло, две простыни, одна подушка. Заключенные имели право покупать вещи, разрешенные тюремной администрацией, и получать по 20 рупий в месяц от своих родственников или друзей (заключенный класса Б) и 10 рупий (класса В).

Однако Мохаммед Ямин Хан был твердо убежден, что некоторых заключенных не следовало вообще отправлять на Андаманы. К таковым он относил людей со слабым здоровьем и совсем молодых, приговоренных к коротким срокам заключения.

Довольно странно, что доклад Мохаммед Ямин Хана резко противоречил сообщениям Беджой Кумар Синха в изложении Матхура: «За незначительные нарушения тюремного распорядка многие политические заключенные подвергались телесным наказаниям. Постоянное пребывание осужденных по обвинению в терроризме в душных камерах в условиях тяжелого климата тропического острова расшатало здоровье почти всех заключенных».

Нигде в своем докладе Мохаммед Ямин Хан не упоминал ни жалоб заключенных по поводу телесных наказаний, ни того, что камеры «душные». Конечно, автор согласен, что эти камеры (он их видел), без сомнения, производят угнетающее впечатление, но камеры во всех тюрьмах мира таковы даже в наши дни, когда так много говорят о «ненависти к преступлению, а не к преступнику».

Что бы то ни было, визит этих двух депутатов несколько окрылил заключенных, вселил в них луч надежды на лучшее будущее. Они ждали, но все было тщетно. Правительство считало, что условия в тюрьме с покамерным содержанием заключенных в общем вполне удовлетворительные. Заключенные также возлагали надежды на то, что создание в семи провинциях Индии конгрессистских министерств в результате введения автономии провинций в соответствии с принятым в 1935 году «Законом об управлении Индией»[64] отразится и на их судьбе. Однако ничего не изменилось. Терпению политических заключенных пришел конец. 9 июля 1937 года из официального сообщения правительства следовало, что большое число заключенных-террористов на Андаманах направило правительству Индии петицию, требуя, чтобы по всей Британской Индии (а не только на Андаманах) лица, арестованные по обвинению в политических преступлениях, были освобождены; репрессивные законы аннулированы и приказы об интернировании отменены; политические заключенные, находящиеся в настоящее время на Андаманах, возвращены в Индию, а другие не направлялись на Андаманы; политические заключенные рассматривались как заключенные класса Б.

В сообщении говорилось, что данная петиция, была получена правительством Индии лишь 20 июля, но за два дня до этого заключенные-террористы уже информировали Главного комиссара о том, что, если ответ правительства Индии не будет получен до 24 июля, они объявят голодовку. 23 июля «заключенным передали указание правительства Индии отозвать эту петицию». И, по словам министра внутренних дел Дж. А. Торна.

24 июля 1937 года началась массовая голодовка. Число бастующих составило 177 человек. Постепенно масштабы забастовки расширились. К 19 августа, также по словам Торна, число бастующих уже достигло 225 человек.

Волна негодования прокатилась по всей стране. Вполне естественно, что люди беспокоились о состоянии здоровья бастующих заключенных. Депутат от партии Индийский национальный конгресс в Центральном законодательном собрании С. Сатьямуртхи внес предложение о перерыве в заседаниях палаты. Во время дебатов по этому предложению лидер этой партии Бхулабхаи Десаи, резюмируя создавшееся положение, заявил, что по всей стране раздавались призывы репатриировать этих заключенных.

«Вы, — сказал С. Сатьямуртхи, — были настолько любезны, что поблагодарили председателя Конгресса за обращение к бастующим с призывом отказаться от голодовки, и если эти слова имеют хотя бы каплю искренности, то я хотел бы помочь Вам в этом деле, не просто из сострадания, но желая добра, ради оказания поддержки правительству. Если Вы желаете, чтобы террористов стало еще больше, то, пожалуйста, продолжайте фетишизировать дисциплину, закупайте для этих людей саваны и топливо для погребальных костров. Если Вы будете поступать по-прежнему, то вскоре увидите, что правительство роет само себе могилу, убивая этих людей». (Всеобщий ужас вызвало сообщение о том, что местная администрация организовала доставку саванов и топлива в больших масштабах для тех, кто может умереть в результате этой голодовки.)

Даже М. А. Джинна[65] присоединился к обращению в защиту заключенных со словами: «Мы сейчас не настаиваем на том, чтобы репатриировать их немедленно, ведь они объявили голодовку. Но они должны быть репатриированы на том основании, что вопрос об их наказании следует пересмотреть».

Предложение было принято 62 голосами против 55, и правительство оказалось в меньшинстве. Вся страна испытывала симпатию к голодающим заключенным, не только основные политические организации и политические лидеры присоединились к выражению симпатии и негодования, но и большое число политических заключенных в Индии также организовали голодовку в поддержку бастующих на Андаманах.

Тем временем администрация на Андаманах была вынуждена прибегнуть к принудительному кормлению. Во что бы то ни стало заключенным нельзя было дать умереть. Из прошлого опыта администрация знала, как действовать без применения излишней силы. Главный комиссар В. А. Косгрейв и начальник медицинской службы капитан Б. Чоудхури проявили сострадание, и им удалось установить хорошие отношения с некоторыми лидерами заключенных. Это делало работу капитана Чоудхури по принудительному кормлению сравнительно менее тяжелой, а Косгрейв поддерживал его во всем.

Бастующие заключенные с пониманием отнеслись к такой позиции Главного комиссара и, по словам Чоудхури, просили его передать Главному комиссару, что их протест направлен не против местной администрации, а против английского правительства и его решения держать их на Андаманах. Они считали это оскорблением и просили передать, что если заключенные не будут приветствовать Косгрейва или Чоудхури, когда те совершают обход, то на это не следует обижаться, поскольку они не хотят оскорбить лично каждого из них.

Чоудхури говорил, что он дал указание всем врачам рассматривать забастовщиков как пациентов, а не как заключенных, и взял с них обещание не обращать внимания на оскорбления, которым их могут подвергнуть ссыльные.

Далее Чоудхури сообщал, что, для того чтобы заключенные не умерли от голода, их пришлось кормить насильно. Он с гордостью отмечал, что хотя голодовка продолжалась 56 дней, ни один заключенный не скончался. Ветераны среди бастующих вполне твердо придерживались своего решения ничего не есть по доброй тюле. Однако более молодые люди, добавил Чоудхури, думали совсем по-другому. Они, как правило, съедали пищу, которую по распоряжению тюремной администрации оставляли у дверей камер. Одновременно заключенных убеждали в том, что их смерть ничему не поможет и все их жалобы направлялись по инстанциям должным образом.

Как ни странно, заключенные глубоко оскорбились визитом Ямин Хана и Ханс Раджа, ведь он не привел к каким-либо ощутимым результатам. Ссыльные не хотели, чтобы, пока они проводят голодовку, к ним приезжали политические деятели или министры. Они делали единственное исключение для Махатмы Ганди. Ему они полностью доверяли и жаждали его посещения.

Однако Махатма Ганди приехать не смог; он послал телеграмму от имени Рабиндраната Тагора, Дж. Неру, рабочего комитета Индийского национального конгресса и от себя лично, в которой просил их прекратить голодовку. (Правда, к тому времени Центральное законодательное собрание уже приняло резолюцию о репатриации политических заключенных с Андаманских островов и голодовка была прекращена.) В ней участвовало наибольшее число заключенных за всю историю каторжных поселений на Андаманах.

Чем же все-таки было поселение каторжан на Андаманах? Раем для заключенных или адом на Земле? Для таких людей, как Маулана Мохаммед Джафар Тханнесвари, который умел втираться в доверие к нужным людям, хитростью и лестью добиваться для себя благ, Андаманы оказались раем. Но для Саваркара и ему подобных людей, с которыми здесь обращались как с обычными уголовными преступниками и лишали при этом даже льгот, полагавшихся уголовным преступникам (таких, как поселение под надзор полиции после нескольких месяцев заключения в тюрьме с покамерным содержанием), для тех, кто вынужден был переносить даже больше унижений и тягот, чем обычные уголовные преступники, убийцы и головорезы, Андаманы, безусловно, оставались адом на Земле.

Ни каторжное поселение на Андаманах, ни те, кто им управлял, ни само правительство Индии не были готовы к тому, что туда попадет новое поколение политических заключенных, по своему уму и образованию стоящее намного выше среднего уровня. Поэтому вся система в ее первоначальном виде оказалась обреченной на провал, когда столкнулась с такой сложной и неожиданной ситуацией. В начале сентября 1937 года было принято решение о репатриации всех политических заключенных, которую к концу того же месяца в основном и завершили.