Как-то встретив Прокопия, Сазонов зазвал его в сельсовет.
- Давненько не виделись, – обдумывая начало разговора, он осторожно пересыпал в ладони искусно вырезанных деревянных идолов. – Как думаете, клуб не пора строить?
- А мне что? Велишь строить – начнут...
- А вы? – с готовностью уцепившись за эту совсем случайную тему, поднял глаза Сазонов. – Вам разве клуб не нужен? Потолкуйте с ребятами насчёт строительства...
- Я на курсах. Да и дело это не моё, Ефимово. Он комсомольская голова.
- Да, да, я совсем забыл, – смутился Сазонов.
Прокопий с интересом глядел на фигурки: видно, что сделаны мастером.
- Нравятся? – уловив его взгляд, спросил Сазонов. – Берите.
- Куда их мне!
- Отказом обидите. Учитесь у своего отца не обижать людей.
- Ему у подворотни не попадаются... – выдавая себя, намекнул Прокопий и заторопился. – Ежели всё, дак я пойду.
- Идите. Я только посоветоваться хотел. – Сазонов потёр вмятину, оставшуюся на память от его удара, веря и не веря, что оставил её этот незлобивый парень.
А Прокопий мялся, жалея о скором и некстати вырвавшемся признании, и тискал в кулаке ненужный подарок.
- Чуть не забыл, – вспомнил Сазонов как бы между прочим.
«Начинается! – ужаснулся Прокопий. – Не успел!»
Он уже стоял у порога, спиной к председателю, держась за дверную скобу.
- Вы в школу зачастили... Люди всякое могут подумать... А она женщина уважаемая. Поберегите её от пересудов!
Прокопий круто обернулся, шагнул обратно.
Теперь он чувствовал себя сильнее Сазонова, хотя минуту назад у него немел язык при одной мысли о том, что этот хитрущий дьявол зазвал его не для простого разговора.
Приблизясь к нему, с злобной ухмылкой спросил:
- Последыши мои подбираешь? Остерегись. Станешь на дороге – опять голову проломлю! Ты нашу породу знаешь...
Швырнув фигурки на пол, стремительно выскочил из сельсовета и загрохотал по ступеням. От его шагов задребезжали стёкла.
«Сердитый паренёк! – растерянно постукивал пальцами по столу Сазонов. – За что он меня? Неужели к Кате приревновал? Разве мы ровня? Если бы ещё к Марии...». Но коснувшись этой запретной темы, прикрикнул на себя: «Ерунда всё это! Выкинь из головы!».
И всё же он стал чаще бывать в школе, выдумывая для этого самые невинные предлоги: то привозил дров или тёсу, то в минуты хандры захаживал за книжкой.
- Когда вы успеваете столько прочитывать? – недоумевала Мария.
- Сам не знаю. Начну читать – нет сил оторваться. Последнюю страницу перелистну – жалко станет, что дальше листов нет.
- У книг, как и у людей, свои пределы...
- А жаль! Так можно все книги перечитать... особенно в вашей библиотеке. Мало здесь книжек!
- Эти-то кое-как собрали! Да и они не для детей. Детям что полегче надо, а здесь «Война и мир», «Идиот», «Мёртвые души»...
- Хорошие книги! Только мало. Давайте как-нибудь вместе съездим, подберём...
- Поезжайте с Иваном Евграфовичем. Я холостых мужчин избегаю, – отшутилась учительница.
- Всех? – ляпнул Варлам и тотчас прикусил язык.
- Извините, мне на урок.
Ей не понравился нескромный вопрос Сазонова. И вспомнилось кстати, что Прокопий сердился из-за этих посещений. Но не выгонять же Сазонова, тем более что приходит только по делу, и чаще всего к Ивану Евграфовичу. Он неназойлив, и разговаривать с ним приятно и легко. Но Прокопий рассуждал иначе и запрещал ей видеться с Сазоновым. А она хотела. Ей нравилось злить Прокопия, разжигая его ревность. Хоть в этом она чувствовала себя сильнее его. И ревностью, одной лишь ревностью пыталась расшевелить в нём умирающее чувство.
Её мучило непобедимо-грозное предчувствие, что счастью любви, вспыхнувшей так внезапно, скоро придёт конец. И удержать при себе Прокопия немыслимо – как немыслимо вернуть молодость.
Она спешила, впивала в себя всё, чтобы насытиться уходящим. Страх перед этой невосполнимой потерей был так велик, что порой задавливал самое чувство, хоть и сильное, но не смеющее быть решительным.
Этому мешали десять лет разницы в годах.