Пропасть

28

Вообще-то предки мои, по матери, происходят из посёлка Красная Река, Ульяновской области. Село делилось речкой на две части — русскую и мордовскую. Зимой, за неимением других развлечений, русские и мордва бились друг с другом в кулачных боях на льду реки — с переменным успехом. Русская часть населения состояла из двух фамилий: полсела — Кириллины, полсела — Матаевы. Дед мой по матери был из Кириллиных, а бабка — из Матаевых. Неподалёку расположен крупный посёлок, райцентр Старая Майна — если верить историкам, старейший населённый пункт России, в котором жизнь продолжалась без перерывов на длительные запустения. Вроде бы обитали там люди ещё до нашей эры. Конечно, вряд ли это были славяне — скорее всего предки современной мордвы, или чувашей.

Дед был из мастеровых, которые летом ходили по городам, исполняя столярно-слесарно-плотницкие работы (равно как и строительство домов, кладку печей, и многое другое). Бабы их, конечно сидели по домам. Когда однажды мать деда выбралась в город, она тут же стала жертвой какого-то жулика, который подскочил к ней на улице с криком: "Стой! ты зачем мои деньги украла?!"

— "Какие твои деньги?! У меня вот свои — в узелочке…"

"А ну, а ну, покажи!.. Да это и есть мои!.." Выхватив узелок у растерявшейся бабы, мазурик смылся.

Мужики дома покачали головами и велели жертве собственной простоты сидеть дома на печи, кашу варить и в город не соваться.

В гражданскую войну эта местность не раз переходила из рук в руки. Пришли красные — крестьяне растащили по домам всё, что нашли в барской усадьбе. Пришли белые — барин вернулся (кстати, из своих же, Матаевых — не такой уж плохой, говорят, был; в долг частенько давал многим — и денег, и зерна). Увидел на чьём-то заборе несчастные помочи из своей усадьбы, пообещал: "Вот на этих помочах воров и повешу!.." Ночью, перед рассветом, в село ворвались красные. Барин слинять не успел. Красные его сцапали, а сельчане поспешили наябедничать: "Обещал на помочах повесить…" Расстреляли барина.

Когда НЭП начался, крестьянам жить понравилось. Землю им дали, налогами не душили (чего б сейчас так не сделать?). А коллективизации в своём селе дед не застал. Подвыпив в "Чайной", порезал кого-то. Посадили его в сельскую каталажку — большой сарай, охраняемый стариком с палкой. Там уже сидел какой-то шибко умный интеллигент в очках. Начал разводить антимонию: "Вам-то ничего особенного не будет — а вот я-то политический, не иначе в Москву повезут"… Деду эта заумь быстро наскучила. Он подошёл к двери, подождал когда страж подойдёт поближе — и так двинул по дверям, что вынес их вместе с коробкой. Охранник отлетел куда-то в сторону, вместе со своей палкой. Дед (тогда он конечно не был по возрасту дедом) пришёл домой, сгрёб жену в охапку (деревенские бабы той эпохи не умели перечить мужьям) и — на поезд, да в Сибирь. Поначалу — в Минусинск, на юг Красноярского края. Можно сказать — в самое тёплое место Сибири. Вроде неплохо там пристроился. На все руки был мастер. Умел и срубы ставить, и шкафы делать, и посуду деревянную, и бочки — в общем всё, что с деревом связано. Но — стал приглядываться к нему кто-то из "органов". К начальнику того производства, на котором дед работал, подкатил — мол, что за пришлый гражданин, откуда?.. Начальнику люди нужны были (да к тому же Сибирь — есть Сибирь), он спокойно ответил что у него таких залётных — каждый второй. Но деда не забыл предупредить, что им "интересуются". Тот снова собрался, взял жену и завербовался на только-только начинающееся строительство Комсомольска-на-Амуре. Тогда множество людей вербовалось на самые разные стройки первых пятилеток. К вербованным особо не присматривались, на многое закрывали глаза. Известно, например, что на строительстве того же "Уралмаша" работало много раскулаченных, бежавших из мест своих ссылок. Об их прошлом догадывались, но как правило, предпочитали этих людей не трогать.

Ехали вербованные в полускотских условиях, практически вповалку, в битком набитых людьми, узлами, мешками и сундуками, вагонах. А чуть ли не по головам у них шныряли карманники, жульё всевозможного пошиба — резали баулы, воровали всё что могли, так что люди и спать боялись. А тех кто гвалт поднимал, шпана иной раз бритвами по глазам полосовала.

К деду как-то подвалили два деятеля, предложили совместно государство дурить — вербоваться, деньги "подъёмные" брать, и сваливать. Паспортов тогда ещё не существовало, справочки разные были — с ними химичить легче. Объясняли ему, как эти самые справки доставать, как печати на сырой картошке вырезать, йодом их мазать (печать получалась "стандартного" синего цвета)…

Дед мой, вообще-то, был далеко не ангелом. В азартные игры с ним играть было нельзя — он "почему-то" всегда выигрывал. Когда женился, к нему (в присутствии невесты), то одна девка подбежит с ребёнком ("Гляди — твой! бери воспитывай, раз жениться не хочешь!.."), то другая. Невеста (то есть — бабка моя) рот разинет, начнёт бормотать: "Ой какой хорошенький, давай возьмём"… Жених, делая страшные глаза, орёт: "Щас я его за ноги — и башкой об стенку!.." Незадачливая мамаша в ужасе, слезах и соплях, убегает со своим чадом…

Но с аферистами связываться, всё же поопасился: "Я человек семейный. Кабы не жена…"

Но — помимо воров и аферистов, шастали по вагонам и молодцы из ГПУ, высматривая то тех, то других, сверяясь при этом с фотографиями. Фотографии эти, кстати, отличались скверным качеством — так что все пассажиры были "на кого-то чуть-чуть похожи". И к деду однажды прицепились. Только отчество не сошлось с тем, что у них в списке значилось (а так — "немножко был похож")…

Так и доехали до Комсомольска.

Привели приезжих в барак, всем сразу выделили комнаты (вот бы сейчас так — сколько бездомных спасли бы от смерти под забором!), всё вроде нормально. Но в первую же ночь, в гости ко всем новоприбывшим пожаловало жульё. В подъезде список висел, с фамилиями жильцов. Этим ночные визитёры и воспользовались.

— "Такой-то и такой-то, — откройте! Это из ГПУ. Обыск. Не бойтесь! Мы уже побывали в квартире такого-то, теперь очередь за вами…"

Им конечно открывали. Открыл и дед. Однако пришельцев смутила дедова двустволка на стене, от которой он не отходил более чем на два шага — и большой нож в сапоге, который нетрудно выхватить. Да и сам дед, помотавшийся по городам в качестве мастерового, чуточку отличался от обычных крестьян "от сохи". Поэтому "обыск" жулики провели быстро и спустя рукава. Поспешили извиниться и удалиться. В других комнатах кое-чем поживились. Из блатного куража, всем у кого побывали, выдали расписки, в которых было указание утром явиться в местный отдел ГПУ. Разумеется, все явились. Обозлённые чекисты прочли им нотацию: "Вы что — дети малые?! Ночью родная мать будет стучать — не открывать! Может у неё за спиной бандиты с обрезами стоят!"

— "Дак они нас по фамилиям называли…"

"Да у вас же в подъезде список жильцов висит — чего ж вас не называть!?"

Это было начало тридцатых годов — ещё до убийства Кирова. Года через 3–4, чекисты научатся приходить за своими жертвами именно по ночам — но это уже отдельная песня.

Справедливости ради следует сказать, что вербовка на Дальний Восток была довольно удачной. Те кто вербовался в Коми АССР, или на Урал, по общим отзывам, оказывались в гораздо более худшем положении — более голодными, раздетыми и бесправными.

В Комсомольске кормили людей хорошо (причём, весь первый месяц в столовой питались совершенно бесплатно — и не в долг), платили прилично (это не считая "подъёмных" денег, которые выдавались особо, не в счёт зарплаты). Так что, кое в чём, сталинская эпоха была куда гуманней нашего времени!

Правда, одно время стала донимать цинга — особенно женщин. Мужики пили водку — это сильно помогало. Но, довольно энергично вмешались медики. Всех кто приходил в столовую, заставляли перед едой выпивать ложку какой-то настойки. Цинга отступила. Думаю излишне пояснять, что медицинское обслуживание было совершенно бесплатным.

Спустя какое-то время, немного обжившись на новом месте, решили мои дед с бабкой съездить на Волгу, родные края повидать. Бабка всё канючила: "Ой, у нас там — и то лучше, и это"… Взяли отпуск и покатили на землю предков. Приехали. А Волга только-только в себя приходила после всех кошмарных передряг, связанных с коллективизацией и последовавшего за ней голода. На местном рынке приехавшие с изумлением увидели, как люди торгуют рваными калошами, штопаными чулками, ржавыми замками, сухарями…

"Вы это продаёте?!!!"

— "Да. А что?.."

Та же супружница давай в истерике голосить: "Скорей, скорей назад!.."

Ничего не попишешь — хорошее снабжение значило очень много. А мест, хорошо снабжавшихся, было очень мало (и на том же Дальнем Востоке, далеко не везде было одинаково). Даже "кулаки", высланные в район Комсомольска, жили заметно лучше, чем ограбившие их односельчане в Центральной России (парадокс, но дело обстояло именно так) — в том числе, благодаря относительно милосердному климату, позволившему многим из них стать самой зажиточной частью населения той местности. В быстро растущем городе они легко сбывали продукты питания рабочим, получавшим (особенно на военных заводах) неплохие зарплаты. Когда я на Орловщине слушал рассказы местных старожилов о том, как они бедовали в своих колхозах, как унижались перед каждым бригадиром за дополнительный мешок зерна, как ходили в город за солью — за 20 километров пешком — я прямо говорил им, что они жили гораздо хуже высланных кулаков, по крайней мере тех, которые угодили на Амур.

Правда, доводилось слышать, что некоторые сёла, обжившимся-было в тайге "кулакам", приходилось спешно бросать из-за того, что появилось много вооружённых банд, состоявших из людей отчаявшихся и на всё готовых. Кроме того — "кулаков", попавших в окрестности Благовещенска и в Еврейскую автономную область, быстро "сорганизовали" в обычные колхозы, где им приходилось несладко. Окрестности Комсомольска как-то выпали из внимания "коллективизаторов" (там даже гораздо позже, при Брежневе, почти не было колхозов), видимо просто не знавших, что Комсомольск — ещё не север, там растёт даже виноград, и тем более всё, что может вырасти в Центральной России.

А потом пришла война. Фронт от Дальнего Востока проходил далеко. К тому же поначалу опасались, что японцы ударят вместе с немцами. Я, кстати, и сейчас не понимаю, почему Япония кинулась не на истекавший кровью Советский Союз (когда бои шли уже под Москвой), а на целые и невредимые Соединённые Штаты, которые, разумеется, никак не могли быть побеждены японцами один на один (а чем могли помочь самураям немцы, бросившие все силы на восточный фронт, да ещё с непобеждённой Англией в своём тылу?).

Тем не менее, Япония ринулась именно на Америку. После удара японской авиации по Пёрл-Харбору, в Кремле вздохнули свободнее и начали активнейшую переброску резервов с Дальнего Востока на Запад. Всем этим объясняется тот факт, что дед мой попал на фронт только в 1942 году — как раз тогда, когда накапливались силы для контрнаступления под Сталинградом. Перед тем как в окопы бросить, держали призванных на сборных пунктах. Кормили там так плохо, что в бане все были похожи на обтянутые кожей скелеты. Только и мечтали — на фронт попасть, наесться досыта.

И вот попали… Ровная заснеженная степь, нигде ни кустика. Прямо в этой открытой степи, в маскхалатах, лежат готовые к броску солдаты. Над ними лениво проплывает немецкая "рама" (тихоходный самолёт-разведчик). На всякий случай, время от времени, даёт по земле очередь из пулемёта. Рядом кого-то убило, а кого-то ранило… Потом — миномётный обстрел. И опять кого-то уносят… А стрелять в ответ нельзя. Маскировка. Силы накапливаются для решающего удара. Накапливаются в открытой всем ветрам, промороженной степи, на такой местности, где кажется и кошке не спрятаться…

Вот тогда, поминутно ожидая смерти, дед дал зарок: "Вернусь живым — буду пить и есть в полное своё удовольствие, ни в чём себе не отказывая. Плевать на все нравоучения и какие-то долгосрочные планы — один раз живём!.."

И вернулся живым. Всю войну прошёл — до самого Берлина. Ни разу не был ранен. Однажды, правда, впился в шею маленький осколочек — но товарищ, находившийся рядом, тут же его и вытащил. Ни в какой медсанбат обращаться не стал.

А приходилось, порой, всяко. Пару раз случалось в окружение попадать. Но оба раза везло людям в том, что не было с ними ни одного офицера. Слушались деда — как старшего по возрасту. Какой-нибудь сопляк-лейтенант, мужественно поднял бы солдат в атаку: "За Родину, за Сталина!" — и положил бы всех под немецкими пулемётами. Дед горячку не порол. Оба раза поступал весьма просто (как сейчас сказали бы — "принимая во внимание человеческий фактор") — в самый глухой предрассветный час, когда спать хочется сильнее всего, закопав рацию и избавившись от любых, способных звенеть-греметь предметов, уходили, почти не дыша, под самым носом у сонных немцев.

Благодарность деду от командования фронта, присылали даже семье в Комсомольск.

Бывало и так: не могут взять какую-то высоту. Один командир-идиот поднимает в атаку бойцов — и гибнет, вместе с изрядной их частью. Его дурь повторяет второй горлопан… К вечеру весь склон усеян трупами — а дело не сделано. Тогда, глубокой ночью, несколько человек берут ножи поострее — и тихонько ползут (где можно — в обход) на немецкие позиции. И высота взята — без единого выстрела. После пары-тройки подобных случаев, в которых принимал участие мой дед, стали посылать его за "языками". Случалось ему финкой "снимать" немецких часовых. Конечно, кидаться с ножом на человека — не очень хорошо. Но, между прочим, когда бывали в части случаи "самострелов" и изобличённых солдатиков приговаривали к казни, дед никогда не вызывался быть палачом-добровольцем. А добровольцы были…

Запомнилась ему своей красотой Рига.

Ещё запомнилось, как (уже на территории Германии) "рокоссовцы" (бывшие зэки), люди безумной храбрости и столь же безумного поведения, обрушились на немецкое население подобно дикой орде, и стали творить такие грабежи и насилия, что их приходилось останавливать, используя другие войска. Существовала даже инструкция, согласно которой, патруль, увидев как "рокоссовец" насилует немку, обязан был приказать ему встать и прекратить насилие. А если тот не встанет (рокоссовцы обычно посылали на три буквы всех подряд), то в него можно стрелять…

Тем временем, в Комсомольске-на-Амуре, двое маленьких сыновей деда были при смерти — не хватало витаминов, еды нормальной, оттого болезни наваливались. Все более-менее квалифицированные врачи были на фронте. Оставшиеся в тылу (возможно — по блату) коновалы, пытаясь лечить детей, занесли с уколами инфекции. Оба ребёнка (в разное время) умерли. Три девчонки (в том числе — моя мать) были постарше, покрепче — поэтому выжили. Это не значит, что всем там жилось столь же тяжело. Дальний Восток снабжался американцами. И снабжался хорошо (по крайней мере, это касается Комсомольска-на-Амуре, с его военными заводами). Всевозможное начальство, оставшееся в тылу "по броне", устраивало порой вечерние балы (да-да, именно так они и назывались), на один из которых, их избалованные но недалёкие жёны, явились в американских ночных рубашках — приняли их за бальные платья…

Впоследствии, учась в школе, моя мать с изумлением узнала, что оказывается, только её семья и семья ещё одной одноклассницы (у той отец погиб на фронте) голодала. Прочие дети (отцы которых фронта в глаза не видели) откровенно удивлялись: "Какой голод?? Вы что?!.."

Я много читал в книгах о доблестных партийных руководителях, которые в оккупированных областях возглавляли сопротивление, партизанские отряды организовывали, участвовали в подпольной борьбе… Да куда ж им деваться было, если немцы их к стенке ставили?! К тому же и из Кремля приказывали шевелиться, зачастую специально в тыл к немцам забрасывали. Судить надо по поведению тех, кто оставался в неоккупированной местности. Там поведение этих шкур, было далеко от геройского и от просто человеческого. Об этом писать как-то не принято — в том числе и в наше время…

После того как вернулся дед с фронта, назначили его поначалу каким-то мелким начальничком. Многих фронтовиков старались выдвигать на руководящие посты — не слишком, впрочем, высокие — как заслуживающих доверия. Надо признать — люди вернулись с войны какими-то изменившимися в лучшую сторону, одухотворёнными, верящими в идеалы добра и справедливости. Не было у них того, что сегодня именуют синдромами ("афганский", "чеченский"…). Они действительно заслуживали доверия.

Но долго на том посту вчерашний фронтовик не задержался. По доброте душевной, старался закрывать людям наряды побольше. Начальство, стоявшее у него над головой, столь же старательно эти наряды срезало. Рабочие начинали удручённо канючить: "Как же так, товарищ Кириллин — вы же обещали"… И товарищ Кириллин, приняв на грудь, однажды пошёл и облил чернилами с головы до пят, своего непосредственного начальника, виновного в срезании нарядов. Вытурили товарища Кириллина из партии — и с должности сняли. Пошёл работать простым работягой — каковым и был всю жизнь. Правда, спустя некоторое время, проворовался начальник, побывавший под чернильным душем — и, в свою очередь, был вышвырнут из партии и с должности. Тогда подкатили-было к деду на полусогнутых — возвращайся, дескать, заблудший сын, в лоно партии родной. Какой-нибудь карьерист был бы рад до икоты и расстройства кишечника. В 1956 году из лагерей выходили, после 10–15 лет отсидки — и с воплями радости кидались обычно, в объятия родной КПСС-ВКП(б). Но дед был не из того теста. "Что суки — в партию, на фронте, чуть ли не на ошейнике тянули, когда в окопах был нужен, шкурой своей рисковал; а война закончилась — за какую-то падлу выгнали!.." В общем — послал их подальше.

Надо ведь и то учесть, что коммунисты, как идейные, просто обязаны были первыми подписываться на всевозможные государственные займы. А разновидностей займов было множество — страна восстанавливалась после войны и одновременно развёртывалась гонка вооружений. Поэтому, будучи в партии, дед порой вынужден был всю зарплату отдавать на займы. Бабка выла от злости, кляня и его, и партию…

Потом работать ему много где приходилось. Ярмо везде было, а заработать особо не давали. К тому же, выполняя данный себе под Сталинградом зарок, дед никогда не экономил, ни на выпивке, ни на закуске. Да ещё кучу друзей-товарищей нередко тащил на свои застолья (порой обделяя семью). А в свободное время любил ходить в тайгу — с ружьём, финкой, плащ-палаткой и собакой. Охотился, рыбачил, грибы с ягодами собирал. Набредёт на малинник, или на заросли дикого винограда, финкой вырежет куски берёсты, сплетёт короб — и тащит в этом коробе ягоду домой. Забирался порой, так далеко в дебри, что собака ложилась на землю, отказываясь идти дальше. Если у него оставались силы — брал её на закорки и нёс. Если сил уже не было — уходил один. Собака заявлялась дня через два-три. Ложилась пластом и долго приходила в себя. Дети ей воды поднесут, она попьёт — и спит… Но каждый раз в лес с дедом шла охотно. Хоть нередко её, и пчёлы дикие, и змеи кусали, так что морда распухала как шар — а всё-таки, иной раз, где зайчика схватит, где утку придушит…

Люди делали немалые деньги на ягоде, орехах, грибах, на той же плотницкой шабашке. Даже специально приезжали на Дальний Восток целыми семьями из Средней Азии и с Украины — именно подзаработать, тем или иным способом. Дед к наживе не стремился, деньги текли у него как-то меж пальцев. Отправили его раз, вместе с группой других рабочих, в какой-то колхоз в Еврейской автономной области, в район Амурзета — на самую китайскую границу. Обычная практика для СССР — отправлять людей "на картошку", то бишь, на помощь колхозам-совхозам, выручать дураков-председателей. Там он сильно простудился — и на удивление быстро умер. А ведь имея кучу наград (дети играли орденами и медалями, за неимением игрушек), не имел ни единого ранения. Говорят — возможно нервное напряжение сказалось. Даже до брежневских времён не дожил. Поэтому я с долей некоторого недоверия посматриваю на иных ветеранов, которые живы до сих пор (или — были живы до недавнего времени). Может быть и грешно так думать, но невольно мыслишка в голову закрадывается: а те ли они, за кого себя выдают? Доводилось ли им лично ходить в атаки?..