Протоколы с претензией

РОДОСЛОВНАЯ ЕЛКИ

Елку породили язычники, как Авраам родил Исаака. Вокруг нее танцевали, как Давид у Ковчега Завета. На нее можно вешать все, что считают красивым, от разноцветных ленточек до свежеснятых скальпов. Она прижилась у христиан, потом носила на своей вершине звезду большевиков-атеистов. Размяк и большевизм, но и это ее не задело. Она нейтральнее Организации Объединенных Наций и гораздо менее навязчива. Она сама ни к кому не идет, но ее приглашают повсюду. И мы привели ее сюда вместе со своими жизнями. Чего это вдруг мы вспомнили о елке? Ну, во-первых, скоро год сменится, об этом нам напоминают и календарь на стене, и рекламный плакат, на котором обнялись и призывают нас покупать новогодние подарки два юных девичьих создания, явно взращенные на этой почве, песчаной у моря, глинистой в холмах. Одна из них белокожа и двадцать лет ей минуло недавно. И ее раскрытый в улыбке ротик, и все ее безбожно избалованное личико говорят нам о том, что позировать перед фотографом она пришла вовсе не от недостатка средств у ее родителей. Что изучает она параллельно в Тель-Авивском университете? Для биоинформатики она выглядит слишком беззаботной, для юриспруденции недостаточно эгоистичной. А ее подружка по плакату (ей и двадцати еще нет) – явно из провинции. Гонорар за этот плакат для нее – совсем не излишество. Фотограф это уловил, потому и попросил ее стянуть темные волосы плотно, спрятав от нас зажим на затылке, и саму ее поставил прямо. Это блондинка на ее плечо облокачивается, рассыпав по нему пряди своих волос, которые хоть и выглядят скромнее золота, гораздо дороже его на данный момент. Судя по трубочкам, торчащим из их бокалов, которые обе девушки держат в руках, в этих бокалах – коктейль, наверняка слабый, ведь окна этой студии смотрят на Средиземное море, а не на Северное, здесь пьянит не вино, а солнце. Улыбаясь, они смотрят вверх, откуда сыплется на них конфетти. Они совсем не боятся, что оно может попасть в их бокалы. И здесь мы усматриваем промах фотографа. Эти разноцветные бумажки, судя по разлитому по плакату беспечному счастью, легко склеить в такие же разноцветные евро, которые с удовольствием примет в свои запасы любой солидный банк. Елки на этом плакате нет и быть не может. Во-первых, елка велика собою и от ее присутствия стали бы маленькими в пропорции к ней эти чудные девичьи личики, и мы ничего не сумели бы понять о них. И во-вторых, елка в Еврейском Государстве – объект подозрительный, для большинства жителей не прошедший светское отделение от веры, и мнятся жителям этой страны за ее раскидистой и разлапистой тенью кресты, которыми бьют, и речи, которыми жалят.

Что произошло с внутренним голосом новых граждан этой страны? Стоило ему пересечь границу, как он тут же переметнулся на другую сторону и вот теперь спрашивает членов Кнессета Зеленого Дивана: ну что это вас, заело, что ли? Национализм, сионизм...

– Вы правы, – отвечают ему внутренние голоса членов Кнессета, – всякий раз, стоит нам уколоть дружбу народов, как что-то, нет-нет да и уколет нашу больную совесть. Давайте поставим елку и завертим небольшой праздник (maestoso), где будут все-все. Мы разбросаем сено по улицам, зажжем костры в железных бочках, развесим пестрые ткани по старым стенам и запустим веретено хоры. На хороводе единения всех рас и народов пойте на языке, убиенном нами во имя нашего светлого будущего:

Выталкивайте в круг этого пейсатого черта, и этих туристов, и этого лупоглазого, и эту седую старушку. Чего в ней больше – худобы или аккуратности? И эту негритянку-христианку с невиданной в этих краях задницей. Мы жаждем каждой твари по паре от всех пяти полов и четырех сословий. У нас нет границ, и снобы мы только на первый взгляд. Ну что, видали, каковы мы, какая у нас душа, для всех открытая? А вы говорили... (Скрипочки вступают укоризной, adagio). Пока пейсатый дергает левой ногой, невысоко поднимая ее, его способна удержать какое-то время нога правая, а нет, так вон тот инквизитор поможет. Эх! Хорошо! Мы же все можем. У вас ироничная улыбка на устах, вы вспоминаете Набокова и его символ пошлости – насмешливый бассейн с лебедями и влюбленным юношей, плавающим в нем пред своею возлюбленной? Ну не будьте таким фомой неверующим, все люди противоречивы в душе. Они просто не всегда помнят об этом. А мы можем дотанцевать так с вами отсюда и до утра, от утра и до самой Вены. Силы отторжения дополняются силами притяжения. Мы вчера зло глядели друг на друга, а сегодня вместе жжем свечи, а завтра наступит завтра. По нашим следам бегут собаки, они надеются, что мы оставим для них куски своего мяса на асфальте. А мы переменчивы, как погода. Что падает, то обязательно поднимется, утверждает биржа, надеются мужчины, повторяют нефтяные насосы.

Мало, мало. Что бы еще сделать нам, пока мы пребываем в этом возвышенном, эйфорическом настроении? Мы уже посылали фейерверк в небо, улыбались друг другу, клялись, что “никогда, никогда...”. Какой же это черт вечно толкает нас под руку? Где он прячется, пока мы клянемся всеми святыми? Вот и сейчас, пока мы пляшем, к 80-летней писательнице в Южной Африке забрался грабитель. Она всю жизнь нам доказывала, что это не он, а мы сами во всем виноваты. Мы ей даже Нобелевскую премию дали (ну ладно – не мы) за эту глубокую мысль и еще более глубокое чувство. А сейчас ее, кажется, банально бьет ее подзащитный, потому что она не отдает своего обручального кольца, какое неблагоразумие! Она отдала этим людям весь жар своего сердца, а кольца стало жалко, ведь кольцо обручальное. Отобрав кольцо у побитой дамы, грабитель запирает ее в кладовке, она надоела ему своими сбивчивыми речами.

Но что ж это мы приуныли? Вперед! Тряхнем упрямой головой, стряхнем с себя бремя неприятных экзотических происшествий, нам никто и ничто не указ, потому что мы хорошие и хорошего для всех вас хотим. И будем делать только хорошее. Для себя и для вас. Мы так страстно хотели социального рая, мы его почти добились, мы не очень любим вспоминать об этом. Сейчас другие времена, другие идеи. Нужно строить мосты, нужно ломать стены. Все будет хорошо! Все будет очень правильно, прекрасно и справедливо!