Пропасть

7

Дойдя до небольшой станции, километрах в восьми от города, я увидел стоящий товарняк с прицепленным локомотивом. Забрался в один из вагонов. Через некоторое время поезд тронулся. Ночь проехал, не заботясь о направлении. Лишь бы отъехать подальше от Саратова, пока не начались поиски (пусть и не очень активные, но всё же…). Утром товарняк остановился на узловой станции Ртищево. Оттуда я, передвигаясь в основном товарняками, взял курс на Кавказ — надеясь там забуриться в глухомань предгорную, подальше от глаз властей предержащих.

Кавказ во времена СССР был своего рода анклавом либерализма, беззакония и почти капитализма — разумеется, с определёнными оговорками. Люди, не имевшие документов (или имевшие такие документы, с которыми могли рассчитывать на трудоустройство лишь в сибирской глухомани), находящиеся не в ладах с законом, или просто желающие жить чуть-чуть вольнее, нежели на основной территории страны, ехали на Кавказ — и бывало, не обманывались в своих расчётах, находя там жильё, работу и (относительную конечно) свободу. Сталин, будучи полугрузином-полуосетином, закрывал глаза на кой-какие кавказские "особенности". В послесталинский период кавказцы тоже не бедствовали. Любые делегации или комиссии, приезжавшие из Москвы с какими-либо проверками, или с "визитами дружбы", немедленно до бесчувствия упаивались, до икоты закармливались, задаривались самыми немыслимыми подарками, задабривались неимоверно льстивыми речами гостеприимных хозяев (глубоко презиравших своих "дорогих гостей" и нередко тут же материвших их на своём языке) — и отбывали в первопрестольную, "с чувством глубочайшего удовлетворения". А кавказцы продолжали жить своей, во многом непонятной, да зачастую и неизвестной для обитателей других районов СССР, жизнью.

Любой директор какого-либо завода, ощущал себя его хозяином. Он ведь покупал свою должность за наличные. Поэтому на работу принимал кого хотел — порой закрывая глаза на проблемы у работника с документами, или на наличие судимости (но и уволить мог, естественно, кого угодно, в любой момент). Любой шофер грузовика, был фактически его хозяином — потому что платил за право получить эту машину в свои руки. Желающий стать шофером рейсового автобуса — должен был платить особенно много. Но плату за проезд он ложил в свой карман — разумеется, делясь "с кем надо". Как бы само собой выходило так, что колхозов и совхозов в кавказских (и особенно — закавказских) республиках, было довольно мало. Зато личные сады и виноградники, занимали порой до 50 гектаров — площадь немыслимая для жителей Центральной России, или скажем, Украины. Урожаи с этих виноградников оптом сдавались на винзаводы и владельцы получали на руки по 20–30 тысяч рублей — сумма почти непредставимая для жителей других частей страны. Владельцы садов вывозили фрукты вагонами куда-нибудь в Сибирь, тоже неплохо на этом зарабатывая. Но и лелеяли же они свои сады и виноградники! На частных, хорошо охраняемых виноградниках, виноград созревал на месяц раньше, чем на государственных — неогороженных и плохо охраняемых. Солидарность кавказцев доходила до того, что в дни церковных праздников люди не работали, а ученики и учителя в школах поздравляли друг друга. На ученика (какого-нибудь приезжего из России, Украины, или Казахстана) который имел неосторожность заявить, что не верит в Бога — смотрели как на больного. Верность моральным принципам приводила к результатам, почти немыслимым за пределами Кавказа. Например — девочек в школах никогда не били. В свою очередь, девочки не отличались наглостью. Учителя — выпускники местных педагогических вузов — обычно не хамили ученикам, не орали как резаные и не швырялись чем попало. По поведению учителя можно было понять, где он учился — в России, или где-то в этих же краях. Мальчишки не задирали своих увечных одноклассников, или тех, у кого не было отцов — и не из страха, что "взрослые увидят". Это было нормой жизни.

Отношение местного населения к русским было таково, что нередко, попросившему воды — предлагали вина. Русские твёрдо позиционировались как спасители от турок и как особо одарённая нация. В магазинах продукция российского производства ценилась (автоматически, без всяких проверок) гораздо выше местной. В семьях местной интеллигенции считалось хорошим тоном разговаривать с детьми на русском языке. Не говорящие по-русски люди, самими кавказцами воспринимались как дикари. Даже чеченцы, отличающиеся ярым национализмом и особо негативным отношением к иноплеменникам, подвергшиеся в своё время высылке в Казахстан, называли своих деревенских земляков, не знавших русского языка — "гуронами" (индейское племя из романов Финимора Купера).

Так было — и не слишком давно.

Но — время не стоит на месте. Постепенно, естественным образом, сократилось число бывших фронтовиков (человек, понятное дело, не вечен), которые в основном и были опорой советской власти и оплотом интернационализма. Происходила смена поколений. Входили в силу, матерели, люди не знавшие войны — но ещё не испытывавшие враждебности к тому, чем гордились их отцы. А на горизонте уже нарисовалось поколение молодых лоботрясов, развращённых бездельем и безнаказанностью — которых разбогатевшие (но сами по себе ещё трудолюбивые) родители, откупали от армии и от работы, а также и от милиции, если та задерживала набедокуривших детишек. 20-30-летние трудоспособные мужчины, сытые и малообразованные, числясь номинально где-нибудь в пожарной части, целыми днями слонялись без дела, сбивались в стаи, начинали искать приключения на свою голову и другие части тела. Словно лесной пожар в сухую пору, расползлись наркомания и азартные игры. Всё чаще и чаще в кинотеатрах стали убивать людей, имевших несчастье сесть на "проигранное место". Дело в том, что некоторые картёжники, проиграв всё что только могли, играли на какое-нибудь (произвольно выбранное) место в кинотеатре. Первый же (случайный, ничего не подозревающий) человек, севший на это место, получал удар ножом в грудь, или в горло. Вот это и называлось — "сесть на проигранное место".

Коррупция стала приобретать совсем уж безобразные формы. За прописку по месту жительства требовалось платить большие деньги. Стало невозможным получить медицинскую помощь в больнице, или поступить учиться в ВУЗ — без солидной взятки. Только за взятку можно было попасть на работу в милицию. Некоторые хитрецы уезжали в Россию, или скажем, в Белоруссию, там устраивались в милицию — потом добивались перевода на родину. Но и им приходилось доплачивать по три тысячи полновесных советских рублей. Зато, став милиционером, человек фактически получал статус вымогателя в законе. В местной милиции практиковалась так называемая "азербайджанская модель" — это когда каждый рядовой сотрудник обязан собирать для вышестоящего начальства твёрдо фиксированную сумму денег. Естественно, руки у него развязаны — и, вымогая деньги для начальства, он не меньше вымогает для себя. Начальство делится с ещё более крупным начальством, а те, в свою очередь — со своими боссами. От этих "боссов" денежный дождик непрерывно капает на "самый верх". Это и есть "азербайджанская модель". Говорят, что в полную силу такая "система" впервые заработала в Азербайджане.

Конечно, подобное разложение шло не только в милиции. Понятно, что более-менее честные (или недостаточно расторопные) милиционеры и чиновники, немедленно вышибались из рядов своих, насквозь коррумпированных коллег. Постепенно начали торговать и кровью — любой убийца мог уйти от наказания, заплатив 50 тысяч рублей. Когда об этом рассказывалось в тогдашней России (в нынешней-то кого этим удивишь?), многие не верили, обязательно слышались наивные реплики, типа: "Откуда вы знаете? Слухи наверное!.." Авторы подобных комментариев напоминали Шурика, из кинокомедии "Кавказская пленница". В том-то и дело, что на Кавказе никто и не пытался таиться-скрываться. Наоборот — хвастались перед соседями, рассказывали подробности, всем кто желал слушать…

Постепенно расправил плечи, ядовитым грибом распустился, зацвёл, завонял национализм. В глубинных районах, где не было курортников и были староверы (всегда отличавшиеся достойным поведением), рост национализма ощущался слабее, к русским относились терпимее (хотя и там у русских вошло в привычку ставить на ночь у дверей топор, или заряженное ружьё, и запирать все засовы). В прибрежных и горнолыжных районах, где было много курортников (и особенно курортниц, ведущих себя обычно разнузданно, позорящих своим поведением всю русскую нацию — а украинскую вдвойне), отношение к русским становилось всё более скверным.

При этом, к русским на Кавказе автоматически причисляют всех людей с европейской внешностью — в том числе украинцев, белорусов, прибалтов, отчасти — молдаван. Впрочем, иной раз, прибалтов кличут немцами, а молдаван — цыганами. Некоторые литовцы, или скажем, украинцы, по наивности обособлявшиеся от русских, ставили тем самым себя в особо тяжёлое положение — ведь на юге, чем меньше у тебя земляков, тем ты беззащитнее. А все различия и обиды между славянскими народами (да и — между славянами и прибалтами) кавказцам кажутся надуманными и смешными. Мы для них все на одно лицо — как и они для нас. И, по большому счёту, они правы. Почему-то те же выходцы из России, Украины и Прибалтики, совершенно спокойно уживаются друг с другом где-нибудь в США, Канаде, или Аргентине. В Парагвае и Уругвае русские крестьяне-староверы мирно соседствуют с фермерами-немцами. Никогда не слышал о каких-то столкновениях между ними. Так бывает — если не стравливать народы совершенно искусственно.

Стали учащаться случаи настоящих, а не условных похищений девушек и женщин. При этом особой наглостью отличалась милиция — вплоть до того, что первых попавшихся девчонок хватали на улице и привозили в отделение, где насиловали "всем составом". А в ответ на этот беспредел, начинался беспредел ответный, когда родственники изнасилованных (или принуждённых к сожительству начальником по работе), ловили насильников (или начальников-сластолюбцев) и снимали с них скальпы, сажали на бутылки из-под шампанского (с отбитым предварительно горлышком), или отрезали половые органы (втыкая отрезанные члены в рот)…

Порой заявлялись на Кавказ славянские дурочки — под ручку с кавалерами из местных (подцепившими их где-нибудь в Москве, Минске, или Киеве). Замуж собрались.

Но здесь такие дела решаются только по воле родителей. А родители обычно говорили своему легкомысленному отпрыску: "Девай куда хочешь эту русскую шлюху. Жениться будешь на Манане". И в соседнем лесу находили отрезанную непутёвую голову светловолосой "невесты", в которой когда-то слишком крепко засела глупая мысль, о том, что: "Наши-то все пьют, да грубые — а ихние-то джигиты, в постели горячие, в обращении нежные, все непьющие да богатые"…

Конечно, не всех убивали. Могли, например, просто продать чабанам в горы. Чабаны там — всё лето без женщин. И поблизости — никаких представителей закона. Такса за такую секс-рабыню составляла от двадцати до сорока баранов (в христианских республиках бараны могли быть заменены свиньями). Некоторым женщинам удавалось оттуда каким-то чудом вырваться — измождённым, истерзанным до крайней степени скотскими забавами, да ещё на восьмом месяце беременности…

Помню как в поезде Киев-Тбилиси, проводница-киевлянка рассказывала о дочери, которая ещё будучи студенткой, сошлась с однокурсником-армянином. Сокрушённо вздыхая, сетовала на то, что родители армянина были страшно недовольны его женитьбой на славянке и, соглашаясь принять у себя на лето двух ихних детей (чтобы хоть как-то уберечь от радиации и укрепить иммунитет), категорически отказывались видеть у себя невестку.

Я слушал молча, не считая нужным пояснять проводнице, что её дочь — относительно везучая дура. Армянин попался какой-то на редкость упёртый, посмел пойти против воли родителей (это большая редкость). А сама проводница — плохая мать, если не сумела, или не захотела предостеречь родную дочь, от её странного (мягко говоря) увлечения.

Только не надо, дорогой читатель, возмущённо супить брови и куксить губки. Пусть меня осудит тот, кто не понаслышке знает что такое Кавказ и межнациональная вражда. А то много у нас в России комнатных философов, любящих с апломбом рассуждать о том, в чём они ни хрена не смыслят…

И наконец, как апофеоз всего этого бардака и гниения, зародилось (поначалу — в самых захолустных уголках горных районов) и начало входить в моду, самое настоящее, средневековое рабовладение. Социалистические республики стремительно превращались в чисто азиатские ханства. Всё шло прямо по библейской формуле: "пёс возвращается на свою блевотину".

Внешне- и внутриполитическая обстановка, способствовала происходящему. В результате падения цен на нефть, в СССР началось нечто вроде кризиса. Появились талоны на продукты питания — вещь неслыханная для закормленного Кавказа, который не голодал даже в годы Гражданской и Отечественной войн. Пришедший к власти на исходе своей жизни, тяжелобольной Андропов, видимо улавливал, что происходит что-то не то и надо срочно что-то делать. Но вряд ли он сам видел какой-то реальный выход из тупика. Спецслужбист — он и есть спецслужбист. Кроме "держать и не пущать", в его голове ничего не умещается. Все действия Андропова по "наведению порядка" были довольно хаотичны и бестолковы. Похоже, он пытался подражать Сталину, но подражательство это выглядело — не столько грозным, сколько глупым. Недаром говорят, что: "история обычно повторяется — в первый раз в виде трагедии, во второй раз в виде фарса". Например, к людям стоящим на улице, подходили "сотрудники в штатском", с идиотским вопросом: "Почему вы не на работе, товарищи?" В школу вызывали родителей, из-за пятиминутного опоздания ребёнка на урок. Рассчитаться с производства стало трудно — "только по решению коллектива". Это вызывало уже откровенное возмущение всех мало-мальски здравых людей. Если на причуды Брежнева реагировали со снисходительной улыбкой (ну обвешался медалями — и ладно, чем бы дитя не тешилось…), то в адрес Андропова сыпались злые реплики, типа: "Они что там — совсем нахуй в маразм впали?!.."

В общем — Андропов пытался вилами размешать болото. Размешал. Напугал. Кого-то и ужаснул. Кого-то восхитил. Но болото осталось болотом. Например, если в тюрьму сажали какого-нибудь директора-взяточника, то это означало лишь, что освободилось место для другого взяточника.

А потом, дорвавшийся до власти Горбачёв устроил "антиалкогольную компанию". Началась широкомасштабная вырубка виноградников. То есть — уничтожалась основа благосостояния многих кавказцев. Тут уже ворчание на власть, превратилось в рычание — особенно когда подмечено было слабоволие Горбачёва. Дав свободу словоблудию, он не дал больше народу ничего. А от слов, рано или поздно, начинают переходить к делам. Если этого не делает власть — значит за это берётся кто-то иной. Вчерашние воры и шулера, стали переходить к новой забаве — политике. Не привыкшая трудиться и оказавшаяся вдруг на мели, кавказская молодёжь занялась грабежами. Но грабить своих там не принято, поэтому взялись за иноплеменников. Для самооправдания, в таких случаях всегда можно привести кучу "исторических свидетельств" того, что чужаки — настоящие исчадия ада, съевшие весь хлеб и выпившие всю воду из крана. А чтобы Москва не докучала своим вмешательством в местные разборки, нужно от неё отделиться, хапнуть побольше суверенитета — да погромче жаловаться "международной общественности", на угнетение со стороны подлых русских оккупантов…

Я прикатил на Кавказ именно тогда, когда, после долгих тренировок, туземцы научились выговаривать слово "оккупант" — пока, правда, лишь шёпотом и с оглядкой. Конечно, Кавказ — большой и разный, где-то ситуация была получше, где-то потяжелее. Но тем не менее, было заметно, что дело клонится к чему-то нехорошему. Даже в казачьих регионах — на Дону и на Кубани, вдруг начали усиленно вспоминать о "коммунистическом геноциде" и "расказачивании" в годы Гражданской войны, скромно умалчивая о зверствах казаков, воевавших на стороне Деникина. Несмотря на мои 19 лет, я уловил кое-что, буквально витающее в воздухе и понял, что отсюда нужно уносить ноги — причём, не только таким неприкаянным беглецам как я. Невольно приходило в голову, что местным русским пора задуматься о переезде в собственно Россию — не цепляясь с излишним усердием за своё барахло.

Ясно стало, что бросок на Кавказ был ошибкой.

Понял и то (хотя должен был понимать изначально, но 19 лет — это 19 лет), что человек без документов, денег и связей, имеет очень мало шансов где-то нормально пристроиться. Зато запросто может попасть в натуральное рабство. Поэтому я уже не особо стремился куда-то "забуриться". У меня родилась идея — вообще покинуть Советский Союз. Была бы рядом Сибирь, можно было бы уйти в тайгу. Лес всегда укроет и прокормит. И людей в нём ютится немало — от бичей до староверов. Но Сибирь была далеко. А у меня — никаких документов и почти никаких денег. Поэтому, с великим сожалением, мысль о Сибири была почти отброшена. И я до сих пор не уверен, что поступил правильно, не рискнув прорываться на восток. Как раз ведь стояло лето. Географию я знаю неплохо. Товарняки идут везде, где есть железные дороги (тем более тогда — страна ещё не была разделена). По ночам можно было бы набирать воду и промышлять еду на случайных остановках. Конечно — лес начинается уже на Урале, это гораздо ближе чем Сибирь. Но, во-первых, Урал — очень уж освоенный регион, это только кажется что леса там безбрежные. Во-вторых, Урал — это лагерный край. Там — зона на зоне, зоной погоняет. С зон (в том числе и в тайгу) бегут зэки (да и солдаты тоже — зачастую с оружием), их ищут поисковые группы с собаками. А Западная Сибирь — в основном степной край (по крайней мере те её районы, которые лежат вдоль Транссиба). Настоящая тайга начинается, примерно от станции, которая так и называется — "Тайга" (между Новосибирском и Красноярском, именно от неё отходит ветка на Томск).

И хотя последствия рывка в Сибирь были бы труднопредсказуемы, много раз потом упрекал себя — ну почему, почему я, коренной дальневосточник, стал плутать по этому грёбаному Западу?! Понадеялся не на свои силы и тайгу, а на людей и слепую удачу…

Не хотел бы обидеть жителей западных регионов России, но в отличие от них, у сибиряков и дальневосточников есть какое-то особое презрение к расстояниям. 1000 километров для сибиряка — это не очень далеко. И мне сегодня искренне жаль, что в определённую, во многом решающую минуту своей жизни, я проявил малодушие, спасовал перед расстоянием.