Пропасть

17

Синдор — унылое скопище грязных бараков. Внешне — никакого отличия от того, что можно видеть на фотографиях эпохи Шаламова и Солженицына. И сходство — не только визуальное. Раньше-то, на относительно сытой россошанской зоне, читая книги Солженицына, порой ловил себя на мысли, что в наше время такое невозможно. Видимо самые большие ужасы лагерной системы остались в прошлом. Вероятно и были они — лишь в каких-то особых лагерях. А может и того — приврал слегонца Александр Исаевич. Оно и неудивительно — человек озлобленный, настроен предвзято, понять можно…

И вот теперь, в синдорской колонии, узрел я своими глазами почти всё, о чём раньше лишь в книжках читал. А если в чём-то и было полегче — так в другом приходилось хреновее. За два года проведённых в Синдоре, довелось увидеть и узнать неизмеримо больше, нежели за четыре года в Воронежской области.

В россошанском-то лагере сидели по-преимуществу местные (в смысле — с Воронежской области). Иные даже из одного села, или с одной улицы, знали друг друга по воле, имели общих знакомых. А это накладывает громадный отпечаток на взаимоотношения. Даже людям не слишком хорошим, в такой ситуации волей-неволей приходится держать марку. В Синдоре же была сборная солянка. Кто из Ростова, кто из Воркуты, с Урала, из Чувашии, Вологды, Поволжья… Солидарности никакой — абсолютно. Зона — голодная и холодная. Если в Россоши не знали иного хлеба кроме белого, то в Синдоре не видели даже нормального чёрного. Только глинообразная спецвыпечка. Центрального отопления практически не существовало — все трубы были давно разморожены и полопались. Зэки ложились спать в фуфайках, валенках и шапках-ушанках. Всё время мастерили из силикатных кирпичей миниатюрные электроплитки, крутя из проволоки самодельные спирали. Ставили их под кровати. А менты устраивали специальные рейды, разыскивая и отбирая эти жалкие подобия обогревателей. Баня не работала месяцами. Время от времени в зону вводили ОМОН. И тогда летели кувырком несчастные зэковские пожитки, трещали тумбочки, горели костры из "неположенных" вещей — а неположенным в лагере можно объявить всё что угодно. Месяцами люди не видели пайкового сахара, проданного хлеборезом ментам, или блатным. Давились у раздаточного окошка за миску вонючей баланды, от которой отказались бы и свиньи. Почему-то особенно легко теряли человеческий облик уральцы и чуваши. Чуточку лучше держались воркутинцы и ростовские. За посылками ходили не менее чем по трое — чтобы не отняли. При этом зона считалась "правильной", заправляли всем — формально — блатные. Администрация как бы самоустранилась от всех "внутрилагерных" проблем. Но именно — как бы. На самом-то деле, тех блатных, приходивших в зону этапами, которые не соглашались быть верными моськами ментов — в лагерь просто-напросто не принимали ("по оперативным соображениям"). В Синдоре местные блатные были как бы внутризоновской милицией. Они жили в отдельном бараке, на особо льготных условиях (подозреваю, что не всем из них на воле жилось так хорошо), пили в обнимку с ментами и больше всего боялись отправки в какие-нибудь другие лагеря, где с них (хотя бы теоретически) могли бы спросить за их прошлое поведение. Вопреки всем канонам "воровской морали", они скупали продукты в лагерной столовой, откровенно обкрадывая других зэков, могли отнять у кого угодно понравившуюся вещь, или даже избить человека за невыполнение им плана на работе. Двоих угроблелых стариков, пытавшихся бежать (попытка-то была смехотворная, явно обречённая на неудачу), не побрезговали изнасиловать… Солженицын как-то упоминал о таком способе пытки, когда пытаемому наступают, скажем грубо, на яйца. Но он не описывал, как выглядят люди, прошедшие через это. А я видел парня, которого блатные приспешники администрации подвергли такой пытке, за какие-то упущения в работе. Он передвигался с огромным трудом, едва-едва переставляя раскоряченные ноги. Глаза были совершенно пустыми, как у живого мертвеца…

Хорошо было трепать языками о каких-то лагерных понятиях, о политике и грядущих изменениях в стране — в Россоши, где не садились чифирить без конфет, нередко употребляя вместо чая кофе. Только на севере и довелось увидеть и понять, насколько слабые существа — люди, насколько быстро они гниют, насколько много среди общей людской массы уродов. И что интересно: сильные телом качки, сильные понтами наглецы — как правило, оказывались крайне жидкими на расправу. Гораздо меньше были подвержены ломке и гниению те, кто отличался высоким уровнем интеллекта — малоприметные "ботаники", или пожилые люди с богатым жизненным опытом. Именно там я чётко осознал, что интеллигенция — душа и совесть народа, соль земли и лучшая часть, становой хребет нации. Нация без интеллигенции — стадо, полный ноль. Какими бы ни были могучими быки в этом стаде — они всего лишь часть стада. Самый умный баран, не заменит собой самого глупого пастуха. И если Ленин говорил, что "интеллигенция — говно нации", значит это самое говно — наполняло его голову вместо мозгов. Иногда говорят, что самые лучшие люди — это те, у кого есть какие-то моральные принципы, например, — верующие. Но в том-то и дело, что моральные принципы могут возникнуть только у человека разумного. Дурак тоже может толковать о каких-то принципах. Но попробуйте-ка его не покормить пару-трое суток. Куда денутся те принципы! Будет давиться за миску баланды, отпихивая мать родную… Дурак может стоять со свечкой в храме. Но он не может быть искренне верующим, чётко понимающим, во что именно и почему именно он верит — и почему не верит во что-то иное. Верующий — значит умный. Умный — значит верующий. Вот баран — ни во что не верит. Ни о смысле жизни, ни о Боге — не задумывается. Ходит, мекает, завтра на шашлык пойдёт… Другое дело, что не следует (нельзя!) путать людей интеллигентных, умных — с образованными быками. Хамом и быдлом, вполне может оказаться и министр с тремя высшими образованиями. Интеллигентность — это не количество дипломов и громких званий, а состояние души. И как же у нас не умеют дорожить теми, кого необходимо ценить на вес золота!.. А потом удивляются — почему Россия всё время "в жопе"? Она всегда будет в этой самой жопе (а то и вообще медным тазом накроется) — пока не научится опираться на умных людей. Опора на покорно мычащее быдло и на ретивых держиморд — это попытка опереться на большую кучу дерьма.