Пять ликов богини

Нейрограмма. Порфирий (06.03.2430)

Выхожу я при полном параде: голубая рубашка из генталя, тёмно-синий приталенный костюм из делизы и натёртые до блеска чёрные туфли из экокожи — пусть весьма старомодно, но даже перед роботами хочется создать впечатление классического сыщика. Дабы тотчас проявить учтивость, говорю: «Прошу прощения за ожидание». Сажусь в любимое кресло мятного цвета напротив сидящих на таком же диване гостей и останавливаю себя от того, чтобы машинально не пригладить волосы. Ведь не зря же я потратил две минуты, укладывая гелем эти жёсткие чёрные локоны?

Зевана, любовь моя, выглядит напряжённо и растерянно. Сегодня она надела красную кофточку с жёлтым цветочным орнаментом и светло-синие свободные джинсы, думается мне, не денимовые, а из тисреса. На шее висят длинные чёрные деревянные чётки. Уставилась на свои руки и нервно, с каким-то даже остервенением, перебирает пальцами. Голубой лак на ногтях частично потрескался, а кое-где и вовсе отвалился. Глаза она скрыла за круглыми солнцезащитными очками с янтарными стёклами, однако всё же подчеркнула чёрными стрелками, нарисованными намеренно небрежно, что придало ей вид слегка распущенный, но притом свободолюбивый. По человекообразным роботам, сидящим по бокам от неё, ничего сказать не могу — гердянки ведь никаких эмоций не проявляют. Они полицейские, их чёрные аргентидовые пластины блестят новизной, а светящиеся красным зрительные датчики смотрят в упор не мигая. Но с ними пришла Зевана — это настораживает, я бы даже сказал тревожит. Неужели у неё неприятности? Дабы хоть как-то успокоить её, улыбаюсь и подмигиваю. Она даже не замечает.

— Чем могу помочь, господа?

— Вы личность Порфирий человека по имени Менке Рамаян? — спрашивает один из роботов.

— Разумеется. Вы ведь меня и звали-с. Здравствуй, Зевана.

Намеренно обращаюсь к ней, дабы показать, что гердянки мне не интересны — они здесь лишь фон для неё, моей возлюбленной светловолосой красотки. Наконец-то поднимает на меня свои зелёные глазки, а в них, как всегда, ледяная стена толщиной с одиночество.

— Привет, Менке.

Её тон окатывает меня ведром холодной воды — дурацкий образ, Лермушкин наверняка придумал бы получше.

— Я вижу, ты подстриглась. Тебе весьма идёт каре.

— Спасибо. — Она небрежным жестом заправляет волосы справа за своё маленькое ушко, открывая серёжку в виде символа Инь. Полагаю, Ян болтается в другом ухе.

И всё, глаза в пол, а рот на замок. Я как бы успешно бежал полосу препятствий, но на самом финише врезался в жёсткую перегородку.

— Полагаю, вы уже знакомы с госпожой Зеваной Лесницкой? — напоминает о себе тот же робот.

— Да-да. Прошу вас, ближе к делу-с.

— Недавно к нам поступило тело молодого человека по имени Гарик Нешарин, который по утверждениям госпожи Лесницкой состоял с ней в любовных отношениях.

Мне стоит некоторых усилий ни единым движением не выдать крайнего волнения и удивления, остаться хладнокровным и собранным, да не сбить ненароком ровное дыхание, зачерпнув носом побольше воздуха. Личная жизнь Зеваны ко мне не имеет никакого отношения. К сожалению.

— По данным экспертизы смерть наступила в результате левожелудочковой недостаточности сердца. Диагноз: миокардит неуточнённый.

Впрочем, она могла хотя бы поставить меня в известность пред сим необязательным фактом. Однако, она промолчала. Почему? Я смотрю в глаза Зеваны, пытаюсь пробиться туда, за стены её черепной коробки, но по дороге становится так зябко и тоскливо, что я поджимаю хвост и спешно ретируюсь. Опять не смог выиграть у неё в гляделки.

— Но госпожа Лесницкая утверждает, что у господина Нешарина не было проблем с сердцем, он часто проходил медицинские проверки и был полностью здоров. Она предполагает убийство.

Так-с, пришло время сосредоточиться и взяться за дело.

— Чем занимался господин Нешарин? Как зарабатывал социальный рейтинг?

— Экстремальный спорт. — Как хорошо, что отвечает Зевана. Её мягкий, чуть с хрипотцой голосок действует подобно массажёру для головы, пронизывая всё тело от макушки до пят тонкими электрическими струйками. — Участвовал в соревнованиях, ну там сноуборд, лыжи, бейсджампинг, доумтачинг. Ещё записывал и шарил эмошки.

Что ж, вполне логично, соревнования и эмошки — единственный способ для спортсменов двигаться вверх по соцрейту.

— Телосложение у него, полагаю, атлетическое?

— Да, он качок.

Разумеется, мог и не спрашивать.

— Употреблял ли он стероиды-с?

Зевана так интенсивно отрицательно мотает головой, будто и не меня вовсе она пытается убедить, а саму себя. Я же по привычке не верю на слово никому из людей, потому смотрю на робота, адресуя вопрос ему.

— В крови господина Нешарина стероидов обнаружено не было.

Итак, имеем труп совершенно здорового мужчины, погибшего от сердечной недостаточности в результате миокардита, который каким-то чудом не смогли ранее обнаружить. Вполне занимательно.

— Хорошенькое дельце-с. Я помогу.

Зевана вся расцветает, а её лицо еле пробившимся из-за туч лучиком озаряет улыбка. Ах, я б каждую минуту жизни посвятил расследованию обстоятельств гибели её мужчин, только бы видеть, как она вот так светло улыбается мне.

— Спасибо, Менке.

А всё же, почему ты ничего мне не рассказала, почему скрыла, что нашла нового хозяина своему сердцу? Окно возможностей захлопнулось перед моим носом и ныне вновь распахнулось, а я даже не заметил.

Я встаю с кресла; роботы следом поднимаются с диванчика и теперь возвышаются надо мной двумя чёрными колоссами. Зевана рядом с ними кажется совсем крохой.

— Мне нужно осмотреть тело лично-с, — говорю я и одёргиваю пиджак.

— Разумеется. Мы вас отвезём.

Я подхожу к Зеване и участливо, по-дружески, кладу руку ей на плечо. Жест нисколько не интимный, но мне почему-то становится волнительно даже от такой малости.

— Езжай домой, отдохни и приди в себя. Я сообщу, как только появятся значимые вести.

— Менке, я уверена, что его убили.

— Имелись ли у него враги?

— Не знаю. Вроде нет.

— Ты не знаешь, имелись ли у твоего парня враги?

— Да он мне даже не совсем парень. Так, любовник. Занимались вместе духовными практиками.

— Какими?

— Тантрическими. — Зевана хитро улыбается.

— Ну ясно. А мне ничего про него не говорила.

— А надо было?

— Надо.

Она поджимает губки и стыдливо отводит взгляд. Но что-то странное в этом её, казалось бы, таком очевидном жесте, будто вовсе не из-за своего молчания она чувствует вину, а по какой-то другой, сокрытой ото всех причине. Нет у меня подходящего молотка, чтоб разбить скорлупу её сердца.

Мы выходим из квартиры и идём к рельсовой дороге по длинному освещённому яркими белыми лампами коридору. Оказавшись снаружи, я не ощущаю ни ветерка, ни весенней прохлады, о которой так много писали в старину. Полицейская фургонетка стоит в одном из парковочных мест.

— Надеюсь, ты найдёшь убийцу, — говорит Зевана на прощание.

— Коли он есть.

— Он есть.

Она некрепко обнимает меня, а после разворачивается и идёт по пешеходной дорожке вдоль путей в сторону спуска на второй уровень. А я смотрю ей вслед, думая о том, что хотел бы получить поцелуй в щёчку, мимолётное случайное касание рук, взгляд, утопающий в нежности, или на худой конец плотнее прижаться к ней, такой тёплой и пахнущей благовониями. Порой ненавижу изначального Менке за то, что влюбился в неё, и теперь мы, все остальные личности, должны нести это бремя. Но стоит снова встретиться с ней, услышать звук голоса, окунуться в холодную бездну зелёных глаз, как забываются обида и злость — на судьбу и на себя за малодушие и излишнюю впечатлительность. Зевана бурей врывается в рутинное бытие, оставляя после себя лишь разбитые мечты и сломанные чувства, сама оставаясь при этом чистой и нетронутой — стихия, шторм, снежная королева.

Когда Зевана скрывается в переходе, я сажусь с робокопами в фургонетку. Она плавно выкатывается с парковочного места, встаёт на путь и движется в сторону морга. Ежели память меня не подводит, находится он в самом низу города, на первом уровне, пятый северный блок.

Фургонетка скользит по рельсам бесшумно, выезжает в город, и мне открываются блоки нашего трёхуровневого гигадома. Здесь, на самом верху, ввысь вздымаются башни с остроконечными шпилями, а на тимпанах их треугольных фронтонов вырезаны из камня герои русского былинного эпоса: богатыри, князья, колдуны и прекрасные девицы. Из фасадов, облицованных крупной разноцветной стеклянной мозаикой, выпирают пилястры без каннелюр, из капителей которых словно пытаются вырваться медведи, ястребы и волки. Мы проезжаем под полукруглой аркой, чей архивольт украшают стилизованные под хохлому цветы, листья, травинки и ягоды. Вот впереди блок с полукруглым эркером на углу, второй этаж которого обрамляет небольшой балкончик, огороженный балюстрадой с многоугольными балясинами. На плоских многоступенчатых крышах виднеются небольшие сады с газоном и невысокими кустарниками. Но фургонетка потихоньку спускается вниз, и здесь уже мимо проносятся большие витражные окна со стрельчатыми сводами, позолоченная лепнина прямиком из времён елизаветинского барокко и фризы, на которых люди сеют поля, строят дома и работают на заводах. Иногда примечаю неоновую вывеску кафе, клуба или магазина. Мне думается, в старину пейзаж за окном был интереснее, если судить по описаниям из древних книжек. Здания разных эпох плотно прилегали друг к другу, разделяемые проездами, переулками и улицами, тут и там города украшали скверы, бульвары и парки — ныне всё исчезло, теперь только эклектичное единообразие гигадома. Интересно, есть ли отдельное слово для ностальгии по временам, в которых ты не жил? Кори сразу же даёт ответ: anemoia. Что ж, стало быть, у меня анемойя. Хорошо, что я не застал войну, но плохо, что она стёрла старый мир, оставив нам лишь города-мегаздания под защитными куполами. Интересно, выветрится ли когда-нибудь радиация снаружи? Вдохнём ли мы чистый и свежий воздух свободы?

Фургонетка спускается ещё ниже и потихоньку, плавно, сбавляет ход. Она окончательно останавливается неподалёку от блока — большой коробки с высокими и узкими окнами в готическом стиле, над входом которой старославянским шрифтом выбито в камне слово «Морг». На фасаде синим мозаичным стеклом выложена цифра пять. Я выползаю наружу, смотрю наверх, вглядываюсь в высокий свод потолка нижнего уровня (совершенно глупо, там ведь просто чернота, скрывающая железобетонную непроницаемость), а после поворачиваюсь к роботам, дабы спросить у них о самом главном.

— Прежде, чем мы войдём внутрь, должен поинтересоваться: сколько соцрейта я получу, ежели обнаружу убийцу-с?

— Если будет подтверждено убийство и вы посодействуете в поимке преступника, то вам будет начислено тридцать тысяч единиц социального рейтинга.

Быстренько прикидываю в уме: так, это значится, девятьсот пятьдесят пять да плюс тридцать, итого выходит аж девятьсот восемьдесят пять — а там всего-навсего полшага до заветного миллиона.

— Чудно-с.

Один из роботов проходит чуть вперёд, посылает стальной гермодвери сигнал, и она, мгновенно его приняв, открывается. Гердянки милостиво уступают мне дорогу, пропуская вперёд. Передо мной разворачивается короткий светлый коридор, оканчивающийся просторным лифтом. Мы заходим внутрь, и нас быстро роняет вниз на один этаж. Как только лифт выпускает нас наружу, в нос тут же бьёт крепкий запах формалина. Впереди тянется ещё один коридор, теперь длинный, и с каждым шагом холод укутывает меня всё плотнее. В конце я чувствую себя как в холодильнике, а изо рта при каждом выдохе выходит еле заметный морозный пар.

Сам морг встречает нас прямыми углами, линиями, лишёнными изогнутости и плавности, блестящей, как хромированная сталь, строгостью обстановки, холодной белизной стен и мертвенно-бледным светом. Робот-медэксперт как раз закрывает ячейку для трупов, кои во множестве расположились в дальней стене, подобно медовым сотам, после чего аккуратно подъезжает к одному из столов для вскрытий, чтобы протереть его. На экране компьютера открыты несколько документов и снимков тел. Я прохожу внутрь, мои сопровождающие заходят следом и уже через секунду оказываются рядом с медэкспертом. Затем я слышу от робокопа цепь компьютерных сигналов, звучащих как разночастотная трещотка — это он объясняет на теклане, кто я и что здесь делаю. Медэксперт принимает данные, подкатывается к одной из нижних ячеек и рукой-манипулятором выдвигает её, являя совсем ещё свежий по виду труп.

Я подхожу ближе, дабы как следует его рассмотреть.

Предо мной молодой мужчина возрастом примерно двадцати восьми–тридцати лет с тёмными кратко стриженными волосами. По форме лица, характерному оттенку кожи и обилию волос на теле могу заключить, что он является представителем одного из многочисленных народов Кавказа, но вот какого именно — тут уж увольте, не угадаю. Кожа без грамма лишнего жира обтягивает отчётливый мышечный рельеф. Росту он высокого, не меньше ста восьмидесяти пяти — даже выше меня, хоть и не чрезмерно. Грудь украшает свежий Y-образный разрез от вскрытия.

Я надеваю резиновые перчатки и берусь осматривать его голову, поворачиваю её сперва влево, затем вправо. Нейроком у него, как и у меня, расположен на правом виске, и он цел, ни трещин, ни потёртостей не заметно, а вот на затылке виден ушиб, но не сильный — полагаю, его почивший получил при падении, когда умер. На ногах и руках тоже не обнаруживаю никаких ранений, нет их ни на груди, ни на животе, ни на спине — на убийство не похоже. Ведь должны же остаться хоть какие-то механические повреждения: синяки, ссадины, следы от уколов, хоть что-то, что говорило бы о внешнем применении силы. Но кожа Гарика Нешарина чиста и лишена изъянов.

Эту деталь, в конечном счёте, и упустили роботы. Они блестяще находят присутствующие вещи, но никогда не берут в расчёт отсутствующие. У этого человека ни единого шрама. Зевана сказала, что он спортсмен-экстремал, но даже лучшие из них проходят через падения, травмы и ушибы. Должны остаться хоть какие-то следы его бурной и опасной деятельности. Даже у меня искусственные глаза, а я ведь живу не самой рисковой жизнью. Но у Нешарина ни пятнышка, ни прыщика, ничего — он словно только что родился.

Я не имею ни малейшего представления, как объяснить сию странность. Быть может, этот человек лишь клон, ведь Зевана говорила, что встречались они всего три месяца, а за три месяца можно избежать травм и повреждений. Мне интересно, занимался ли он каким-нибудь из своих дел при ней, ибо сомневаюсь, что за краткий срок можно достичь сколь-нибудь значимого успеха в экстремальном спорте, да ещё и обойтись при этом без повреждений — ведь суть таких вещей кроется как раз в мышечной памяти, которая тренируется лишь долговременным постоянным повторением. Как ни глянь, такой человек должен пройти через травмы. Иначе и быть не может.

Что ж, полагаю, имеет смысл зайти с другой стороны и посмотреть, какие сведения хранятся внутри его черепной коробки.

— Позволите подключиться к нейрокому покойного и проверить данные-с?

— Там может содержаться информация личного характера, — отвечает робокоп.

— Вы думаете, ему уже не всё равно?

— Там может содержаться информация личного характера, касающаяся других людей.

Но ведь не стал бы он записывать что-то глубоко личное, например, момент их любовной близости с Зеваной. Или же…

От этой мысли резко перехватывает дыхание, ладони покрываются липким потом, а сердце в своём угаре напоминает целый барабанный оркестр. Ежели хорошенько подумать, то сразу вспоминаешь, что эротические и даже порнографические эмошки — самые популярные, куда популярнее экстремального спорта. Но даже если он не шарил ничего подобного, то никто не мешал ему записать таковую, как трофей или как тайну, а после проживать её вновь и вновь в минуты горького одиночества. И теперь эти ощущения и переживания могли достаться мне. Я определённо должен залезть ему в голову.

— Это необходимо для расследования.

— У вас есть основания предполагать убийство?

— Я не исключаю такой вариант, но надобно проверить нейроком-с.

Роботы обмениваются ничего не значащими взглядами, перекидываются теклановскими сигналами и вновь обращают ко мне свои глаза-датчики.

— Хорошо, — говорит робокоп. — Вам разрешено подключиться к его нейрокому.

Я, ничуть не медля, включаю поиск близлежащих нейроустройств и тотчас нахожу компьютер Нешарина. Кори, пожалуйста, синхронизируй нас. Соединение устанавливается исправно, однако, чтобы получить возможность просматривать файлы требуется ввести пароль. Хорошо, думаю, я могу попробовать иной метод.

Я прошу у медэксперта отвёртку, а получив её, откручиваю зельфидовую крышку нейрокома Нешарина. Моему взору открывается плата с пучком подключённых к ней нейронитей, уходящих внутрь черепа. Я вынимаю из неё маленькую батарейку и тем сбрасываю пароль базовой системы ввода-вывода. Следом я снимаю панель и своего нейрокома, выдёргиваю пару нитей из мозга Нешарина (они ему всё равно уже не понадобятся), чуть обрезаю кончики скальпелем и аккуратно втыкаю в свободные разъёмы своей платы. Кори, прошу тебя, подцепи новое устройство и переведи картинку на него. Полагаю, Ада нашла бы не такой грубый способ взлома, но у меня сейчас нет ни времени, ни желания долго думать над нелепой проблемой.

Войдя в БИОС, я меняю настройки первичной загрузки, ставя в приоритет свой нейроком. Таким образом, я использую свою систему как загрузочное устройство. Да, ко всем данным Нешарина я доступа не получу — ведь большую часть информации он, скорее всего, хранил где-то на домашнем компьютере, к которому нейроком подключается по облаку, но, думаю, самые важные эмошки он наверняка держал под рукой.

Пред моими глазами предстаёт новый блок памяти, который я тотчас открываю. Бегло осмотрев список папок, я легко нахожу ту, в которой установлена одна из самых популярных программ для создания эмошек, проваливаюсь в неё и нахожу другую — ту, в которую сохраняются готовые записи.

Ну, вот я и подобрался к моменту истины. На меня находит лёгкое возбуждение, а душу разрывает вопрос — что делать, если я всё-таки найду там эмошку с Зеваной? Я, как-никак, джентльмен, и негоже вот так бестактно врываться в чужую личную жизнь, но с другой стороны это откроет предо мной возможности, которых у меня не было и, вполне вероятно, никогда не будет. Я смогу не просто увидеть Зевану, но почувствовать тепло её кожи, жар дыхания, ощутить себя внутри неё… Я не могу спокойно жить, думать, действовать, пока не закрою этот гештальт, мучающий меня последние пятнадцать лет. Хорошо, сейчас я соберусь, вдохну и выдохну, и морально подготовлюсь к встрече с самым большим искушением в жизни.

Проваливаюсь в папку, а внутри лежит всего только один файл с датой записи вчера в восемнадцать тридцать один.

— Вы установили время смерти-с? — спрашиваю я у роботов.

— Вчера, около половины седьмого вечера, — отвечает медэксперт.

Что ж, не надобно обладать высокими навыками индукции и дедукции, чтобы заключить, что на этой эмошке запечатлён момент смерти Гарика Нешарина. Мне остаётся лишь прожить её, пропустить через себя, и дело раскрыто. Если это убийство, то я увижу убийцу, и это будут самые лёгкие тридцать тысяч единиц социального рейтинга в моей жизни. Коли же почивший завершил жизненный путь в силу естественных причин, я хотя бы потрачу не так много времени на это дельце и смогу обрадовать Зевану, что в смерти её возлюбленного никто не повинен.

И всё же я чувствую некое расстройство, что не обнаружил тут других эмошек. А впрочем, оно и к лучшему — не придётся терзаться совершенно глупой моральной дилеммой.

Я копирую найденный файл на свой нейроком — его я проживу дома.

Врождённое любопытство заставляет меня изучить содержимое устройства Нешарина тщательнее, а потому я начинаю случайным образом открывать различные папки и бегло просматривать валяющиеся там файлы. Уже спустя двадцать секунд я обнаруживаю смущающую меня деталь — здесь всё слишком упорядоченное, никаких лишних документов, валяющихся тут и там, дурацких нелепых названий, каталогов с порно или фильмами, вообще ничего, что говорило бы о том, что это нейроком некогда живого человека. И даже сверх того, самые ранние файлы датируются лишь четвёртым числом. Я нахожу только одно объяснение сему явлению: позавчера Нешарин переустанавливал систему и форматировал диск. Но то, что он не перенёс на него никаких личных данных, вызывает подозрение. Впрочем, как знать, вполне может статься, что он был параноиком, который предпочитает хранить самые важные файлы исключительно на домашнем компьютере, или же вообще на отдельном носителе, спрятанном в укромном месте.

Здесь я боле ничего не найду, а потому я отключаю чужие нейронити от своей платы и по очереди прикручиваю обратно панели обоих нейрокомов.

— Могу я взглянуть на данные вскрытия и результаты анализов?

Медэксперт подъезжает к компьютеру, и на экране того тотчас открываются все необходимые документы. Первым делом бегло просматриваю результаты вскрытия: тут говорится, что имеются признаки декомпенсации сердца и кровоизлияния в надпочечниках, но все прочие органы в порядке. Жаль, я не так хорошо разбираюсь в медицине, чтобы понять, что это всё вообще значит.

Теперь обращаюсь к анализу крови, и тут я бы точно ничего не понял, если бы не сводная таблица веществ с двумя колонками: содержание их в крови покойного и нормальное содержание. Так выясняю, что у Нешарина был повышенный уровень простагландина, простациклина, брадикинина и серотонина. Впрочем, и эти данные ни о чём важном мне не говорят. Можно, конечно, спросить у роботов, что сие значит, но не хочется проявлять собственную некомпетентность. Тем более, что помочь мне сможет Нанé, а, если ничего не путаю, с ней вполне вероятно сегодня встретится Ада.

Кори, оставь, пожалуйста, задание для Ады: спросить у Нане, что значит повышенный уровень простациклина, брадикинина и серотонина. Из-за чего может наступить декомпенсация сердца и кровоизлияние в надпочечниках? Конец.

Ныне я выяснил здесь всё, что мог.

— Я закончил, господа.

Робокопы сопровождают меня до самого выхода и оставляют, лишь когда гермодверь захлопывается за моей спиной. Несмотря на раннюю весну, тут, под землёй, на самом нижнем уровне душно, и я расстёгиваю верхнюю пуговицу рубашки, ослабляя воротник. Жутко хочется пить, но ничего страшного — потерплю до дома. Я вызываю таксетку, указываю адрес своей квартиры и мчусь обратно тем же путём, каким и приехал сюда.

В дороге имеет смысл обдумать то, что я успел узнать. Пока нет оснований предполагать убийство, все улики явственно указывают на смерть от естественных причин. Следы яда роботы нашли бы сразу, а внешних повреждений у покойного нет. Он умер внезапно в самом расцвете сил. Неужто Зевана ошиблась? Коли так, то не видать мне тридцати тысяч единиц, но утешу себя мыслью, что в очередной раз помог любимой подруге.

Часы показывают, что скоро полдень, а стало быть, из отведённых мне Менке трёх часов остался последний. Более, чем достаточно, чтобы прожить скачанную у Нешарина эмошку.

Едва таксетка привозит меня к моему блоку, я тотчас выскакиваю и мчусь в квартиру, а оказавшись там, запираюсь на замок. Жадно выпиваю стакан воды, прошу Кори переправлять все входящие вызовы на бота и сажусь в кресло. Прежде мне не доводилось проживать эмошки, и я не знаю, какие эмоции испытаю от этого путешествия. Думаю, вряд ли у меня получится записывать мысли и чувства на ходу, поэтому опишу пережитое постфактум.

Кори, выведи, пожалуйста, на экран мои файлы. Открой папку «Порфирий». Что ж, вот я и подобрался вплотную к загадке смерти Гарика Нешарина.

Посмотрим, о чём мне поведает его последняя запись.

Время: без пятнадцати час — и свои последние минуты я трачу на то, чтобы записать увиденное, поскольку дело повернулось самым неожиданным образом.

Едва я запустил эмошку, все суставы мои заныли, требуя разминки, а тело охватил слабый озноб, как при подкрадывающейся лихорадке. Далее пришла невесомая лёгкость, но за руку с собой привела и тошноту, будто меня быстро раскрутили на гигантской карусели, а затем запустили в свободный полёт. Мгновение, и вот я стою где-то в городе, окружённый железобетоном. Мельком я приметил на одном из блоков цифру двадцать три из жёлтого мозаичного стекла, а посему заключаю, что это был второй уровень западного сектора.

Я не просто видел глазами Нешарина, но сам полностью стал им, чувствовал биение его сердца, бегущую по венам кровь и всю противоречивость обуревающих его ощущений. Я не мог мыслить иначе, как его мыслями, и в целом опыт эмошки ныне напоминает мне опыт сновидения — яркого, чёткого и выжигающего в памяти глубокие следы. Тело моё было подвижным и сильным, я шагал уверенно и гордо, а на душе царили спокойствие и беззаботная радость. Мимо проплывали неоновые вывески: ателье «Средняя одежда», тренажёрный зал «Лошадиная сила», клуб «Когнитив».

Я поднял голову и узрел наряженный в разноцветный свет город, паутину линий мостов, переходов и рельсовых путей, да где-то в вышине тусклый блеск купола. Последний заинтересовал меня особенно, словно видел я его впервые в жизни. Парень с девушкой, держась за руки, скрылись за гермодверью клуба. Я же завернул в узкий длинный тоннель, оставшись с темнотой один на один. Впереди, метрах в двадцати, виднелся поворот налево, из которого на соседнюю стену лился голубой неоновый свет. За ним, похоже, тянулся широкий проспект, а это значит — люди, огни, роботы, кипучая яркая жизнь.

Я двинулся вперёд, но не успел дойти до конца тоннеля нескольких метров, как мне навстречу кто-то вышел. Я не заметил, откуда появился этот человек — он, как призрак, просто выскочил из тёмного угла.

Выглядел он до крайности нелепо: голое по пояс тело украшал выпуклый рельеф мускулов, а голову скрывала полностью закрытая маска в виде головы гуся со смотрящими в разные стороны тупыми глазами. На мощных руках болтались привязанные ремнями пышные белые крылья. В кулаке он сжимал длинное мачете, которое настолько контрастировало с его глупым и безобидным внешним видом, что вызывало подлинную панику. Человек этот шёл на меня быстро, решительно и уверенно, будто только и ждал, когда я появлюсь.

Вместо того, чтобы убегать, я впал в ступор и не мог пошевелиться. Вся картина выглядела настолько абсурдно, что разум отказывался верить в происходящее, словно это какой-то розыгрыш, и сейчас на меня на самом деле не несётся сумасшедший с оружием. Всего пара секунд, и он сократил дистанцию меж нами до расстояния удара.

— Дерьмобак! Птичий хер! — крикнул этот человек гнусавым голосом и замахнулся мачете.

Последнее, что я помню — огненно-кровавую вспышку и боль, разливающуюся по всему телу. Меня выплюнуло из эмошки, но голову ещё несколько секунд протыкало широкими лезвиями. Едва всё прошло, я тотчас включил запись и начал рассказывать эту историю.

Итак, всё ж это было убийство. Гарика Нешарина убили ударом мачете по голове, однако новые вопросы вспыхивают один за другим.

Почему никаких следов не осталось? Как вообще голова смогла уцелеть? Кто был этот человек? И почему Нешарин включил запись эмошки в момент, когда с ним ничего особенного не происходило? Судя по всему, он лишь прогуливался вечером по улице и не планировал каких-то заметных деяний. Так с чего вдруг ему захотелось запечатлеть этот миг? Или он ведал, что его убьют? Оттого и не побежал прочь?

Все эти вопросы подобны узелкам на нитке, которые предстоит распутать один за другим, чтобы разглядеть всю последовательность событий, взаимосвязь причин и следствий. Давно я не испытывал такого мощного возбуждения от нового дела. Хочется начать работу прямо сейчас, но, боюсь, придётся отложить её до завтра.

Смотрю на часы — мне осталось пять минут. Возможно, я хотя бы смогу выяснить личность убийцы, уж больно он колоритен.

Кори, поисковой запрос: мускулистый мужчина в костюме гуся фото.

Передо мной открывается целое множество ссылок и фотографий, но, похоже, далеко листать не придётся, потому что первая же строчка выдаёт мне нужную информацию.

Зовут его Гусак Петро, и он — персонаж мемов из две тысячи сто пятидесятого года, мускулистый мужчина в костюме гуся, который постоянно выкрикивал ругательства. Известность приобрёл благодаря вирусному видеоролику. Получается, Нешарин пал от рук мема почти трёхсотлетней давности?

Жажда поиска во мне только разгорается с новой силой, но Кори уже начинает пищать красным предупреждением о необходимости уступить место другой личности. Ежели обстоятельства не поменяются, завтра я постараюсь посетить место преступления и поискать улики в квартире Нешарина. Надеюсь, Менке выделит мне на сие достаточно времени. Ну а пока…

Кори, смена личности: Ада.