Припади к земле

Глава 39

Утром Евтропий поднял косарей до зари. Молодых без церемоний вытягивал из балаганов за ноги, обливал водою из бочки.

Вышли по росе. Первый прокос по неписаной традиции начинал сам. Косил чисто, травинка к травинке. Под ровным рядом ни одного уса.

Жжжаажж-ахх... – выводила коса, под самый корень срезая траву. Волнисто и плавно нырял носок. Пятка мощно отбрасывала кошенину в валок.

Жжжаахх-аххх... ххжааххх-ааххх...

- Пятки ожгу! – возбуждённо кричал Панкратов, идущий вторым.

Евтропий сквозь зубы сплёвывает, не отвечает.

Через пять минут Панкратов начинает отставать и, горячась, прокашивать нечисто. Сзади на него наседает Федяня, который не знает, что такое усталость, смятое дыханье, точно родился без лёгких. Но и ему нелегко угнаться за Коркиным.

- Иди к бабам! – насмешливо советует он Панкратову. – Это как раз по твоим силам.

- Молокосос! – сердится Панкратов, с ещё большей яростью налегая на литовку.

Но работа не любит гнева. Трава не слушается, ускользает изпод жала. Панкратов бранится, всё чаще правит литовку, доставая из-за голенища оселок. Тем временем Евтропий заканчивает прокос, медленно движется обратно своим же следом, чтобы не примять траву у других косцов. Подле Панкратова останавливается: приподнимает валок: усы.

- Охредь! – вполголоса роняет он и видит, как буреет лысеющий затылок Панкратова.

- Может, всё-таки меня вперёд пустишь? – с уничтожающей вежливостью спрашивает Федяня.

Панкратов, не в силах что-либо сказать от стыда, кивает.

Вырвавшись вперёд, Федяня ухает во всю мощь. Прокосище хоть и не такой ровный, как у Евтропия, зато шире. По самое колено вздымается встрёпанная грива валка. Идёт он стремительно, будто не косит, а поле меряет, и чем дальше, тем быстрее. Вдруг под косой пискнули перепелята, рассыпались, как муравьи: попал в гнездо. На прокосе трепыхалась окровавленным горячим тельцем подраненная перепёлка.

- Сама смерть искала! – склоняется над ней Федяня.

Но трава сохнет.

Солнышко взбирается выше.

Поправив литовку, парень виновато вздыхает и снова сокрушает сочную траву.

- Живодёр! – кричит ему вслед Панкратов, Федяня не оглядывается. Литовка стонет в его руках, выгибается.

- За что птаху сгубил? Эх!..

Панкратов жалостливо мотает кучерявой в проплешинах головой и бормочет над птицей, уже закрывшей глазки; бережно относит в сторону.

Солнышко поднялось.

Радостно затрепетал осиновый колок.

Кто-то вспугнул стадо диких коз. Они метнулись к черёмуховым зарослям, среди которых затесалась старая дуплястая сосна, и повернули обратно. На сосне, изогнувшись, дремал человек. Просыпаясь, тревожно всхрапнул, потянул хищным хрящеватым носом: пахло костровым дымком.

«Покосники! – определил он. – Щец бы похлебать!»

Человек не заметил, что из кустов за ним давно уж наблюдает Фёкла. Громко зевнув, он показал железную верхнюю челюсть и стал спускаться с дерева.

«Неуж Фатеев?» – подумала Фёкла и спросила:

- Змей не боишься?

Он метнулся за дерево, озираясь побелевшими от страха глазами, затаился: если кто с ружьём – не уйти.

- Не узнал?

- Ты-ы! – Фатеев в два прыжка подскочил к ней, схватил за горло.

- Погоди! – хрипела Фёкла и махала руками.

- Чего годить? Всё одно донесёшь, – но Фёкла почувствовала, что пальцы ослабли.

- На зятя-то?

- Чёрт тебе зять! – рывком повалил её на траву, повинуясь безотчётному желанию, зажимая ладонью рот, проговорил:

- Пикнешь – задушу!

- Пусти! Молчать буду.

Немного погодя спросила:

- Откуда бог несёт?

- Будто не знаешь? Сама благословила!

Фёкла высвободилась, оглядев его с ног до головы, удовлетворённо булькнула смешком:

- Хорош! А ведь когда-то первым богатеем был!

- Не выдашь?

- Какой резон?

Как ни странно, Фатеев поверил ей.

- Наталью где оставил?

- Сгинула, – угрюмо поник он. – На другую зиму схоронил.

- Жалко! – равнодушно пожалела Фёкла. – Есть хошь?

- Два дня маковой росинки во роту не бывало. Да ведь ты раззвонишь...

- Дурной! – рассмеялась Фёкла. – Мы с тобой теперь два раз родня. Будь спокоен – не выдам. За едой схожу...

- Горяченького принеси. Всё в брюхе ссохлось...

- Спроворю. Я ноне за повариху, так что голодным не будешь.

Покосники тянулись на завтрак. Логин – он перегнал коров на покосы – уже успел срубить обеденный стол и принялся за волокуши. Ребятишки-копновозы помогали ему. Принеся охапку вершинок для волокуш, Венька Бурдаков сбросил их на тепляковского Букета. Пёс обиженно взвизгнул и отошёл к кустам, оттягивая ушибленную лапу.

- За что, ребятки? – с кротким удивлением спросил Логин. – Разве можно животную обижать? В ей тоже душа имеется...

- У собаки-то? Эко сморозил!

- Ты в глаза ему погляди! Там всё видно. Пёс боле человека понимает, токо высказать не может.

- А я почто по-собачьи не понимаю? – спросил Венька.

- Ты и по человечьи-то понимать не выучился... Собаку вот ударил. Зверство это!

Косари усаживались за стол. Евтропий спустился к колодцу за туеском. Взглянув на инициалы, удивился: свежи больно. То ли от воды? Следом за ним шёл Федяня. На его посудине были те же буквы.

Приняв от Фёклы по чашке супа, уселись за стол. Федяня, вытащив огромную ложку, зачерпнул из туеса сметаны. Черпанул и Евтропий, но в его ложке оказалась пахта.

- Что за чертовщина? Были сливки, стала пахта. То ли Агнея подшутила?

- А у меня наоборот, – похвалился Федяня, – брал пахту, образовалась сметана.

- Это у кого какая корова, – усмехнулся Панкратов. – У Мити Прошихина коза, сказывали, вовсе маслом доила. Угости сметанкой, Фёдор!

- Греби. Я страсть люблю угощать. Угощайся, Евтропий. Хватит и на твой пай.

- Та-ак, – Евтропий пригляделся к туеску Федяни. – Мои-то буквы как к тебе перешли?

- Наверно, в воде отпечатались. В колодце рядом висели, – предположил Федяня.

- Я те так отпечатаю, век помнить будешь! – рассердился Евтропий, поняв, что его провели. Федяня вырезал на своём туеске те же инициалы, и Евтропий перепутал туеса.

- Кто ел сметану – будьте свидетелями! – воззвал Федяня. – Это он мой туес украл...

- Винюсь! – отошёл Евтропий и рассмеялся. Он и сам любил проказничать и прощал проказы другим.

Мужики, слушая их незлобливую перебранку, посмеивались.

- Тётка Фёкла, вчерась корова на ферме сдохла. Суп-то не из её? – спросил Венька, вылизывая свою чашку.

- Из её, милок, из её.

Евтропий и Афанасея, оба брезгливые, выскочили из-за стола.

- Ишь, какие привередливые! В других странах, говорят, бычьи копыта варят, а тут – мясо.

- Постыдилась бы, Фёкла Николаевна! Всю выть людям испортила. Не слушайте её! Корову при мне резали, – вступилась Шура.

- Я тебе, сучий сын! – погнался за Венькой Евтропий.

После завтрака, разбившись на звенья, стали готовиться к метке. Копновозы запрягали лошадей в волокуши с ещё не повянувшими листьями.

- Позоревать бы часок! – потянулся Федяня.

- Надо с вечера пораньше ложиться.

- А с девками кому миловаться?

- Молодым токо и поспевать, – поддержала Фёкла. – После хватятся – поздно будет.

- Ты, поди, много грешила, тётка Фёкла?

- Что было, то было. Теперь осталось грехи замаливать.

- Подвернётся – не упустишь, – ввернул Панкратов.

- Так оно. А пока перебиваюсь чем бог послал.

- Нахваталась божественного-то...

- С кем поведёшься...

- С кем ты токо не водилась, – буркнул Евтропий.

- С тобой, Тропушко, с тобой, свет! Разве я виновата, что Агнея глаз с тебя не спускает?

- Делом займись! – нахмурился Евтропий. – Шурёна, ты за главную. Трактористов накорми.

- Она скорее тебя голодным оставит, чем трактористов.

Шура пошла будить Ефима и Прокопия, до рассвета косивших при включенных фарах. Подождав, когда удалятся покосники, Фёкла налила в кастрюлю щей, сунула за пазуху хлеб и крадучись пошла в лес.

Парни сладко посапывали на пахучей, умятой ими траве. Шура долго сидела над ними, перебирая пальцами жёсткие бронзовые кудри Ефима.

- Ты где, Александра? – очнулась она от голоса Фёклы.

Отозвавшись, Шура растормошила ребят и, пока они умывались, собрала завтрак.

Вымыв посуду, подошла к Ефиму.

- Ефим Михеич, можно тебя?

- Нет, нельзя.

- Может, она по комсомольским делам? – лукаво прищурился Прокопий.

- Так и есть, – благодарно кивнула ему девушка и, отойдя в сторону, жарко зашептала: – Люблю тебя, Симушко.

- А на маминой постели кого любишь?

- Как у тебя язык повернулся сказать такое? Да я лучше утоплюсь...

- Отец не дозволит! – голос Ефима перехватило обидой. Губы дрожали.

- Я даже и в мыслях ни о ком, кроме тебя, не думала! – давясь рыданиями, бормотала девушка, протягивая к нему руки.

- Отстань... мачеха!

- Зря ты её! – сказал Прокопий, увидев приниженный, полный отчаянной мольбы взгляд девушки. – Как бы не сотворила чего над собой...

Ефим не отзывался.

- Не верю я этим наговорам, – продолжал Прокопий. – У нас такого наплетут, что сам себя не узнаешь...

Они залили горючее, и трактор, пуская весёлые сиреневые дымки, зарокотал по елани. Что-то, должно быть озорное, кричали копновозы. Но сквозь шум мотора не разобрать.

Выбрав посуше площадку, Федяня ссаживал с волокуши копны. Евтропий немецким штыком заострял зубья стогомётных вил.

Зарод завели широкий, но к полудню Панфило топтался на пятачке, гладко завивая верхушку. Вершил он искусно. Стог получился ладным и убористым. Связав крест-накрест четыре веслака, уложил их и на вожжах спустился вниз.

- Вон, слышь, начальство пылит!

- Ну, молодцы удалы, крепко работнули! – похвалил Гордей.

- Не молодцы бы, дак акульками звали. – Из ходка, покряхтывая, вылез Дугин. За ним выскочил Науменко.

- Как живёшь, Фёдор?

- Не тужу. Головных капель не привёз дорогому сынку?

- Кажному слову место знай! – осадил Дугин. – В эку жару токо квас пить, милое дело.

- Солнышко низко, а у вас уж зарод выше сосен, – обмерив стог, сказал Гордей. – Эдак вас надолго не хватит.

- Отдыхайте, рванули крепко, – подключился Науменко и напомнил: – Нам пора.

Их вызывали в район.

- Раз начальство велит – отдохнём, – сказала Афанасея и придвинулась к Науменко. – Посиди с нами перед дорожкой!

- В дороге насижусь, – слегка отстранился тот.

- Стыдишься? – подалась за ним Афанасея. – А я весь стыд потеряла. И добрая стала, хоть верёвки из меня вей.

- На людях-то не липни... неловко.

- Думаешь, Марье передадут? Не нужен ты ей. У ей Пронька есть. А у тебя я. Так и знай.

Афанасея пристроилась в кустах, вытянув усталое тело… Федяня задумчиво грыз былинку, сплёвывая обкуски.

Издали доносился рокот трактора, без устали носившегося по елани.

- Неказистая машинёшка, а нам за ей не угнаться, – сказала Афанасея. – Умно сделана!

- Ну уж и умно! – возразил Венька. – Кабы она ишо сено за нас метала...

- Придумают и такую. Всяких напридумывают.

- Вот житуха-то начнётся! Лягу я на берегу Ярки, а трактор мне огурцов у деда Панфила наворует. Лежи да хрумкай, – фантазировал Венька, шарясь у Афанасеи в носу былинкой. Она чихнула, не открывая глаз, схватила его за ухо.