Припади к земле

Глава 18

Не первый раз Прокопий тайком приходит в Заярье и, не показываясь родным, возвращается в Бузинку, где учится на курсах трактористов.

- Чудо моё! – лепечет женщина, не зная как и куда усадить его. Незадолго перед этим она разглядывала себя в зеркале. В пепле волос – серебряные нити, страшные вестницы быстротекущего времени. Тем бесценней каждый миг теперь.

- Чудо! – плавясь в жарких объятиях парня, Мария чуть слышно шепчет ему самое заветное...

Всё на свете забыто. Зеркало задёрнуто занавеской.

Это – кратковременный сон, блаженное опьянение.

Это – сладкая, томительная мука.

- Люблю! Люблю! Люблю! – кричит женщина.

- Ты с кем, Мария? – вдруг раздаётся из темноты знакомый, почти забытый голос. Дверь второпях забыли закрыть – Я за бельём пришёл.

Науменко привычно находит лампу, чиркает спичкой. Лучше бы он не делал этого!

- А-а, – осветив лежащих, спокойно говорит он. – Скоро утешилась.

Мария стыдливо прячется под одеяло.

Прокопий хмуро сжимает кулаки. Но он бессилен, прикован к кровати: его держат горячие, взволнованные руки.

«Вот плесну в них керосином...» – на мгновение проносится в голове Науменко.

Спичка, догорая, жжёт ему пальцы. Он не чувствует.

- Я люблю его, – наконец опомнившись, говорит Мария. В ней борются страсть и жалость.

- Ты и мне это говорила, – презрительно кривит рот Науменко. – И третьему скажешь, и четвёртому.

- Третьего не будет.

- Дай встать, Григорий Иванович, – дрожа от ярости и унижения, просит Прокопий.

- Лежи, – равнодушно произносит Науменко и шарит в сундуке, на дне которого сложено его бельё.

Свернув тряпьё в комок, осторожно прикрыл крышку, будто боялся потревожить обитателей бывшего своего дома.

- Обокрал ты меня, Проня. Убить бы тебя. Но сперва её... – Он наотмашь ударил узлом жену. Одолев стыд, Прокопий вскочил и, прикрывшись одеялом, бросился к нему.

- Лежи, а то постель остынет, – толкнул его Науменко и вышел.

Ему было больно. Хотелось скрыться – умереть ли, заново ли родиться, чтобы не видеть, как эти двое бесстыдно, нетерпеливо тянутся друг к другу.

А они словно потеряли что-то.

Мария тихо плакала, стоя в углу. Прокопий медленно одевался. Он не понимал, отчего вдруг стало больно внутри, в недобром предчувствии заныло сердце.

- Не уходи, – попросила Мария.

- Скоро рассветает.

- Не уходи.

- Я вечером опять приду.

- Совсем?

- Ты испужалась... за меня испужалась... Зачем держала? Я бы мог...

- Его нельзя бить. Он и так битый.

- Как я теперь ему в глаза посмотрю?

- Так же, как и мне. Ты ни в чём не виноват. Это я...

- Он видел меня голым.

- Давай уедем отсюда!

- Мне осенью в армию.

- Я пошутила, – улыбнулась Мария. В глазах осенняя тоска, прежняя боль, которая на время затихла, забылась.

- Вечером увидимся, – снова пообещал Прокопий.

Неловко, торопливо обняв её, вышел.

Она знала, что в этот вечер он не вернётся.

Он шёл, стараясь не думать о случившемся. Но не думать не мог.

Было холодно. Он не замечал мороза и бежал, точно кто гнался за ним. И вдруг он понял, что вечером не придёт в Заярье.

Собственно, ничего не произошло. Так или иначе, Науменко должен был узнать об их связи. Это могло произойти раньше или позже. Произошло сегодня. И Науменко довольно спокойно отнёсся ко всему.

О чём же тогда переживать? Всё остаётся по-прежнему. И даже лучше: всё стало на свои места.

И всё же почему-то расхотелось возвращаться.

Прокопий знал, что Мария будет втихомолку плакать, как умеет только она одна. Сердце при этой мысли нехорошо кольнуло. Знал, но решил: «Сегодня не приду! Может, завтра...»

Давно уж Бузинка не казалась ему такой приветливой. Что в ней изменилось?

Он присматривался к знакомым домам, к деревьям... Те же. Только и в них появилось что-то новое. Но что?

Тут словами не скажешь.