Предыстория под знаком вопроса (ЛП)

История — это модель прошлого, его образ, часто фантастический

Прошлое прошло, исчезло в небытие, оставив о себе лишь ограниченную по объему информацию. Уже поэтому любая историческая модель априори приблизительна. Она неточна и потому, что любой наблюдатель не улавливает всей сложности сущностей, о которых он каким-то образом получил информацию. Можно сказать, что прошлое практически бесконечно в своем потенциальном историческом объеме, а его историческая модель всегда была и будет конечной. И, следовательно, история никогда не будет на все 100 % адекватно описывать прошлое даже если у ее исследователя нет намерения исказить картину прошлого и он не прибегает к явно выдуманным персонажам, событиям и обстоятельствам.

Наблюдатели (не важно, совпадает ли соответствующее множество людей со всей популяцией или только с очень малой ее частью) осуществляют в рассматриваемом определении истории целый ряд важных функций: это они

• распознают «исторические образы» и определяют границы «исторических» сущностей (на самом деле: сущностей, воспринимаемых ими как исторические).

• дают описания сущностей, отнесенных ими к разряду исторических (т. е. достойных описания)

• комплектуют таким образом понятийный аппарат истории и базисный исторический архив

• соотносят новые исторические сущности старым, им известным

• осуществляют обработку возникшей таким образом новой исторической информации на всех уровнях рефлексии

Для меня именно рассматриваемое в настоящем разделе второе определение истории как модели прошлого является основным. Именно в рамках этого определения мы можем говорить про искажение исторической картины (в самой мягкой форме искажение историками картины прошлого охарактеризовал Джон Осборн, назвав их гримерами большого театра мировой истории), про фальсификацию прошлого (создание фальшивого образа прошлого), про его изобретение, про исторические теории и про философию истории. И именно в рамках этого определения мы будем ставить очень важный вопрос о том, как отличать историческую информацию от псевдоисторической, литературной, апокрифической и т. п.

А также вопрос о том, построена ли современная история (та самая ТИ) на информации об исторических сущностях или — как мы подозреваем — на многочисленных и массовых имитациях таковых на основании постоянно менявшихся представлений о том, какими эти сущности могли быть. Ведь представления об исследовании — по возможности более строгом — того, как там было на самом деле в прошлом, еще не существовали в эпоху зарождения исторической идеи, на заре существования истории. Интерес к прошлому мог в начале иметь самые разные оттенки: от стремления к прославлению кого-то или чего-то до потребности в создании моральных критериев. Занимательность рассказа о прошлом могла быть в начале более важным фактором, чем адекватность его описания.

Поэтому критики истории подозревают, что вместо информации, поставленной человечеству наблюдателями за реальным — этим наблюдателям современным — прошлым, историки используют фиктивную историческую информацию, придуманную «научными фантастами» в прошлые века по той простой причине, что было проще писать исторические романы и выдавать их за отчеты о прошлом, чем собирать крупицы знаний о прошлом, которых едва хватило бы и на маленький рассказик о прошедших временах, но никак не на те фолианты, от которых ломятся библиотеки исторической литературы.

Так как история — это не прошлое, а совокупность наших представлений о нем, то возможны разные истории. ТИ есть одна из моделей прошлого, возникших на этапе, когда фантастическим представлениям отдавали предпочтение перед строгой критикой. НХ Фоменко и Носовского — это другая модель прошлого, значительно более научная. Кроме того, у каждого человека имеется своя модель прошлого. Совокупность таких индивидуальных моделей составляет коллективную модель прошлого. Все коллективные модели прошлого расплывчаты в том смысле, в каком здесь применимо понятие расплывчатого множества, расплывчатой модели и т. п.

Суть нашей критики ТИ сводится к тому, что ТИ в большей мере моделирует виртуальное, чем реальное прошлое человечества, прошлое, которое хотели иметь или могли себе вообразить писатели эпохи «возрождения». Отдаленного от них реального прошлого они не знали и знать не могли и были вынуждены его сочинять. Я не говорю о последних 100 годах перед рождением того или иного писателя: о них он мог хоть что-то слышать от старших современников.

Историки принижают значение того, что номенклатура исторических сущностей (событий, персонажей, исторических процессов, анализов и т. д.) не выверена, не проверена на соответствие реальному прошлому. Они замалчивают этот факт, делают вид, что не видят в данном вопросе никакой существенной проблемы. Но для людей, анализирующих продукцию историков, проверка соответствия используемой историками номенклатуры лиц, событий, структурных элементов должно быть краеугольным камнем всего анализа моделей прошлого. Иначе мы будем — по образному выражению покойного академика Глушкова — «автоматизировать беспорядок», моделировать не действительное, а виртуальное (воображаемое) прошлое, писать историю не существовавшего на самом деле квази-прошлого.

Можем ли мы утверждать, что процесс становления ТИ сводился к умышленному и намеренному созданию истории, которой не было (и не могло быть!)? В какой-то мере — да. Но в строгости этого суждения чувствуется железная нотка осуждения, свойственная XX веку. А писатели XVI века не чувствовали себя преступниками. Они играли в модную и выгодную игру и писали то, что хотели читать их читатели и заказчики. Думаю, многим из них и в голову не приходило, что их деяния будут позже интерпретированы как хроники реального прошлого, войдут в энциклопедии и толстые академические труды, а мы — критики — будем со звериной серьезностью тащить их на эшафот исторической аналитики. Другой был век, другой дух времени…