Протоколы с претензией

N++; ГРАЖДАНЕ МИРА

– Отчего так легко сочетается особое отношение к своей семье с хорошим отношением к прочим людям? – вопрошает Я. членов Кнессета. – А особое отношение к своей этнокультурной общности вызывает опасения?

Хотя вопрос, заданный Я., вне сомнения возбуждает интерес присутствующих, выражения их лиц остаются в пределах обыденности. Словно звездочки в анализах крови: (....*..).

– Идея многокультурного общества – общепринята в Европе, – утверждает А., – там это едва ли не общее место.

– Хотел бы я знать точнее, сколько еврейских либеральных профессоров среди авторов этой идеи, – сказал мрачно Б., – я своим “общим местом” чувствую, что народы объединенной Европы вскоре примутся бить нас по нему, когда почувствуют на себе все прелести этой идеи и приклеят к ней ярлык: “Плод еврейских либеральных умов, рожденный ими в неустанных заботах о своем душевном комфорте в Европе”.

Как всегда, вмешательство Б. в разговор привносит нервозность и возбуждение. Сам он будто линия электропередачи в сухую погоду – чуть потрескивает. Баронесса слегка свела брови и готова слушать, А. готов побледнеть, беспечный В. еще вольнее откидывается на спинку зеленого дивана, Я. колеблется, в какую сторону ему крутить педали.

– Мне еще со времен проживания в Российской Империи запомнилась статья в “Огоньке”, – начал Я. (он решил крутить вперед). – Двое латиноамериканских студентов из обеспеченных семей увлеклись марксизмом. Они приехали в Российскую Империю учиться. Их направили в медицинский институт на юге Империи. С ними в комнате жили еще двое студентов из Афганистана. И вот один из латиноамериканцев описывает этот многокультурный социум следующим образом: мы принимали душ каждый день, а они брили подмышки, и на этом основании мы считали друг друга животными. “Господи, кто придумал интернационализм?” – спрашивал он.

– Я, кажется, помню эту статью, – сказал Б., – второй из этих двоих латиноамериканцев потом погиб там же в драке.

– Кажется, так, – подтвердил Я. – Кстати, и с Трумпельдором произошла на русско-японском фронте любопытная история. Он, разглядев однажды слабости в японской позиции, побежал докладывать об этом командиру. Офицер согласился и через Трумпельдора передал приказ атаковать. Вернувшись, Трумпельдор не застал солдат на позиции, они отступили. Он вернулся к офицеру с докладом. “Бежали, как жиды”, – в сердцах сказал офицер.

– Я совсем не в претензии к этому офицеру, – сказал Я., – тем более к русским солдатам, впоследствии сломившим Вермахт. Просто таковы особенности психологического устройства многонациональных структур.

– А как же с любезной твоему сердцу Америкой? – спросил А. – Там многокультурное общество? Или нет?

– Я этого там так и не понял, – признается Я.

– У Америки не было столетий монокультурной жизни, как в Европе, – пытается Б. на ходу сверстать собственную теорию, которая позволит ему не вмешиваться в дела Америки, – А вот чем все обернется в Европе – не знаю.

Б. задумался, а потом вдруг встал, чуть наклонился вперед и, подняв правую руку кверху, картавым выговором Ильича произнес:

– П'гизрак б'годит по Ев'гопе,

П'гиз'гак 'Геконкисты.

– Реконкиста – это ведь изгнание мавров из Испании? – уточнил А.

– Точно, – ответил Б.

– Мавры – ведь это Соседи? – уточнила Баронесса.

– Примерно, – согласился Б.

– А евреев выставили до или после? – спросила Баронесса, стесняясь своей неосведомленности.

– После. Ну и черт с ними, – добавил Б. неожиданно зло, – тоже имели вождей – ученых раввинов, либеральных профессоров того времени. Испанских. Недавно видел документальный фильм – некоторые и через пятьсот лет сопли утереть не могут:

На реках чужих сидели мы и плакали,

Вспоминая о Кастилии.

Б. брезгливо скривил лицо. Евреев, одержимых тоскою по утерянному испанскому раю, немного. Их не видать нигде поблизости, Б. и в голову не пришло с ними заочно миндальничать. Только еврейской тоски по Испании не хватало ему.

Беседа почему-то на этом затихла. А. ушел в себя, он, видимо, рисовал себе ужасные картины европейской реконкисты. В. с Баронессой затеяли какой-то незначащий разговор между собой. Я. пытался вызвать в воображении расцвет и поэтический настрой испанских евреев, последовавший разгром и изгнание, быстрое возвышение отказавшихся от иудаизма и принявших христианство, вспыхнувшую зависть испанцев, обвинения в фальшивом характере обращения и второй разгром с ограблением – теперь уже евреев-христиан.