Протоколы с претензией

N++; О РЕЛИГИИ

– Окаменелости, – стреляет Б. в очередной раз в ортодоксальный иудаизм. И даже не берет на себя труд объясниться.

– Они рожают детей, – вступается Баронесса.

– Пусть рожают, – Б. купается в волнах своей агрессивности, – но пусть платят соответствующий налог.

– Чем? – смеется Баронесса, – У них же ничего нет.

– Детьми, – в свете багряного заката Б. выглядит стопроцентным ацтеком. – Половину детей пусть отдают для светского воспитания.

– Но они же рождаются в иудейской вере, – с жалостью говорит Баронесса.

– Поправимо. – Б. оптимистичен. – Мы тоже родились с марксистскими убеждениями.

– Сбегут, – говорит А.

– Куда? Кому они нужны, кроме нас? – спрашивает Б. – Разве что сердобольная Германия их примет.

– Оставь немцев в покое, – говорит Я. – Это поколение безвинно. И, кстати, не читает нам фальшивых проповедей.

– Ты ведь, кажется, никогда не был в Германии? – уточнил Б.

– И не буду, – буркнул Я., – это другое дело. Между прочим, стоит разобраться с еще одной немаловажной деталью. – Весь вид Я. демонстрирует, что в своей жесткости, которая вот-вот должна прорваться наружу, он намерен перещеголять самого Б. – В нацистской Европе один совестливый еврейский мальчик страдал от сознания того, что столько важных и занятых взрослых так стараются его найти и убить, а он до сих пор прячется и жив. Выжив, став известным и опытным взрослым, он летал самолетами и, глядя вниз через иллюминатор, думал о том, как велика планета, но тогда, когда он был маленьким, не было на ней клочка земли, готового принять и укрыть его. Но разве канадцы и австралийцы должны были спасти его? Разве не родители всех этих пошедших на растопку младенцев обязаны были просчитывать ходы и ситуации будущего? Разве не подлость делать вид, будто все дело в немцах? И в канадцах с австралийцами? Тот, кто момент извержения вулкана встретил в доме, построенном им у подножия горы, из которой сочится лава, в ожидании Мессии, который уведет его от огня и пепла, тот – только жертва, заслуживающая одного лишь сострадания?

Ему никто не ответил. Б. меняет тему, возвращая ее в законное русло повестки дня Кнессета Зеленого Дивана. Он жалуется на то, что в этом мире никто не проявляет политкорректности к страдающим от безверия атеистам и агностикам.

– Любопытно, что Бог, рассердившись на людей, может наказывать их самым жестоким образом, – говорит Я., – они же продолжают любить его и верить ему. Значит ли это, что верующие люди много добрее Бога?

– Мне кажется, для многих и многих религия – это способ оправдать свою врожденную доброту, – заметила Баронесса.

– Для которой без Бога они не находят оправдания, – подхватил ее мысль Я.

– А я думаю, – провозглашает Б., – что вера означает отказ человека от своей божественной сущности. Я думаю, – повторяет он, – там, на небесах, Бог восседает в компании атеистов. Ведь правда, что за удовольствие ему, создавшему людей по образу своему и подобию, якшаться с рабами и лицемерами? Ведь либо раб, либо по образу Его и подобию?

– Если уж вера и фанатизм всегда побеждают благодаря заключенной в них энергии, – говорит Я., – то что-то ведь есть и в осмеянной вере в человека и лелеемый им прогресс, в возможность достигнуть физического бессмертия. Разве это правильно, что умирает человек и остаются брошенные им медяки на столе?

И снова выпрямляется Я., как будто АФРО– и ЧУРКО-СИОНИЗМы уже давно стали воплощенной действительностью и настало время двигаться дальше, гораздо дальше! Члены Кнессета признают за Я. право высказать что-нибудь в высшей степени патетическое, к чему, тем не менее, они готовы отнестись всерьез.

– Никто не доказал, – говорит Я., – что вечная жизнь и вечная молодость недостижимы.

С ним Баронесса, отмечает Б., что мне делать с вечной жизнью?

– Может быть, Человек с его упорством, – продолжил Я. ровным тоном, – способен прийти к бессмертию. И пусть тогда наши отдаленные потомки, осуществившие главную цель человечества, поставят нам памятник в Уганде с короткой надписью

Кнессет растерянно молчит. Он не уверен, что такие заявления он должен принимать всерьез, как не уверен в том, разыгрывает их сейчас Я. или и вправду высказывает какие-то затаенные мечты, которые ведь и более практичных и сухих людей посещают. И что делают эти сухие и рациональные люди с подобными мыслями? Улыбаются им в темной спальне перед сном?

Я. сжал губы, и лицо его стало непривычно жестким. Баронесса посмотрела на него с беспокойством. А. снова побледнел. В. смотрел, как гаснет и зажигается зеленое двоеточие на электронных часах, отсчитывая секунды его жизни. Выражение лица Котеночка было совершенно замкнутым. Б. думал о Пианистке, где она сейчас?