Сазонов уныло плёлся по улице, не зная, куда приткнуться. Не хотелось ни читать, ни думать, ни даже работать.
Свернув в переулок, пошёл к ферме.
Логин выгонял из пригона колхозных коров. Они разбрелись по поскотине, оставляя позади себя примятую жухлую траву и дымящиеся лепёшки. Логин шёл стороной, точно животные были сами по себе, а он – сам по себе; шёл и часто то оглядывался по сторонам, то склонялся над жёлтыми кустиками прошлогодней травы. Может, в мозгу его зарождались призраки новой картины?
- Не плачь, жалкая моя! – услышал Сазонов. Голоса раздавались из дежурки. – Знаю, что болит, да ведь сердце с сердцем ремнём не свяжешь...
- Оговорили меня, а он поверил... – всхлипывала Катя.
- От злости пыхтят! А ты помни, девонька, что свет не без добрых людей!
- Не нужны мне ни добрые, ни злые! Всех бы на одного променяла!
- Говорила я с им, – вздохнула Александра. – Крепко присушила учителка!
- Воровка она! Старая и бессовестная! Как он живёт с ей, со старой-то, мужем брошенной?
- Она не старая, она красивая. Красивые не старятся. Они завсегда берут самое лучшее.
- А я некрасивая?
- Ты тоже красивая, да невезучая. Упустила своё... Ну, не убивайся! Может, одумается он. В армию сходит, перебесится...
- Ой, не верю! Там другую встретит.
- Не бабник он! Запутался, это правда. Пока разберётся, что к чему, – немало воды утечёт...
- Иссохну я, силушек нет более...
- Выправишься, молодая. Погуляй с кем для виду, хоть с тем же Фёдором. Давно ластится к тебе. Вот и погуляй. Токо без баловства. Увидит Прокопий – сам прибежит. Мужикам это – нож в сердце...
- Все постылы! Никого не надо.
- А ты распрямись! Наплакаться в бабах успеешь! В девках веселиться надо. Иди умойся, уревелась вся!
Уткнувшись в тёплые колени женщины, Катя истошно завыла.
«Откуда у них эти слёзы берутся? – прислушиваясь, думал Варлам. – Мне бы хоть раз выреветься...»
Он ещё долго топтался подле избушки, слушая горестные причитания Кати, должно быть, перенятые ею у старух, а ими привнесённые из древней лучинистой старины.
- И куда теперь я кинусь, горькая сирота? – причитала Катя. – И куда же, горемычная, подеваюся?
Александра долго укачивала её, потом расчувствовалась и сама начала подтягивать.
Выплакавшись, они успокоились и разошлись.
С пашни возвращался дед Семён, усталый, довольный, раскрасневшийся.
- Кулига в угол, Катерина! И не гляди, что старый! Молодым единого круга не уступил. Стало быть, ишо годок-два протяну. На меньшее не согласен!
- Не умирай, деда! Я без тебя совсем одна останусь!
- Голубка моя! – Старик прижал её голову к щуплой груди. – Рано с горюшком стакнулась! В твои-то лета токо соловушкой заливаться...
- Эх, деда! – Девушка вырвалась и, зажав руками лицо, убежала.
- Вот так, Семён Саввич! – грустно сказал Сазонов.
- И ты попался? То, вижу, всё к старикам льнёшь! Пронька-то крепко крылышки вам подрубил! Неровные нонче люди пошли! Гордей вон какой дуб-корень! А этот... Да что говорить! – Старик махнул рукой и поковылял за внучкой.
Постояв в раздумье, Сазонов отправился к Ефиму, который оставался вместо него председателем сельсовета.
- Не боязно? – спросил он парня.
- Скажу: боязно – осудишь. Промолчу – за хвастуна примешь... Словом, страшновато. Тебе тоже теперь потрудней будет, районище-то вон какой!
- Рассуждение верное! Я побаиваюсь. Но ведь и государством люди управляют...
- А ты бы на это решился?
- Не знаю. Едва ли...
- Да ну? Разве не лестно?
- Лесть и слава слабым головы кружат. А править целой страной – зрелость нужна...
- У тебя её хватает. И ума не занимать.
- Вот уж и льстишь...
- Разве не так? Дурачку всю власть в районе не доверят.
- В этом ты прав.
- Хоть и доверили, а я не завидую.
- Что ж так?
- Шкура у тебя тонкая. Проколоть легко.
- Ну, а если не дамся?
- Тогда большим человеком станешь. Но там и бьют больней...
- Я и сам с усам.
- Шутишь? Шути – так веселее.
- Нравитесь вы мне, Ефим! Только вот с Шурой у вас...
- Теперь не до неё. Дел много.
- Вот и зря. Ради этого все дела отложите! Потом будет поздно. Слышите? По себе знаю...