Раскрепощение

ГЛАВА 10

РЕЙФ

Джен что-то говорит.

Что-то вроде, «она мне очень понравилась».

Я не обращаю на нее внимания, потому что все мое сознание сейчас сосредоточено на четырех словах внизу анкеты Белль Скотт.

Да. Именно так. Пожалуйста.

Черт возьми.

Иисус гребаный Христос.

Я провожу рукой по лицу и потираю челюсть, наблюдая за ее реакцией на ролевую игру послушницы и священника. У меня мгновенно встает. Я так чертовски тверд, что мог бы пробить дыру в стене.

Это настойчивость в ее словах. Голод. И гребаное «пожалуйста». «Пожалуйста», которое говорит мне, что она будет так же отчаянно желать всего, что я мог бы ей предложить в этом сценарии.

Что она испытает удовольствие от тех же гребаных вещей, что и я.

Черт возьми.

Это вызывает у меня желание притащить ее сюда прямо сейчас и избавить нас обоих от страданий. Забыть о первом сеансе, о тщательном, уважительном исследовании в нижнем белье.

Давайте просто перейдем к самому приятному, черт возьми. Перед моим мысленным взором возникает кристально чистое видение того, как она лежит на кровати, с чистой кожей и блестящими волосами, в какой-нибудь непорочной, блядь, монашеской сорочке, которую я бы задрал или сорвал с нее в своем стремлении добраться до великолепного тела, которое, я знаю, скрывается под ней.

Осквернить каждый гребаный дюйм ее тела своими руками. Ртом.

Членом.

— Господи Иисусе, Рейф, убери это, — стонет Женевьева издалека.

Я моргаю и, подняв глаза, вижу, как она указывает на мой стояк.

— Что? Ой. Заткнись. Как будто ты не видела его.

Джен видела меня голым ни раз, но сейчас меня это не волнует, потому что мои чувства одурманены мыслями о Белль именно в тех грязных сценариях, которые я старался не представлять. Пока она не появилась у моей входной двери и почти умоляла расписаться хотя бы на пунктирной линии для «Раскрепощения».

— Если ты можешь хоть на секунду усмирить это чудовище, я бы хотела поговорить о ней, — произносит Женевьева. — Я пытаюсь сказать, что она мне понравилась. Белль впечатляющая.

— Что? Да, она милая девушка. — Милая девушка, которую никогда не трахали и даже как следует не трогали, если эта анкета верна, и все же, похоже, у нее аппетит к непристойностям, с которым я могу согласиться на сто процентов.

Христос.

Она и раньше была горячей. Сногсшибательной.

Но теперь я увидел ее реакцию на удовольствия, которые мы предложили ей предоставить.

Да. Именно так. Пожалуйста.

Имею в виду, Иисус. Я никогда не смогу развидеть эти слова.

И не хочу.

Интересно, что она делала, пока заполняла анкету. Держу пари, она трогала эту сладкую, девственную киску. Потирала ее. Или использовала вибратор?

Нет. Держу пари, она слишком пугливая, чтобы купить его. Или, если он у нее и есть, она ни за что не принесла бы его в квартиру родителей.

Держу пари, она была чертовски мокрой.

Я зажмуриваюсь.

Каллум фыркает.

— Милая девочка, что за черт. Ради всего святого, подойди и поговори с нами, если у тебя осталось хоть немного крови за пределами члена. — его тон самодовольный и насмешливый. Каллум один из моих лучших и старых друзей, но может быть настоящим мудаком.

— Она восхитительна, — говорит Джен Каллуму стальным голосом. — Позвольте напомнить вам, что она имеет полное право быть бесконечно милой молодой женщиной и всё же принимать свои желания без стыда. И также напомнить, что именно для этого мы основали это место? И «Раскрепощение», в частности?

— Эй. — он поднимает руки, когда я с трудом подхожу к дивану и сажусь, бросив iPad рядом. — Я понимаю. Все, что имел в виду, это то, что ничто в стояке Рейфа не говорит о том, что он считает ее просто «милой девушкой».

— Ладно. — Джен смотрит на нас обоих так, словно мы своенравные школьники, и она предупреждает нас оставаться в строю. — Я, например, приятно удивлена, что она ответила честно. Из того, что ты рассказал мне о ней, Рейф, и из того, какой пугливой она была во время нашего собеседования, я не была уверена, что она сможет отбросить свои запреты настолько, чтобы пойти своим путем. Но здесь есть с чем поработать.

— Особенно ее склонность к священникам, — говорит Каллум, и ухмылка играет на его неприятно привлекательном лице.

— Она воспитана католичкой, — огрызаюсь я. — Конечно, у нее склонность к священникам.

— Как и у тебя, — замечает он.

Да.

Так же, как и у меня.

К лучшему или худшему, одной из унаследованных проблем, с которыми я остался после окончания Лойолы, было увлечение священниками. С идеей быть одним из них в сексуальной фантазии, разумеется. Не с тем, чтобы заняться с ним сексом. Они не так уж сильно повлияли на меня.

Сценарий священника и монахини — мой любимый. Ну, один из них. Очарование запретного. Нас учили этому со времен Книги Бытия, черт возьми. В этом нет большой тайны. Это также привлекательно — воображать, что я мужчина, доведенный до грани бесконечными ограничениями. Подавлением. Отказом от плотских удовольствий.

Поместите всё это в маловероятный сценарий, где я на самом деле практикую целибат, сталкиваясь с молодой, невинной, не тронутой монахиней, которая испытывает одновременно нервозность и возбуждение? Которая подчиняется мне? И которая под этой ночнушкой на самом деле — Белль?

Вот это, блядь, пороховая бочка.

Я поворачиваюсь к Джен, прежде чем Каллум успевает произнести еще какую-нибудь чушь.

— Я ее куратор. Хочу участвовать в программе.

Она вздыхает и отводит взгляд от iPad, лежащего на ее коленях, где есть копия ответов Белль. Мы начали заниматься «Алхимией» вместе, втроем, вместе с нашим приятелем и финансовым директором Заком, но Женевьева — наша моральная полярная звезда, в основном потому что у неё нет члена, который мог бы повлиять на все её решения.

— Рейф.

Знаю этот тон. Нежный. Осторожный.

Я качаю головой.

— Нет.

— Кажется, ты… увлечен ею.

— Джен. Я не увлечен. Белль меня привлекает, да. Она великолепна, и я не слепой.

Если Джен думает о чем-то безумном, например, что я могу привязаться, на это нет причин. Вообще никаких. Я никогда не привязываюсь.

Совсем наоборот.

Но я ни за что, черт возьми, не позволю Белль пройти через это без моего… руководства. Без моего участия, чтобы я мог убедиться, что о ней позаботятся. Во всех отношениях.

Каллум переводит взгляд с меня на Джен.

— Она горячая?

— Потрясающая, — говорит ему Джен. Она натуралка, но может оценить женские формы не хуже любого другого.

— Молодая?

— Двадцать два, — произношу я сквозь стиснутые зубы. Каллум чрезвычайно популярен среди участниц «Алхимии», но я ощущаю влечение к Белль, которое бы предпочёл назвать защитным, нежели территориальным

В конце концов, дело касается ее, а не меня.

Речь идет о том, чтобы сделать ее короткое путешествие по этой программе настолько идеальным, насколько это возможно.

И это означает уделять столько же внимания надежности безопасности, сколько и способности ее трапеции позволить ей взлететь так высоко, как она захочет.

— Отлично. Я могу сделать это.

Каллум на самом деле потирает руки о бедра, и я сердито смотрю на него.

— Ты не просто так это сделал.

— Хочу отметить, что не у меня стояк из-за этой девушки.

Джен приподнимает идеально изогнутую бровь.

— Он прав.

— Дело не в ней. — я отступаю. — Слушайте. Ее ответы застали меня врасплох, ясно? Читать о том, что ей нравится, горячо. Не буду врать. Но я рассказал ей о программе. — я не собираюсь упоминать, что она узнала обо всем сама. — И у нас схожее прошлое. Я понимаю, откуда она. Возможно, у нее хватило уверенности честно заполнить анкету, но ты сама это сказала, Джен. Она пуглива. Она живет в мире конфликтов, учитывая всю ту чушь, которой ее кормили с тех пор, как она была хрен знает с какого возраста. Думаю, что я могу ей помочь.

Джен смотрит на меня, смотрит на меня, словно пытается выяснить, какие из моих частей сейчас движут мной — человеческие или рептильные. Наконец она кивает.

— Хорошо. Но Каллум будет проводить первую сессию.

Я открываю рот, чтобы прервать, но она поднимает руку.

— Нет. Ты же не хочешь ее отпугнуть, Рейф. Она знает тебя. Если она готова к тому, что там будет больше одного мужчины, не понимаю, почему ты не можешь учавствовать. — она бросает взгляд на результаты анкетирования. — Кажется, она готова к тому, чтобы надеть повязку на глаза, так что все должно быть в порядке. Но позволь Каллуму взять инициативу в свои руки, хорошо? Мы все знаем, какой у него грязный язык. Дашь ему поласкать ухо Белль, и он в мгновение ока заставит ее расслабиться и есть с ладони. Ты можешь быть немного… интенсивным. Прибереги это для грязных разговоров священника. Это больше по твоей части.

Мои руки бесполезно сжимаются в кулаки. Я не в восторге от ее предложения, хотя знаю, что она права.

Не стоит заблуждаться на этот счет.

Я буду рядом и буду следить за Каллумом на каждом шагу.

— Хорошо. — выплевываю это слово и провожу рукой по лицу. — Кто-нибудь видел Зака сегодня?

Ничто так не убирает стояк, как размышления о смерти жены друга. Мы похоронили Клэр год назад, но Зак все еще в состоянии шока, и я не виню его. Один месяц с момента диагноза рака поджелудочной железы до смерти.

Один ебанный месяц.

Это было все равно, что попасть под товарный поезд. Для них всех. У них было так мало времени, чтобы смириться с ее диагнозом. Чтобы она насладилась своими последними днями. Чтобы привести в порядок дела детей. Только вот, став свидетелем того кошмара, которым был Зак, пытающийся совмещать родительство напуганных, шокированных детей с тем, чтобы проводить как можно больше времени с Клэр в хосписе, я начинаю думать, что может быть хорошо, что она быстро ушла.

Не уверен, что он смог бы пережить еще больше этой кошмарной сумеречной зоны.

С тех пор все пошло наперекосяк. Мама Клэр проводила уйму времени у Зака, потому что ясно, что забота о детях, особенно о скорбящих, — работа на полный рабочий день. После их рождения Клэр работала бухгалтером на дому, но всегда ставила детей на первое место, прежде чем думать о каких-либо сроках. Ее отсутствие — пустота, которую мой бедный друг и бабушка с дедушкой его детей даже не могут начать заполнять.

До сих пор не могу поверить, что это случилось с ним.

С ними.

Да, Каллум и я привыкли подшучивать над Заком и Клэр за то, что они влюблённые и чертовски скучные. Он единственный директор секс-клуба, которого я знаю, кто никогда не пользовался его преимуществами. Он почти никогда не приходит сюда ночью. Всегда говорил, что ему нравится концепция, но реальность его совершенно не интересует.

Но, по правде говоря, они все уладили. Они были так же безумно влюблены друг в друга, когда она заболела, как и тогда, когда встретились на программе стажировки в KPMG, сразу после университета.

Они были счастливы и жили блядь долго и счастливо.

Во всяком случае, так предполагалось.

— Он придет чуть позже, — говорит Джен. — Сегодня утром родительское собрание у Стеллы.

Я на мгновение встречаюсь с ней взглядом. Они точно отражают мои мысли.

Это, блядь, несправедливо.

— Понял, — резко говорю я. Поднимаюсь с дивана, все мысли о великолепной девственнице и соблазнительной послушнице изгоняются из моей головы, весь приток крови к голове восстанавливается.

Иисус.

— Не облажайся с Белль, когда она придет, — говорю я Каллуму, но мой тон теряет весь свой пыл.