Протоколы с претензией

N++; О ДЕНЬГАХ. СТОЛКНОВЕНИЕ ПОДХОДОВ

Кнессет Зеленого Дивана не обходит вниманием тему денег. Но у Кнессета столько забот, что к вопросу о деньгах он подходит вплотную только сейчас, да и то обсуждение начинается с позерства Я.

– В дни нашей юности, – говорит он, – жизнь ради денег вызывала в нас вполне искреннее презрение. Я всегда был готов в те годы уйти на гораздо хуже оплачиваемую работу, лишь бы она была увлекательнее предыдущей. Вот только тяжело было расставаться с людьми. Уходя, я не искал встреч с ними, догадываясь, что той особой связи, которую рождает совместная повседневность, уже не вернуть. Но я годами еще продолжал мысленно с ними беседовать. Пардон. Отвлекся... А было у меня тогда совершенно твердое убеждение, что с женщиной, произносящей фразу, вроде “Ты должен обеспечивать семью”, нужно тут же распрощаться и пожелать ей удачи в подходящем для нее сером мире унылой практичности.

Баронесса покачала головой, шутливо подтверждая этим жестом: “Вот за таким суровым человеком я плетусь по жизни”.

– И я всегда отлично знал, – продолжил Я., – что, несмотря на практицизм и реалистичность, моя жена вполне разделяет этот мой снобизм, иначе чего бы она возилась со мной. И уж никак не готов был я тогда причислить деньги к универсальным показателям успеха.

Мужская часть Кнессета слушала Я. молча, но с интересом и очень внимательно, а на лице Котеночка не трудно было прочесть желание привести полудюжину китайцев, сидящих неподалеку на корточках в ожидании подработки, чтобы они вытолкали из дома (и без всякой вежливости) этих самцов, мечтающих об удобных, ручных женщинах. Но этот дом не ее, и потому она тоже молчит.

– Работать за деньги я учился уже здесь, в Еврейском Государстве, – продолжил Я. – Что-то изменилось во мне... – Он поймал взгляд Баронессы, потому что ждал его и готов был ответным взглядом подтвердить сказанное: да, я изменился, да, самое банальное благополучие той самой женщины мне теперь гораздо важнее собственного полета.

– А я и сейчас к этому не готова, – неожиданно перебила его Котеночек, будто переворачивая песочные часы и то ли объявляя, то ли напоминая, что существуют на свете “сложные девушки”, и им самим требуются беззаветные мужчины. Все взглянули на нее с интересом, кроме В., который стал смотреть в пол. – Стать рабом денег, ради чего?

Но тут вдруг окрысился А. Романтическое бескорыстие подружки В. его, похоже, возмутило. И он завелся:

– А вот ты представь ситуацию: двое друзей – X и Y. X руководствуется философией бескорыстной любви к красоте жизни, и к моменту t у него имеется на счету в банке двадцать тысяч долларов. Y работает не без энтузиазма и увлечения, но результат измеряет в денежном выражении. К тому же моменту t у него – четыреста пятьдесят тысяч долларов. И вот в этот момент t возникает ужасная ситуация – у X заболевает ребенок. Чтобы ему помочь, нужна операция, которая не покрывается страховкой, и которую делают на другом конце света за четыреста тысяч долларов. И вот он идет к Y...

– Это удар ниже пояса, и он никуда не пойдет. Можно обратиться к государству, общественности, к другим людям с деньгами, не к друзьям, – говорит Котеночек, стараясь подавить волнение.

– А Бог любит удары ниже пояса, читайте книгу Иова, он особенно любит устраивать испытание людям идейным, честным. – А.-инька сейчас похож на безжалостного мясника, разрубающего тушу быка точно по схеме, висящей в мясных магазинах.

Я. задумывается, как выглядела бы такая схема разделки человека в магазине каннибалов.

– Государство, общественность, другие “люди с деньгами” – это долго, и еще бабка надвое сказала, получится ли вообще, а ребенку операция нужна сейчас, а не завтра, и я еще намеренно смягчаю ситуацию, щадя ваши нервы. Этот X для себя, может быть, не пойдет, а для ребенка пойдет, иначе... – А. запнулся. (Ого, отмечают сидящие на Зеленом Диване, под семью метрами сухого песка в его душе, оказывается, влажно). – Кем бы тебе хотелось быть в этой ситуации, X или Y?

Воспользовавшись молчанием Котеночка, А.-инька дает волю своим садистским наклонностям. Как он красноречив сегодня, однако, отмечает Кнессет, не бывший свидетелем его беседы с фрау К. в Вене.

– Уж если разводить достоевщину до конца, то, положим, X все-таки идет к Y, и перед последним возникает дилемма: если он даст деньги и на следующий день что-нибудь произойдет с его собственными детьми или женой и потребуются деньги, а взять их негде, а Х вернуть не может и вряд ли вернет вообще, то все его старания оградить по возможности от несчастий своих близких рухнули в угоду беспечности Х. Если же он откажет, то... – А. снова запнулся.

Я. следит за Баронессой. Она ни за что не выскажется сейчас. Но, молча, она на стороне А. с необычной для себя жесткостью. Тут женская солидарность оказывает на нее так же мало влияния, как сопротивление воздуха на скорость полета падающей гири.

Жалостливый Б. пытается перевести спор в более общее русло.

– Мы возвращаемся к старому спору о столкновении идеи еврейских пророков, их модели справедливого общества и англосаксонской идеи личной свободы и личной же ответственности... – начал он, но разошедшегося А.-иньку не так легко остановить. Он гремит как Зевс, заподозривший Геру в измене:

– Вот и получается, что все это прекраснодушие – фиговый листочек для эгоизма и безответственности...

– ...я не стану цитировать еврейских пророков, – продолжает Б. настойчиво, и А.-инька понимает наконец, что ему пора остановиться, – но мне запомнился эпизод из воспоминаний одного еврейского автора девятнадцатого века, получившего одним из первых светское образование. Он рассказывает о еврейских нищих, что они отличались от нищих христианских, униженно просивших милостыню у двери, тем, что смело входили в дом, требовали помощи и, если бывали ею недовольны, могли проклясть хозяев. Из того же, что мы видим вокруг себя, нельзя не прийти к выводу, что англосаксонская идея индивидуальной свободы и индивидуальной ответственности победила у нас старую еврейскую благотворительность.

– Члены Кнессета Зеленого Дивана, – заключает дискуссию Я., – проходят собственный процесс ломки. Свой переход они совершают от традиции русской, высоко ценящей искренние намерения и легко прощающей отрицательный результат, когда он обуславливается постоянно свирепствующим в России форс-мажором или недостатком личной мотивации.

Станцией назначения этой ломки, полагает Я., является (в русле общегосударственной тенденции) англосаксонское самосознание, чей идол – результат.

Дальнейшего обсуждения не последовало, не впервой этому Кнессету поднимать бокалы за англосаксонскую бодрость души.