Припади к земле

Глава 32

- Дед Семён и то не выдержал! – видя шагавшего краем поля старика, говорил Пермин. – Зовёт земля!..

Взяв сизо-чёрный комок жирной земли, растёр его в ладони, приложил к щеке и с грустной проникновенностью, удивившей Сазонова, сказал:

И чем она привораживает к себе? Как черви, всю жизнь в земле копаемся. И после смерти в ей тоже. Вот ведь всяко материмся: и в бога, и в креста, а её, матушку, и разу худо не помянули... Почто ек, ну-ка, скажи, грамотей?

- Сами же говорите: матушка. Вот вам и ответ...

- Ишь ты! На слове поймал...

- Здорово были! – приветствовал их дед Семён.

- Доброго здоровья, Семён Саввич. В колхоз надумал?

- Примешь?

- Пиши заявление: дескать, опостылело в единоличии до невозможности.

- Ты уж сам заявляй. А я за сошкой лежалые кости разомну.

- Это заслужить надо. Соха-то колхозная.

- Вот моя заслуга, – старик поднял костыль. – Россией дадена.

- Это, конечно, так. Однако у нас тут дисциплина, а ты разнобой вносишь.

- Ну, будет, будет! – начиная сердиться, прикрикнул старик. – Язык-то без нужды не впрягай – износится...

- Ладно, ладно, – сдался Пермин. – Паши, да смотри в борозде не рассыпься!

- Тропушко, дай-ка я за тебя кружок обведу, – отмахиваясь от Пермина, попросил старик.

- Земля вязкая – не прильнёшь? – отирая потный лоб, улыбнулся Коркин.

- В мои лета и в меду не вязнут, а завязну – ветер выручит.

Взявшись за поручни, будто за каравай, который с почётом подносят гостям, Семён Саввич цыкнул на коней и заковылял бороздой.

- Покури, Евтропий! – провожая старика потеплевшим взглядом, предложил Пермин. – Ишь как умаялся!

- Есть маленько. Ну, давай, чем твой табачок завернуть, а то я спички дома оставил, – зацепив из кисета полгорсти табаку, скрутил цигарку и с наслаждением затянулся.

Останавливались и другие пахари, пахавшие кто на быках и коровах, кто на лошадях. Лишь Науменко и Гордей, докончив свои кулиги, начали новые борозды.

- Этим всегда больше всех надо! – сказал Панкратов. – Нам, грешным, доказывают: дескать, для колхозу, не то что для себя, – коровы не жалко...

- А тебе жалко?

- Да уж зазря животную гробить не стану.

- Потребуется – станешь.

- Гляди-ка ты! Строгая нынче власть! Раньше как было: хочу – пашу, не хочу – дома сижу.

- Я вот всё думаю: чего это мы твоё глумленье над собой терпим? Может, лучше дёрнуть тебя, как осот, с корнем, и поле чище станет? Тогда сразу поймёшь, что к чему!

- До смерти испужал! Фатеева выпололи, а он на приисках вроде тебя, в начальниках. Дурак, говорит, был, что за землю держался.

- Никто тебя не пужает... Токо помни, что у нас нервы не из бычьих жил...

- Ты бы не сучил ногами-то, Мартын! – вступился Евтропий. – Охота к Фатееву – скатертью дорога. Взамен тебя ишо сотню таких найдём.

Уронив в борозду руки, к разговору молча прислушивался Сазонов.

«Чужой человек! Но ведь и у него есть своя правда. Мы её топчем – вот он и бесится», – думал он, глядя в злое, перекошенное лицо Панкратова.

- У крестьян одна правда – земля, – сказал он. – И я знаю, отчего вы злобствуете, Мартын! Обезземелили вас. Но ведь земли-то в колхозе больше! И вся она ваша... Вам только это нужно понять, Мартын! Семён Саввич и тот раньше вас понял...

- То-то и не можете его в колхоз затянуть...

Меж тем, сделав круг, подъехал дед Семён.

- Как пахнет-то! Ой, как пахнет! – очищая лемех, возбуждённо говорил он.

- Ну что ж, Семён Саввич, пора и вам в колхоз вступать...

- А я разве против? Ежели загвоздка в заявлении, дак внучка хоть сёдни напишет. Да ведь колхозником-то не по заявлению считают...

- А вы как думаете, Мартын?

- Разно, – буркнул Панкратов. – Нечего рассиживать, робить надо.

На поскотине посвистывали суслики, которых зорили ребятишки. Один зверёк, рассвирепев от того, что его выкурили из норы, бросился на Веньку Бурдакова. Парнишка ткнул его суковатой палкой. Сверкнув острыми шильцами зубов, суслик закусил палку, но, придавленный к земле, покорился силе и, задрав лапки, злобно щерился на своих гонителей.

- Проглядели паразита! – сказал про Панкратова Сидор. – А ведь по ему давно Колыма плачет!

- Раз проглядели – будем в свою веру обращать...

- Мы его словами, а он нас из обреза в спину...

- В том и хитрость, чтобы не дошло до обреза. А дойдёт – что ж, мы тоже стрелять умеем... Ну, я в школу. Погляжу, как там ремонт...

- Уж не к Марии ли салазки подкатываешь?

- Не болтайте глупостей!

Была большая перемена.

Ребятишки носились вокруг школы, играли в лапту.

В коридоре стояла покойная сумрачная тишь.

Сазонов постучал в учительскую.

- Войдите! – ответила Мария.

- Я опять за книгами...

- Давайте честно поговорим, Варлам Семёнович!

- Говорите.

- Вы слишком часто приходите сюда. Не подумайте, что это мне неприятно, – наоборот. Но, видите, я... – она смутилась и недоговорила. Сазонов понял: беременна. – А люди разное думают. И Проня сердится. Вы же знаете, как он мне дорог.

- Бросит он вас!

- Ну и пусть! И пусть! Мне хватит того, что было... А вы не каркайте! И больше не приходите сюда! – она разгневалась, хотя обидного в том, что сказал Сазонов, ничего не было.

Она и сама знала, что всё будет именно так, и всё-таки говорила, почти кричала:

- Больше не приходите! Слышите!

- Выходите за меня замуж! – бухнул Сазонов и после этого разговорился: – Беречь буду! На руках носить буду!

- У меня будет ребёнок. Это его ребёнок.

- Вместе растить будем.

- Нет. Я ЕГО люблю...

- Это пройдёт, забудется! Ведь Григория вы тоже любили. И меня полюбите. Я добьюсь, вот увидите! Вам муж нужен, семья. Женщина не должна, не может быть одна!

- Нет, нет! Уходите! Мне от вас ничего не нужно... Уходите!

- Мне теперь некуда. Без вас весь свет тесен, – с бессильным отчаянием сказал Сазонов. – Первый раз у меня так...

- Уходите. Перемена кончается, – сказала Мария и взялась за колокольчик.

- Не звоните! Дайте слово сказать! Вы будущего боитесь... Я знаю. А со мной вам станет спокойно. Оставьте его! Он моложе. Да и девчонка из-за него сохнет. Славная девчонка! Пожалейте её! Отпустите парня, и мы будем счастливы. Ни за что не упрекну! Хоть сейчас, если хотите...

Мария позвонила. Сперва неуверенно, потом крепче, звончее.

- Я не уйду! – упрямился Сазонов. – Столько ждал – и вдруг потерять... Не могу! И ты пожалеешь, если прогонишь!

Но он знал, что уйдёт и что всё уже кончилось. Она просто терпела его и потому слушала.

Мария вышла, оставив Сазонова одного. В классы стайками сбегались дети. Последним вошёл Иван Евграфович.

- Они ничего не поняли! – накинулся он на Сазонова. – Это же очень просто: как говорю, так пишу... – он ездил со своим проектом усовершенствования русского языка в район, и там его основательно высекли за то, что он вносит путаницу в установившийся порядок.

- Э-э, я тоже ничего не понимаю! – тоскливо сказал Сазонов.

- Как говорю, так пишу! Предположим, слово «сенокос»... Говорим «сенакос». Так и пишем через «а». Прислушайтесь: именно «а» в середине. Как говорим, так и пишем. Понятно?

- В том-то и собака зарыта, что говорим не так, как пишем.

- Все спешат куда-то! А кто детей учить будет? – грустно сказал учитель.

- Мы, – ответила Мария.