Протоколы с претензией

N++; ЭСТЕТИКА БЛИЖНЕВОСТОЧНОГО КОНФЛИКТА

“Смугленькие и те, и другие, зачем драться?” – сказала Баронессе и Я. о ближневосточном конфликте соседка по дому перед их отъездом в Еврейское Государство. Она никогда не пропускает репортажей оттуда, сказала она, ведь туда устремились ее милые соседи, к которым она успела привыкнуть с тех пор, как построили этот квартал кооперативных домов.

– Мое неприятие еврейского движения “Мир наступит завтра” носит вовсе не идеологический, а эстетический характер, – объявляет Я. – Их способ самовыражения смущает меня своей карикатурной провинциальностью, выдающей обрезки европейской моды за местный топ-модерн. Мне, ей-богу, милее ультра-патриоты, так похожие своей неподвижностью и уродством на забавных игуан, которых я видел в лобби эйлатской гостиницы. Таких же упорных (у самца игуаны – два члена).

– И ни одной ловкой руки, – вставила Котеночек.

– Правда, – продолжил Я., – вот в них есть эта милая простота, это ретро, вызывающее нежность к ним, а еще – протест против стеклянного колпака, за которым их держат. И заметь, среди рафинированных интеллектуалов несравненно выше процент этих типов с заоблачным эго и зеркально-нежным нарциссизмом, для которых самозабвенная песнь о социальном и наднациональном Эдеме служит, видимо, такой же отдушиной, как сексуальные фантазии украшают жизнь тихой добропорядочной женщины.

– Согласен, – заявляет Б. Еще бы, ведь для Я. -> Б. -> это его второе я. Вот и симпатизируют они одной и той же женщине (как жаль, что мы встретились только здесь, я познакомил бы его со своей сестрой, вынашивает коварные мысли Б.), Я. же втайне немного симпатизирует пианисткам.

– Жаботинского лишь по ошибке принимают за политика, – увлекается Б., – а он никаким политиком не был, он был эстетом. Причина ошибки его эстетического учения состоит в том, что он, как и все мы, был только полуазиатом и потому считал, что войны закончатся, когда Соседи поймут, что они не смогут решить вопрос силой. А эстетическая правда заключается в том, что когда Соседи поймут, что силой вопроса они не решат, вот тогда только настоящая война и начнется. Война фантазии против свободы. Тут еще неизвестно, чем кончится.

– Свобода не всегда удачно играет на выезде, – применяет Я. футбольную терминологию. – Но, защищая свой дом, свобода всегда побеждает.

– Нет, нет, мы не хотим соглашаться с такой эстетикой, – говорят европейцы. – Нужно строить мосты, а не стены.

– Европа пытается приготовить Востоку кофе, – иронично замечает Я.

– Стройте, – отвечает Б. гипотетическим европейцам. – Вложение денег в строительство стен в Европе скоро станет очень выгодным бизнесом, – замечает он на ухо Баронессе.

– Вы были совсем другими всего лишь несколько лет назад. У вас была тогда другая эстетика, с которой мы соглашались, – продолжают ныть европейцы.

– Наша эстетика не изменилась, – отвечает им Б., – она на том же месте. Это жизнь переехала. Вы что-нибудь слышали о Сирийско-Африканском разломе? Он проходит в наших местах под Мертвым морем и Иорданом. Две гигантские платы земной коры медленно движутся в разных направлениях. Я не помню точно, в каких направлениях происходит это движение, но кто-то из нас рано или поздно наедет на Европу – либо мы, либо Восток. В ваши представления об эстетике Соседей необходимо внести коррективы, – продолжает жестокий Б. наскакивать на европейцев. – Согласно этим представлениям их эстетика выглядит не то ребяческой, не то дегенеративной. Ни то, ни другое! Она просто пропитана фантазиями, вам непонятными. Вот, например, они палят в воздух из автоматов Калашникова, когда им задерживают зарплату. Эта круглая мысль – палить в воздух при задержке зарплаты – ведь никак не укладывается в ваши квадратные европейские головы? Верно? Разве в небе, куда они палят, есть кто-то, кто выдаст им зарплату, спрашиваете вы. И ведь патроны тоже стоят денег. И между прочим, это частью деньги, которые вы дали им на рис и кофе. Так было всегда. Мы ведь уже говорили вам о профессоре Егере и его “Древней истории”. Профессор писал в донацистские времена, то есть нацистская стройность мысли и постнацистская ее запутанность были ему одинаково чужды. Ни грандиозные идеи, ни тяжелые воспоминания не обременяли его сознания. Он, конечно, сочувствовал арийцам, семитов же считал склонными к крайней жестокости, но наделенными богатым воображением. Не будем иронизировать по поводу обобщений достойного профессора с высоты нашей исторической осведомленности, еще неизвестно, как посмеются над нами наши потомки.

– И что же? Значит, вечная склока? Разве можно так жить? – спрашивают велеречивого Б. оторопевшие европейцы.

– Можно, – отвечает Б. – У нас в Европе когда-то были отменные тренеры.