Раскрепощение

ГЛАВА 28

Белль

Рейф усадил меня на краешек матраса в его безупречно обставленной холостяцкой берлоге — матрас такой большой, что мне интересно, сколько тел он уже пытался уместить на этой кровати. Прямо сейчас я не замечаю темно-синих стен, скудную, но прекрасно обставленную мебель и потрясающую коллекцию современного искусства, потому что мое сознание сузилось до одной конкретной точки: прикосновение пальцев и языка Рейфа к моей отчаянно вздымающейся плоти.

Я стою голая на четвереньках, пара галстуков — настоящих галстуков Рейфа — лежат в нескольких дюймах от меня и готовы к использованию, если я буду извиваться или плохо себя вести. Для кого-то, кто еще не потерял невинность, я, кажется, последнюю неделю активно осваиваю извращенные удовольствия.

Рейф решил, что мне нужен урок, как он выразился, «Слушать свою киску, а не мозг, насаждаемый монастырскими доктринами».

Знаю.

Неудивительно, что им понадобилось внешнее брендинговое агентство, чтобы помочь с проектом «Раскрепощение». Хотя я и не уверена, что это название легко произносится… но он точно умеет доносить свои мысли эффективно. Я отдаю ему должное.

Основная, э-э, суть урока в том, что он говорит мне непристойности, в то же время все больше и больше возбуждая меня своими прикосновениями. Если моё тело реагирует положительно, я могу считать это знаком, что те моменты, о которых он говорит, — настоящие извращения. Если нет, мы разберемся, какие части моего подсознания пытаются защитить меня теми странными способами, которым их научили.

И да, он уже назвал это «детектором лжи».

Так предсказуемо.

Поразительно, что всего через несколько дней и ночей я уже могу думать о нем с такой теплотой и по-дружески. Сегодня вторник, и с нашей сессии в пятницу мы проводим вместе каждую ночь. Мужчина, который на прошлой неделе каждую ночь трахался с разными женщинами в клубе, на этой вился вокруг меня и определенно не занимался сексом с другими.

Хотя я каждый вечер совершенствую свою технику минета. Вот и все.

Рейф стоит у меня за спиной, босой и с обнаженным торсом, в одних только мягких серых штанах для бега, которые низко сидят на его бедрах и совершенно не скрывают его чудовищный стояк. Вид такой завораживающий, что я все время оглядываюсь назад, едва не падая с кровати от восторга.

Он сказал мне, что с того места, где он стоит, вид еще лучше, и мне придется поверить ему на слово, потому что я полностью открыта для него. Все выставлено на показ. Всё. И это преднамеренно с его стороны. Он хочет, чтобы я была уязвима. Чтобы я чувствовала себя смущенной и беззащитной одновременно, приняла это чувство, углубилась в него, позволила ему захлестнуть меня и усилить возбуждение, а не испортить его.

Он также хочет, чтобы я поверила ему, когда он говорит, что вид моих дырочек, выставленных напоказ, возбуждает его больше всего на свете, даже если я нахожу эту мысль мучительной.

На этом «детекторе лжи» меня поочередно лизали, сосали, целовали и трогали пальцами, и Рейф доводил меня до белого каления, опускаясь на колени и вставая с них. Плоть между ног влажная и пульсирует. Мне очень нужно кончить, но, похоже, он со мной еще не закончил.

Единственное утешение в том, что он, должно быть, страдает так же сильно, как и я, если судить по подозрительному мокрому пятну на его спортивных штанах.

— Обопрись на локти, — говорит он грубым голосом, и я повинуюсь, разминая уставшие запястья и стараясь не думать о том, какой вид открывается ему, когда моя задница оказывается в воздухе.

Он проводит кончиком пальца по моей набухшей киске.

— Что ты чувствуешь, когда я приказываю тебе?

Боже. Это хорошо. Я прижимаюсь к его пальцу, и он убирает его. Проклятье.

— Это заставляет меня чувствовать себя твоей игрушкой, — говорю я ему, уставившись на простыни. — Как будто ты можешь делать со мной все, что захочешь.

— И тебя это заводит?

— Боже, да, — отвечаю я и вознаграждаюсь тем, что толстый палец скользит внутри меня. Этого недостаточно, он еще и трогает мой клитор, но это самая восхитительная форма пытки, и я снова прижимаюсь к нему.

— Хорошая девочка, — говорит он сдавленным голосом. Вынимает палец обратно, и я чувствую и слышу, как он снова опускается на колени позади меня. Мое тело реагирует, словно рефлекс собаки Павлова; напрягается, ожидая, когда его губы прикоснутся к нему.

— А как насчет игр в маленькую невинную послушницу, которая знает, что то, что она позволяет плохим священникам делать с ней, очень, очень греховно? От этого становится лучше? Или хуже?

Его теплое дыхание касается моей кожи.

— Уже лучше, — говорю я. — Гораздо горячее.

— Какая же ты извращенка, мать твою. — он лижет меня одним долгим движением, и это именно то, что мне нужно, я вздрагиваю. — Такая грязная. Это чертовски восхитительно. Что, если бы священники привели с собой еще кого-нибудь из своих друзей, потому что прослышали, что ты на самом деле маленькая грязная шлюха? Тебе бы понравилось, если бы они все поиграли с тобой? Связали тебя и занимались с тобой сексом по очереди? Кончили на тебя?

Даже без его прикосновений я стону, потому что быть в меньшинстве, используемой, обласканной, с которой играют и обожают множество горячих, голодных, безликих мужчин — это мой предел мечтаний. Одна мысль об этом сводит меня с ума от вожделения, я не могу сказать, где заканчивается стыд и начинается возбуждение. Не могу понять, какая часть меня наслаждается этим, какая часть меня жаждет быть одновременно объектом их коллективных желаний и второстепенной мыслью, безымянной игрушкой, которая почти случайна, потому что все дело в них и их эгоистичных желаниях, а я всего лишь объект, через который они удовлетворяют себя.

Я дрожу. Так сильно дрожу. Я так далеко зашла, что едва могу говорить.

— Используй слова, — говорит Рейф, едва касаясь клитора кончиком пальца, готовый толкнуться и вознаградить меня, если мой ответ ему понравится.

— Я так сильно этого хочу, — признаюсь я. — Хочу, чтобы они использовали меня и брали все, что им нужно. Хочу, чтобы они трогали каждый дюйм моего тела одновременно.

Он резко втягивает воздух.

— Хорошо, детка. Это чертовски здорово. Видишь, я говорил тебе, что все, что ты чувствовала прошлой ночью со своими священниками, было правдой, не так ли?

Я сглатываю, пытаясь взять себя в руки настолько, чтобы ответить.

Он просовывает руку под меня и сильно сжимает мой сосок, и это ощущение распространяется прямо на мой клитор.

— Разве не так?

— Да.

Язык Рейфа обводит мой клитор широкими спиралями.

— Вот так, — бормочет он, прижимаясь ко мне. — Да. Ты такая хорошая девочка. Так отчаянно хочешь мой язык. Дырочка так нуждается в нем. — он проникает пальцем, и я закрываю глаза.

Мне просто нужно, чтобы он коснулся этого места своим языком.

Мне нужно, чтобы он лизал так сильно и грубо, как только может.

— Еще один вопрос, — говорит он, — и потом ты сможешь кончить. Что, если бы священники дразнили тебя, облизывали твою сладкую, влажную киску и твои соски, засовывали твердые члены тебе в рот, потому что им так отчаянно хотелось этого, а потом вошел епископ, потому что он узнал, что у его священников самая красивая игрушка во всей епархии, и он захотел часть этого действа?

Он раздвигает мои колени еще шире.

— Что, если бы он заставил их продолжать прикасаться к тебе, держать широко раскрытой для него, чтобы он мог видеть тебя, изучать и пробовать на вкус, а потом выгнал бы всех, чтобы заявить на тебя права как на свою маленькую шлюшку?

Слова, которые он только что произнес, картина, которую он только что нарисовал, заставляют меня приближаться к оргазму даже без его прикосновений, хоть этого и недостаточно. Он не закончит со мной, пока я не признаю то, что он хочет — что этот сценарий идеален и прекрасен, и это все, о чем я мечтала в своих самых мрачных фантазиях. Это даже лучше, чем секс вчетвером в душе, о котором я думала, и одна только мысль о том, что влиятельный человек церкви снимет бремя внутри меня, грубо, настойчиво и эгоистично, это так, так провоцирует меня, что я не могу думать ни о чем другом.

У него есть я. Мысленно я лежу на кровати в какой-то семинарии, куда меня тайно затащили священники, и епископ трахает меня.

— Именно так, — выдыхаю я. — Именно так, да.

И в этот момент прекрасный рот моего учителя оказывается на моем клиторе, его язык, тугой, плоский и твердый, ласкает меня именно с таким нажимом, которого я жаждала, а его палец входит и выходит из меня, усиливая ощущения настолько, что я могла бы закричать, но вместо этого стону, вцепляюсь в простыни и утыкаюсь лбом в матрас, прижимаясь задницей к лицу Рейфа, к языку, к пальцу так сильно, как только могу.

И невыносимый жар, который пронизывает меня насквозь, разгорается и превращается в огонь такой силы, что он мгновенно высасывает кислород из этой комнаты.

Святое дерьмо.

Я выгибаюсь, дергаюсь и вздрагиваю под его губами. Жадно принимаю каждое прикосновение, впитываю его целиком. Позволяю себе погрузиться в то состояние, когда в ушах стоит рев, а перед глазами вспыхивают звезды. И когда я кончаю, смиренная и восхищенная способностью своего тела реагировать на этого мужчину, осознаю, что он отстраняется от меня и встает, а также горячую, влажную головку его члена, скользящую по моей плоти, и возбужденные стоны, которые он издает.

Я вытираю щеку о простыню, потому что у меня действительно потекли слюнки, прежде чем развернуться, встать на колени и подползти к краю кровати, где стоит он, сжимая свой красивый, текущий член так крепко, что это кажется болезненным.

Но меня завораживает его взгляд. Он смотрит на меня как человек, которому явилось видение. С благоговением. Очарованный.

— Позволь мне, — говорю я.