Пути Деоруса

Акт 2. Глава 11 Власть и сила

Стопка пергаментов захламляла добрую половину стола, а ведь это только за вчерашний день, да и большую часть труда брал на себя Кессад. Поставив подпись и печать на последнем листе, Ганнон передал стопку решений Иннару, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Сегодня снова судилище на рынке? — осведомился он.

— Да, слава богам, осталось всего два дня, — ответил Ганнон, держа в руках ставшую ненавистной шапку. — Нет желания помочь?

— Из огня да в полымя? Нет, благодарю. — Иннар весело поклонился. — Мне хватило одного дня. Пусть этот надменный тип работает. В замке все лучше, даже с каргой.

— Сказал ей, что все еще помогаешь мне до полудня?

— До обеда и вечером еще. — Ключник был явно доволен собой.

— Меньшего я и не ожидал. — Ганнон криво ухмыльнулся и водрузил на себя головной убор судьи. — Как твои исследования?

— Хорошо, даже очень! — Иннар сразу оживился. — Достал нужные карты, осталось только…

— Прости, друг. — Ганнон прервал его. — Я бы с удовольствием послушал, но пора на каторгу.

Путь на Внутренний рынок был мучительно долгим, хотя юноша уже успел немного приноровиться к ношению громоздкого наряда. Стражники, положенные ему по статусу, были отобраны из людей Виннара. Они знали, что Ганнон был его другом, а их верность своему командиру не подлежала сомнению. О том обожании, которое внушал свои людям капитан стражи, не шло и речи, но мрачная решимость почтить его память тоже сгодится. Юноша поморщился от тяжелых мыслей. Тоска по другу все чаще затмевала мышление с тех пор, как жизнь снова стала чуть спокойнее.

Кессад – темноволосый, высокий и худой помощник – уже ждал его. Судя по его строгому взгляду, Ганнон снова припозднился. Казалось, писарь состоит сплошь из острых углов: четко очерченные подбородок, скулы, прическа и даже складки на одежде — все было аккуратным и лаконичным. Рядом с ним уже выстроилась небольшая очередь.

С неподобающим статусу кряхтением Ганнон поднялся и занял положенное место на деревянном помосте. Кроме его стола там помещались еще три, полностью заваленные свитками, книгами и табличками. Навес над помостом защищал книги от возможного дождя, а заодно – слава богам – и судью от солнца. День еще не начался, а из-за молкова одеяния он уже задыхался от жары. Кессад же был свеж и бодр, а ведь он успел принести сюда все эти бесконечные своды законов.

Жестом Ганнон позволил помощнику начинать. Опытный писарь служил многим судьям и прекрасно знал ремесло. Оставалось только догадываться, какое презрение у него вызывал полуобученный судья, появившийся неизвестно откуда.

Под звон цепей стражники вели горного неардо. Эта порода уже успела примелькаться. Как там говорил Хиас’ор? Каменные? Широкоплечий и коренастый, преступник наградил Ганнона уже привычным пораженным – с примесью отвращения – взглядом: сородич судит от лица северян. Пленник нахмурил брови и уставился в землю. Разговор начинать было рано, помощник подал Ганнону записи.

— При покупке штормовых ракушек… — приступил к чтению дела судья.

— Это… — Кессад поспешил указать на строки, идущие ниже.

— Грех, но не преступление, я знаю. — Ганнон сдержал раздражение. — Я вижу, что слов еще много. Так-так, ох, убийство берегового… — Он положил пергамент на стол и посмотрел на обвиняемого. — Как же так вышло?

Неардо промолчал, а заговорил снова писарь:

— Убийство произошло в стенах города, хоть и зарублен был береговой, поэтому преступник у нас, а не у Легиона.

Ганнон молчал несколько секунд, после чего тряхнул головой, насколько позволяла шляпа.

— Я имел в виду, за что ты убил его? — проговорил судья уже громче. Боковым зрением он заметил удивленное лицо помощника. Но помог Ганнону стражник:

— Слышь, что тебя спросили его… — конвоир замялся с титулом, — судья их Величества! Отвечай! — Солдат подкрепил свои слова тычком в бок пленника.

— При судье не зовешь меня «хедль», — усмехнулся неардо, кивнув в сторону Ганнона, заставив стражника покраснеть от злобы. «Надеется хотя бы напоследок ему отомстить. Я ведь такого же цвета», — подумал Ганнон. — Он оскорбил меня, когда мы обсуждали цену. — Убийца вскинул голову и продолжил: — За такое тут судят?! Лот’сагаррия! — закончил он на своем языке и сплюнул.

— А к югу от гор за убийство не наказывают? — с любопытством спросил судья, жестом остановив стражника, что уже приготовился ударить строптивого пленника.

— Наказывают, и пострашнее, чем у вас! — тут же вступился за свой край неардо. Вокруг суда понемногу собирались зеваки. Обычно разбирательства их интересовали меньше, чем казни. — Но там бы поняли, что такое честь! — Обвиняемый попытался сложить руки на груди, забыв про цепи.

— Ты бы убил человека в земле почтенного дома Хиас и они бы поняли? — Ганнон чуть склонил голову, всматриваясь в разгневанное лицо подсудимого. — Или только у своих бы вышло? — Не дождавшись ответа, он обратился к стражнику: — Его топор?

Солдат молча развернул окровавленное полотно и прошел к столу судьи, держа оружие над головой за короткую рукоять. Собравшийся люд отреагировал недовольным ропотом. Ганнон слишком увлекся — не хватало еще довести до погрома. Но все же было сложно удержаться, ведь про эти секиры на юге ходили легенды. Неардо не слишком часто брали их с собой, особенно с тех пор, как прекратились набеги в землях Перевала. Оглядев толпу, Ганнон решил, что людей не мешает успокоить.

— Мне горько видеть, что аизкора, — он припомнил название двухлезвийной секиры, — обагрена кровью в пустяковой ссоре, это бесчестье. Это попрание договора о нерушимой дружбе!

В ответ преступник только пробормотал что-то о береговых предателях крови, что продали страну северянам, испугавшись Сциллы, пока каменные неардо держали Перевал. Разобрать смесь языков в речи обвиняемого получалось с трудом. Но собравшийся люд все же удалось немного успокоить.

— Продолжим? — Судья повернулся к своему помощнику, который явно не был доволен задержкой. — Хулители, хвалители?

— Обвиняемый таковых не нашел.

— От лица убитого? — спросил Ганнон после того, как убедился, что писарь не собирается продолжать.

— Береговые? — Кессад смутился. — Не искали, да и в город их дальше складов не пускают.

— Боги милосердные, — пробормотал юноша под нос и обратился к пленнику: — Желаешь что-то сказать?

— «Особое право почтенных южан на суд», — медленно выговорил неардо заученное название старого документа, — меня не должны судить вы, — закончил он, с презрением глядя на северян.

Сбоку засуетился Кессад, перебирая листы пергамента. Это заняло какое-то время: писарь читал что-то в книге, сдвинув брови, и не спешил передавать записи Ганнону. Пришлось вежливо откашляться.

— Не подойдет, — пробормотал Кессад, наконец протянув книгу судье.

Ганнон внимательно вчитывался в строки, написанные на архаичном языке. Кажется, неардо нельзя судить в землях на севере, не было «права на передачу осуждения», но это же бред какой-то. В точно выверенный момент помощник положил перед Ганноном свиток, где еще более древний слог рассказывал об этом самом праве. Последний кусок мозаики встал на свое место, оставалось объяснить это преступнику.

— Мы и впрямь не вправе были бы судить за преступление, совершенное в землях другого Видевшего. Своих подданных благородные дома севера могут перепоручать правосудию друг друга, ибо законы их пакта с богами едины. — Ганнон сам не заметил, как подхватил из записей высокий слог. Он помедлил и повторил: — В землях другого Видевшего, но преступление произошло здесь.

Заключенный поник. Ганнон ожидал от каменного неардо криков о несправедливости и проклятых аборигенах, поработивших его вольный народ. Но, утратив последнюю надежду, подсудимый лишился и последних сил. И ведь, наверное, отдал за название старого документа последние деньги какому-нибудь нечистому на руку грамотею.

— Со времен восстания в шахтах Атора мало кто отказывается, — зашептал на ухо судье Кессад, — но сразу отправить на каторгу нельзя. Нужно дать выбор. Формальность, конечно.

— Плаха или Дар? — Ганнон повысил голос, чтобы вырвать неардо из ступора. Тот пробормотал что-то неразборчивое. — Говори громче.

— Д-дар, — сумел выдавить из себя пленник, глядя в землю. В толпе послышалось движение. Несколько собратьев каменного, сплюнув, начали проталкиваться через собравшихся, направившись прочь. Ганнон прикоснулся к шапке и протянул руку вперед, подтверждая приговор.

— Топор нужно будет отправить обратно за горы, — снова принялся тараторить помощник, Ганнон остановил его взмахом руки: это он помнил.

Полуденное солнце начало припекать даже сквозь навес. Череда мелких склок и торговых споров поглотила неимоверное количество времени. Ганнон прикрыл глаза и прислушался к шуму рынка: шаги, гомон разговоров, грохот товаров, жужжание насекомых и лай собак. Юноша чуть было не провалился в сон.

— Сколько у нас еще? — обратился он со вздохом к писарю. Кессаду, похоже, все было нипочем. Но на лбу у него выступила легкая испарина. Все-таки он человек. Скорее всего.

— Очередь длинная, — констатировал помощник, но, заметив страдание на лице судьи, продолжил чуть мягче: — Однако обязательства суда на один день мы почти выполнили. Осталось одно дело. У нас есть разбор спора о наследстве и покупка зеленого пигмента у…

— Фальшивомонетчик, — не колеблясь выбрал Ганнон, представив себе балаган, который учинят друг другу жадные наследники. Быстрый ответ позабавил Кессада. Ганнон готов был поклясться, что тот почти улыбнулся.

Пойманный с поличным мошенник пытался покрасить специально отлитые медные монеты в зеленый цвет. Мешок подделок и руки подсудимого были заляпаны зеленью. Беднягу взяли с поличным по доносу торговца красками. Большую глупость было трудно себе представить.

Тощий обитатель трущоб со спутанными каштановыми волосами молча стоял, склонив голову. Сбоку все не начиналось привычное движение: Кессад тоже был неподвижен. Может, он наконец запамятовал, в которой груде нужно искать закон? «Хорошо бы свести их все вместе», — мечтательно подумал Ганнон, после чего обратился к писарю:

— Что там? Нужно знать, откуда он родом? В каком поколении живет здесь? Желает ли отправиться в Дар? — В наступившей тишине становилось неуютно. — Кхм, Кессад, ты не желаешь проверить?

— А-м, нет, господин. — Помощник с сочувствием посмотрел на Ганнона. — Тут наказание одно – смерть.

***

Солнце медленно опускалось к морской глади. Скоро оно должно было коснуться фиолетовой каймы Шторма. Ганнон присел на песке: всматриваясь в горизонт, он сжимал и разжимал пальцы руки с кольцом. Укромный участок пляжа, который юноша облюбовал для тренировок, был надежно скрыт скалами от посторонних глаз. На песке виднелся след от небольшой лодки. Время почти пришло, нужно было сосредоточиться, но Ганнон никак не мог выкинуть из мыслей сегодняшний суд. Он не хотел слушать перебранку, разбирать вранье хулителей и хвалителей. И этот Кессад… который улыбался как ни в чем не бывало, хотя и знал, что будет. Для него все это было рутиной. Ганнон прошелся по короткому песчаному берегу туда и сюда, остановился и со злостью пнул обгоревший сгусток песка, превратившийся в стекло во время его прошлой попытки, о чем немедленно пожалел.

Вскрикнув от боли, юноша запрыгал на одной ноге. Шок вывел его из тягостных раздумий. В конце концов, фальшивомонетчик заслужил наказание: все было по закону. Но сколько стоит увидеть еще один восход? Точно дороже, чем хорошее настроение судьи, уставшего после тяжелого дня. Ганнона ужасало то, как бытовая суета одного человека может повлиять на всю жизнь другого. Да что там повлиять… окончить ее.

Солнце окрасило море в желтый и багровый, а от касания небесного светила со Штормом то и дело появлялись яркие всполохи изумительных цветов. Юноша сжал кулак левой руки и сосредоточился на кольце. В прошлый раз он чуть не погиб, тогда осторожность в исследовании нового позволила спастись. Ганнон окинул взглядом опаленный бурый песок. В этот раз он делал все еще медленнее, но не отступал от цели. Он поклялся себе, что не встретит новые напасти безоружным. Опасностям все равно, что ты закрылся в своем мирке, они не станут менее смертоносными.

Юноша закрыл веки и выровнял дыхание. В глазах сверкнула белая вспышка, когда он подошел к третьему шагу. Пергаменты, защищавшие его от голодного кольца тьмы, неохотно подчинялись приказу открыть брешь. Свет потек в окружающую пустоту и дальше – в жадную черноту. Ноющая боль – как будто от раскачивающегося зуба – отмечала края бреши, которую пытался расширить поток силы, устремившийся наружу. Ганнон открыл глаза и увидел слабое голубое пламя на своей руке. Он вновь обратился к внутреннему взору и с удивлением обнаружил себя в Дубильне, в комнате старшего инструктора. В видении он не сумел вовремя ухватиться за края проема и выпал из окна вслед за вывороченной из стены металлической решеткой. Юноша стряхнул морок и вернулся к прежней картине. Он несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, после чего позволил энергии выйти наружу.

Треск и запах обожженного песка ворвались в его мир на секунду раньше, чем он снова разрешил себе смотреть глазами. Пламя, вырвавшееся из ладони, ударило на пять шагов вперед, расколов камни и превратив песок в стекло. В этот раз огонь оказался еще сильнее. Значит, времени было в обрез. Рука уже начала бледнеть, а перед внутренним взором метались разгневанные листы. Собрать их было тяжелой задачей, в прошлый раз справиться удалось лишь чудом. Фляга, которую Ганнон держал в правой руке, открылась с гулким звуком, и он жадно приложился, ощутив смесь амброзии и помоев. Теперь юноша понимал, что именно чувствует его тело, а что – только разум.

Ясность ума в материальном мире отражалась замедлением всего и вся – в духовном. Впрочем, не всего. Его собственные мысли были все так же быстры. В своем видении он играючи собрал порхающие верительные грамоты и вернул их на положенные места. Кольцо тьмы перестало вытягивать свет его жизни, ему вновь оставалось довольствоваться лишь пылинками, медленно плывшими в черной пустоте.

Ганнон упал на песок и расхохотался. Он несколько раз сжал и расслабил руку. Все-таки сработало! Куда бы ни завел юношу этот путь, теперь у него на одно оружие больше. И отвар ракушек от пленного Аторца позволит им пользоваться. Послышался плеск весел — прибыли стражи покоев Коула, чтобы забрать собрата. Ганнон велел бросить якорь неподалеку и прийти за ним самим, как только станет слышен звук пламени. Кажется, привратники были рады, что им нашлось дело в отсутствие хозяина. Или тому, что Ганнон не умер на своей тренировке. Хотя юноша никогда не мог понять, что было у них на уме.

***

— Говорю тебе! — Иннар надавил на закрытые глаза и растирал их, пока не показались искры. Этот заключенный из береговых уже изрядно утомил ключника. Но он терпеливо продолжал гнуть свою линию: — Я его знаю с детства. Он, может, и замешан в чем-то, но уж точно не водится с нечистью.

— Так-то оно так, – не прекращая чавкать, проговорил пленник, навестить которого Иннара попросил Ганнон. Переубедить Аторца было так же непросто, как проплыть в Шторм, но от угощения он не отказывался. — Но откуда тебе знать-то?

— Да заметил бы за столько лет, — рассмеялся Иннар, подлив эля береговому.

— Что за водичку вы тут, богатеи, пьете? — Аторец отпил и сморщился, но все же осушил кружку за второй глоток. — Вместо эля, — закончил он, подавив отрыжку. После чего вернулся к разговору о нечистой силе. — Знать-то ты можешь его с детства, но откуда знать тебе, что его не подменили… ну с месяц назад, а?

Ключник только развел руками. Трудно доказывать, что кто-то не Молк. Дух, который мог притворяться кем угодно. Аторец тем временем принялся грызть куриную ногу, заставив Иннара поморщиться.

— Молчишь? То-то же! — с набитым ртом довольно проговорил береговой, жестикулируя рукой с куриной костью. — Потому что он – Молк, сам Молк, разбери его Б… — Аторец замолчал и принялся мрачно дожевывать мясо.

— Боги, с тобой бесполезно говорить. — Иннар встал и приготовился уходить.

— Не хочешь – не слушай. — Аторец замахал руками. — Я же по-доброму. Нутром чую, что ты человек хороший, наш. Смотри, чтобы самому не пропасть!

Иннар вышел из комнаты, дверь в которую тут же заперли стражники. Голова с левой стороны болела от разговора с этим голодранцем. Ключник шмыгнул носом. «И как этот не мерзнет, полуголый?» — успел подумать он, прежде чем увидел Ганнона, показавшегося из-за угла. «Точно вовремя», — поежился Иннар.

— Привет! — Ганнон излучал несвойственную ему жизнерадостность. «Хотя разве стал бы притворщик делать что-то необычное? Только если бы хотел, чтобы так и подумали, лишь бы отвести подозрения», — подумал Иннар и тут же тряхнул головой, пытаясь выгнать из нее бредни берегового. Ганнон тем временем продолжил: — Ты в порядке? Бледный немного.

— Да… — Иннар смог улыбнуться. — Утомил меня твой Аторец.

— Буйный? Или молчит?

— Ни то, ни другое. Говорит, и охотно, просто чушь всякую.

— Богохульничает и бранится?

— Нет, кто-то отбил у него такое желание. Но иногда прорывается.

— А что тогда?

— Так и не объяснишь. — Иннар потер затылок. — Он спокоен, ест-пьет, будто в таверне сидит. Но уверен, что ты Молк. Молк, и все тут. — Ключник развел руками.

— Это мы знали, — протянул Ганнон, не совсем понимая, что так смутило его друга.

— Но как, как?! — Иннар сжал кулаки и заговорил быстрее. — Почему он так спокоен, если верит, что в плену у… боги знает кого!

— Береговые – народ практичный. Что есть, с тем и имеют дело. Вот тебе и новая тема для исследований, — ухмыльнулся Ганнон.

— Это… может быть интересно, — протянул ключник, в очередной раз всерьез задумавшийся над шуткой.

— Расскажи сперва, что еще удалось узнать, — одернул его Ганнон: надо было поспешить, пока мысли Иннара не улетели вдаль.

— Помимо чуши про Молка? Бесконечные истории о том, как надо варить эль. Про ракушки не скрывает, хвастается, наоборот.

— Еще что-нибудь необычное?

— Ничего, разве что как он остатками своих зубов ест что-то тверже каши… — Иннара передернуло от отвращения, а Ганнон рассмеялся.

— Хорошо. — Он положил руку на плечо ключника. — Спасибо, что поговорил. Будет полегче начать с ним беседу.

***

Несмотря на браваду, которая так поразила Иннара, при виде самого Ганнона Аторец все-таки вжался в стул. Судья не стал одевать внушительное одеяние. Вместо этого он выбрал неброскую одежду темных цветов и серую накидку. Юноша присел напротив пленника и молча смотрел на него, ожидая чтобы тот заговорил сам. В конце концов нервы Аторца не выдержали.

— Ну всякое же бывает! Народу много ходит, не все же, — он повращал кистью руки, указав на собеседника, пока подбирал слова, — как ты. Что ж теперь, не работать?

— Убить и обобрать гостя это, по-твоему, работа? — Ганнон постарался выдержать равнодушный тон.

— Убить, пока не был гостем! — Аторец поднял испачканный куриным жиром палец. — Гостя попросить о подарке… пока спит.

Ганнон откинулся на спинку сидения и вонзил укоризненный взгляд в пленника, но выиграть в гляделки не удалось. Береговой отошел от шока и снова начинал вести себя развязно.

— Если решил карать, то где твои черепа? — Аторец поводил скрюченной кистью перед лицом, изображая забрало подземников. — Вжик, и дело с концом.

— Думаешь, они понадобятся? — улыбнулся Ганнон.

— Хотел бы в камень обратить, уже стенку бы из меня клали. — Пленник заложил руки за голову, обводя комнату взглядом. — Хочешь чего от нас, несчастных?

«Им что боги, что Молк, что люд из замка – все одна напасть», — подумал Ганнон, но вместо этого спросил, указав на пустую кружку:

— Как тебе эль?

— Дрянь! — не моргнув глазом ответил береговой. — Блевота Мархо… — он споткнулся на имени демона, — блевота, в общем. Еще есть?

— Ты ведь лучше можешь? — вместо ответа снова спросил юноша.

— А то ж! — Пленник подбоченился. — Никого лучше нет.

— Договоримся, — заключил Ганнон.

***

Последний день судейства на рынке был милосердно прохладным. Тучи затянули небо, мелкий дождь то моросил, то переставал. Тем не менее на торговой площади было людно, как и всегда. Некоторые собрались послушать разбирательства. Ганнон узнал зевак, что вчера веселились, слушая его разговор с неардо. Они изрядно раздражали Кессада, как и мелкий дождь, из-за которого пришлось сложить все книги и свитки вместе, глубоко под навесом. Судья заметил, что его помощник любил раскладывать своды законов в очень затейливом порядке: значение имели и земли, и сословия, и эпоха. Наверху небольших стопок лежали самые ходовые законы, внизу покоились древние документы или те, что относились к иным землям.

Ганнон выслушивал надоедливых хвалителей с мрачной решимостью. В этом деле их было ужасно много. Но, памятуя о фальшивомонетчике, ему совершенно не хотелось торопить процесс ради собственного комфорта.

— Еще раз повторю, господин, она самая благочестивая и набожная девушка, что я видела, — тараторила полная женщина с рыжими волосами. Она быстро перевела дыхание и продолжила: — Почитает всех богов, вот, всем приносит дары, не забывает. — Соседка богатого торговца, приглашенная для похвалы, честно отрабатывала свой долг.

— Тот, кто покинул ее комнату через окно, мог быть только вором и никем иным? — строго спросил Ганнон.

— Ну а как же? — Женщина часто заморгала под смешки из толпы. Истец, пожилой мужчина с бородкой, злобно посматривал на зевак, цедя проклятия сквозь зубы. Рыжеволосая же несколько неуверенно пролепетала: — И говорил же этот… что видел.

— Я хочу еще раз поговорить со свидетелем. — Ганнон повернулся к Кессаду. Тот удивленно приподнял брови, но не стал возражать.

Горожанин в потертой одежде стоял, склонив голову. Одной рукой он прижимал другую к телу, словно не знал, куда их пристроить. То и дело он поворачивал голову с шапкой похожих на солому волос, чтобы посмотреть на истца.

— Подойди поближе, — потребовал судья. Свидетель смутился, но не смел ослушаться. — Еще, прямо сюда, — теперь мужчина уже замешкался, — ну же! — Ганнон поманил его рукой.

Свидетель оказался в шаге от кресла судьи — невиданное зрелище. Он снова попытался оглянуться, но Ганнон осек его:

— Смотри на меня! — Юноша притронулся к кольцу. Как легко было бы судить, если бы у него было несколько часов на каждое дело, чтобы украсть личину. И пара дней отдыха после. И еще если бы это таинство было разрешено использовать не только для нужд братства. Но тут и без кольца все ясно. Ганнон снова взглянул на молодого «вора» и обратился к свидетелю: — Ты видел его тем вечером? — Судья жестом указал на парня с черными кудрями, стоявшего под конвоем стражи.

— Да, господин, я же уже сказал все, — подтвердил свидетель, которому явно было не по себе.

— С какого этажа он вылез?

— Со второго.

— Солнце уже зашло? — Ганнон говорил все быстрее.

— Вот-вот должно было…

— Он был с напарником, так? — Ганнон еще ускорился.

— Один… — Мужчина недоуменно смотрел на судью, но успевал отвечать.

— Он был в маске?

— Нет…

— Платили курумом или медью?

— Серебром, — не задумавшись брякнул горожанин. Глаза его сохраняли все то же растерянное выражение, пока рот выговаривал признание. Через секунду в них появилась паника. Лжесвидетель наконец обернулся на разом побледневшего торговца — тот стоял открыв рот.

— Кессад, что полагается за ложь суду Видевших и получение взятки? — спросил судья.

К удовольствию Ганнона писарь стоял в том же молчаливом изумлении, что и зеваки. Однако собрался он все же быстрее остальных и, откашлявшись, проговорил:

— Кхм, как и тяжкое оскорбление богов. Для городского люда — от порки до казни. На усмотрение самого суда Видевших. — Кессад указал на Ганнона с легким поклоном.

— Спасибо. — Судья перевел самодовольный взгляд на замершего свидетеля. — Была ли у него в руках серебряная ваза? Я позабыл. Что ты сказал?

— Нет, господин, — сглотнув ответил несчастный, а по толпе пронесся вздох, сменившийся смешками и пересудами.

Двое легионеров, ожидавших разговора с судьей, недовольно переминались с ноги на ногу. Возня с горе-ловеласом и отцом девушки, подкупившим свидетеля, чтобы сберечь честь семьи, заняла немало времени. Дело Откликнувшихся шло следующим, было видно, что они не привыкли ждать. Кандалы сменили хозяина: не верящий в свое счастье парень поспешил убраться подальше от родни торговца. Эти точно главу семьи без боя не отдадут. Но на подготовку процесса уйдут недели. Слава богам, разбираться с ними будет уже другой судья.

Откликнувшийся откашлялся и сам обратился к суду, проигнорировав товарища, что попытался удержать его, схватив за плечо.

— Если суду угодно... — начал молодой легионер из Морского, игнорируя ворчание старшего товарища. Кессад был недоволен, но не решился что-либо сказать воинам. — Вопрос оплаты в колон… в Даре, — тут же поправился Откликнувшийся: суд требовал возвышенного стиля речи.

— Ах, это! — облегченно воскликнул писарь. Растерявшийся было помощник Ганнона снова обрел уверенность. Он прошел к записям и без дополнительных пояснений достал нужный свиток. — Прошу вас, излагайте. — Кессад все же решил дать им слово.

— Излагать тут нечего. — Рассерженный легионер все же отсалютовал, прежде чем обращаться прямо к судье. — Был в Даре три месяца, хотя договор был на два, за один не заплатили. — Он сложил руки на груди.

— Почему три, а не два? — Ганнон с раздражением посматривал на помощника, тот явно уже был в курсе дела, раз так быстро нашел нужный свиток, но не спешил делиться.

— Плохая погода — с Атора не уплыть было, — пояснил воин. Старший его товарищ позади молча качал головой. — Я закон знаю! Погода или не погода, пока в Даре — жалованье идет.

Ганнон посмотрел на легионера: плащ без герба, значит, ему платит дом Откликнувшегося. На него и хочет подать в суд. Лицо совсем не обветренное. Наверняка мелкое недопонимание. Ну конечно!

— А на Атор вы попали после двух месяцев службы?

— Да. — Воин с опаской наблюдал за помощником судьи, передавшим тому свиток.

— Атор – ленное владение дома Илларин-Габха, — Ганнон с трудом прочитал непривычное двойное имя. — Крепость Морского Легиона на малом Острове и вовсе – часть пожалованного Легиону. — Юноша указал рукой на запад, где высился Маяк.

— Ох. — Легионер выдохнул и немного ссутулился. Оттянув впившийся в шею ворот плаща, он снова встал, как положено.

— Говорил тебе, дурень: надо сперва своих спросить, капитаны не обидят! — проворчал уже седой воин с беленым ветром лицом, но также без герба, отсалютовал и увел товарища, продолжая бранить того на чем свет стоит.

Последним делом был спор двух богачей, почти одинаковые речи для которых написал один и тот же грамотей. Кессад сказал, что такого человека называют логограф. Ганнон решил, что он только что выдумал это слово, слишком уж диковинно оно звучало. Раздосадованные мужчины быстро примирились и отправились искать пройдоху.

Стражники терпеливо ждали, пока писарь методично собирал документы. Руки двигались с привычной точностью, но было похоже, что он раздумывает. На лице еле заметно отражалась внутренняя борьба. Несмотря на его высокомерие и снобизм, Ганнон был благодарен помощнику. Он брал на себя большую часть работы. В первый вечер судья предложил помочь собрать книги, чем оскорбил писаря. Похоже, Кессад воспринимал это дело как свой собственный священный ритуал.

— Хорошо бы собрать их все в одну книгу. — Юноша решил проявить немного дружелюбия, надеясь напоследок оставить о себе хорошее впечатление.

— Это давняя мечта, — вздохнул Кессад. — Но невыполнимая. — Он зажмурился и потер переносицу. — Разные законы, исходят от разных, как бы это сказать? Источников власти: вера, древние дома, Избранники. Часто они противоречат друг другу. В одной книге они не уживутся.

— Как же судят, когда есть такой конфликт?

— Вам повезло, что такой случай не попался. — Писарь сложил последний том в сундук и слегка улыбнулся. — Честно признаться, выбирают тот закон, от использования которого будет меньше шума. Если Прелат заинтересован делом – бери церковный. — Он захлопнул крышку. — Стоит рядом легионер – бери что посвежее, — со скрипом провернулся ключ, — но если вывести на чистую воду лжесвидетеля, то все законы сойдутся вместе.

Уважение, появившееся во взгляде Кессада, было приятнее любой другой похвалы. После этого обратный путь в громоздком наряде Ганнону показался легче, несмотря на усталость после тяжелого дня.