Раскрепощение

ГЛАВА 8

Белль

Если это пространство блестит, то коллега Рейфа, Женевьева, сверкает ещё ярче. Мы в красивой белоснежной комнате исторического здания в Мэйфейре, полном витражных окон и скульптурных лестниц. Эти ребята выбрали подход, мало отличающийся от того, к которому прибегала дома мама: сохраняйте простоту и позвольте эффектным оригинальным элементам петь.

Как, например, тщательно отполированный деревянный пол. Или мраморный камин, который, несомненно является работой Роберта Адама. Или роскошные лепнины, которые обрамляют потолки и подчеркивают стены.

Мебель, однако, смелее, чем дома. Дымчатые велюровые диваны на огромном монохромном ковре. Многогранный буфет шоколадного цвета, покрытый блестящим лаком. И единственный намек на то, что я нахожусь не в дорогом кабинете косметолога, а в секс-клубе — скульптура, напоминающая вульву, выполненная из розового оникса и освещенная снизу.

Женевьева, кажется, примерно одного возраста с Рейфом, блондинка с дорогим видом. На ней черная сорочка сложного, но потрясающего покроя, в которой я узнаю работу Роксандо, и, возможно, у нее лучшие ноги, которые я когда-либо видела, доведенные до совершенства на заоблачно высоких каблуках.

Она безупречна, а ее улыбка теплая и достигает глаз. Когда она ставит передо мной заказанный латте с овсяным молоком, и подходит, чтобы сесть рядом со мной на диван, я выдыхаю.

А затем вдыхаю чуть сильнее, чем нужно — она пахнет потрясающе.

Мне определенно комфортнее с ней, чем с Рейфом.

Помогает то, что я ее не знаю, она меня не привлекает, и у меня не было никаких неуместных фантазий о ней, когда я прикасалась к неприемлемым частям своего тела.

Несмотря на это, я рада, что на мне собственные доспехи. Сегодняшний образ — темно-синее платье-футляр без рукавов от Виктории Бекхэм. Это говорит о том, что я взрослая, а не какая-то неуклюжая девственница. Я знаю свою силу и сама принимаю решения.

Или что-то в этом роде, во всяком случае.

Надеюсь.

Женевьева пододвигает ко мне разблокированный iPad и похлопывает по нему.

— Я оставлю это тебе, когда мы закончим наш диалог. Боюсь, анкета длинная. Но я настоятельно рекомендую тебе отвечать так откровенно, как сможешь. Твои ответы будут иметь большое значение для составления программы и обеспечения того, чтобы ты получила максимальное удовольствие.

Я киваю и бросаю на устройство настороженный косой взгляд.

— Хорошо.

— Итак. — она наклоняется вперед, чтобы добавить немного молока в свой кофе, и я чувствую благодарность за перерыв в зрительном контакте. — Почему бы тебе для начала не рассказать мне немного о своем воспитании и сексуальной истории или о любой личной информации, которая, как ты считаешь, может иметь отношение к делу, и мы начнем с этого?

Я делаю глубокий вдох. Бедная женщина понятия не имеет, о чем спрашивает. Моя сексуальная история будет до смущения краткой, но я могла бы часами разглагольствовать о том, сколько у меня багажа. Гораздо дольше, чем мне позволит мой обеденный перерыв.

— Я выросла в католической семье, — говорю я. — Я не только ходила в монастырскую школу, но и с одиннадцати лет училась в монастырской школе-пансионате. Мои родители действительно католики. Они ходят на мессу не только по воскресеньям — отец посещает каждый день. И он не разрешает нам жертвовать деньги никаким благотворительным организациям, которые поставляют контрацептивы, даже в странах Третьего мира. — Я разочарованно выдыхаю и стряхиваю микроскопическую белую пушинку с юбки своего платья. — Они абсолютно закоренелые.

— Твоя мать так же сильно уверована, как отец? — спрашивает Женевьева добрым голосом.

Я пожимаю плечами.

— Не уверена. Думаю, нет, но она соглашается со всем этим, потому что он сила. Не стоит вставать у него на пути.

— Не хочу навязывать тебе свои слова, но звучит, как будто у вас довольно патриархальный уклад.

Я невесело смеюсь и смотрю на нее.

— Даже не представляешь насколько. Патриархальная религия, патриархальная семья… Главное, что нужно знать о моем воспитании, это то, что меня учили, во что верить, учили, что правильно, а что неправильно, с самого раннего возраста. И никто никогда не говорил, а уж тем более не намекал, что нормально иметь свое мнение по всем вопросам. Совсем наоборот. Католицизм очень защищен. Это подчинение или смерть, серьезно. Церковь требует абсолютного согласия, и любое стремление мыслить самостоятельно воспринимается как богохульство. Или, по сути, как открытая атака. Так что остаются только два варианта: полная капитуляция или полное отрицание. Вот так я себя чувствую, по крайней мере.

Она задумчиво хмыкает, прежде чем заговорить.

— Знаешь, ты говоришь совсем как Рейф.

Мои брови удивленно приподнимаются.

— Я думала, у него совсем другой взгляд на все это? — ради всего святого, он владелец секс-клуба.

Она смеется.

— В последнее время именно так. Очевидно. — она обводит жестом комнату. — Не будет предательством его доверия, если я скажу, что он пошел на массовый отказ, как ты выразилась. Но ему потребовалось время, чтобы прийти к этому. И если бы Рейф был здесь, я подозреваю, что он согласился бы со всем, что ты только что сказала, даже если сейчас он оставил все это позади.

Делаю глоток своего латте, чтобы выиграть немного времени, пока перевариваю то, что она мне только что сказала. Было бы легко отмахнуться от Рейфа, потому что он плейбой. Он великолепен, успешен, и мне страшно подумать сколько внимания он получает в этом заведении. Быть честной с ним во время той прогулки в выходные было самым ужасающим поступком, который я когда-либо совершала. То, что он может понять, откуда я родом, на глубоком уровне, на самом деле довольно утешительно.

— Я не осознавала, — бормочу я. — Имею в виду, знаю, что он учился в Лойоле, но…

— Рейф большую часть времени проклинает свое воспитание, но он приписывает ему большинство своих увлечений, — с нежностью говорит она, и, боже мой.

Рейф.

Увлечения.

Я даже не могу позволить себе думать о том, какими они могут быть. Какие желания могут скрываться за его великолепной оболочкой.

Но даже если мой разум полон решимости не лезть туда, кажется, остальная часть моего тела намного опережает мозг, потому что миллион капелек пота стекают по моей коже.

Я выдыхаю.

— Я…

— Не хотела тебя смущать, — произносит она. — Давай оставим моего коллегу — и твоего соседа — в стороне от этого. Я хочу знать о тебе. Итак, что весь этот католицизм со всех сторон означал для твоего подхода к своей сексуальности?

О Боже. С чего начать? Несмотря ни на что, я доверяю этой женщине. Женевьева мне нравится, и инстинкты подсказывают, что она здесь не только для того, чтобы сделать меня членом клуба. Она хочет полностью понять меня. Понять, что приводит человека, который так долго воздерживался от секса, к дверям настоящего секс-клуба.

— Ну, начнем с того, что это и есть причина, по которой я здесь, — я широко развожу руками.

Она ободряюще кивает.

— Надеюсь, ты знаешь, что это невероятно смелый шаг с твоей стороны.

— Спасибо. — делаю паузу, чтобы по-настоящему обдумать ее вопрос. — Очевидно, у меня было очень мало опыта… физической близости.

Она снова кивает.

— Тебя когда-нибудь целовали?

— О боже, да. Очевидно. У меня было несколько отношений. Но…

Она ждет.

Я делаю вдох.

— Они были короткими, потому что я не хотела… продолжения.

Женевьева слегка ерзает рядом со мной.

— Могу я спросить — это потому, что они тебя не привлекали? Или потому, что ты была напугана и думала, что это неправильно?

— Наверное, всего по немного. Один из парней был католиком, так что он понимал, но он не собирался ждать вечно. Я волновалась, что это неправильно, что это грех, и это еще больше напрягало. И, увы, когда так сильно преувеличиваешь все, что связано с сексом, это только увеличивает страх. Огромная проблема висела надо мной очень долго.

— Как далеко ты заходила с этими парнями? — спрашивает она.

Вспышка жара ползет вверх по моей шее.

— Хм. Не очень. Они немного прикасались ко мне… правда, через лифчик или трусики.

— И это тебя не возбуждало? — мягко спрашивает она.

Это одна из вещей, которая меня беспокоит. Что это было приятно, но не впечатляюще. Возможно, они думали, что я фригидна. Может быть, так и есть, по крайней мере, с другими людьми.

— Мне было приятно, но не настолько, чтобы потерять контроль и наплевать на предостережения, если в этом есть смысл, — объясняю я. — Меня это не возбудило.

— Как ты думаешь, Белль, у тебя когда-нибудь был оргазм? — спрашивает она.

Я быстро киваю.

— Да. Когда я… ну, понимаешь… одна. С этим нет проблем.

— Отлично. — она снова скрещивает ноги и говорит непринужденно: — Знаешь, я была сексуально активна в течение шести лет, прежде чем испытала оргазм от рук другого человека.

Мои глаза расширяются.

— Серьезно? — в это трудно поверить. Эта женщина, сидящая передо мной, такая уверенная в себе и красивая, и с такой работой, как эта. Все выглядит так, как будто из нее вот-вот хлынут оргазмы, будто она точно знает, в чем ее потребности, и горе тому, кто их не удовлетворяет.

— Ага. Это очень, очень распространено, особенно в юности, когда парни ни хрена не понимают, что делают.

Я хихикаю. Мне действительно нужно было это услышать. Но это несправедливо по отношению к моим бывшим.

— Мне хотелось бы думать, что ты права, но уверена, что мои простои не помогли.

— Уверена, ты права. У нас, женщин, большая часть возбуждения происходит здесь. — она постукивает себя по виску. — Так что, если ты волнуешься или чувствуешь вину, ты не сможешь отключиться и расслабиться настолько, чтобы кончить. Как ты сейчас смотришь на секс с моральной точки зрения?

— Что ж, это сложный вопрос. — я пытаюсь нервно рассмеяться и опускаю взгляд на свою кофейную чашку. — Я отвергла многое из того, чему меня учили в школе, на мессе и родители. Думаю, что многое из церковного учения о сексе устарело и, откровенно говоря, нелепо. Не думаю, что должна чувствовать вину за то, что наслаждаюсь своим телом.

Я смотрю на нее в поисках одобрения, и она ободряюще улыбается.

— Но… столько всего все еще остается. Похоже, что мой мозг хочет знать, из-за чего весь сыр-бор, злится даже на то, что упустил так много. Но мое подсознание все еще несет на себе весь груз и чувство вины, и я ловлю себя на том, что иногда делаю предположения, даже не осознавая их. Например, секс должен быть актом любви. Или он должен быть с верным партнером. Или что хотеть чего-то помимо этого — грязно. Неправильно. Или… я немного принижаю себя, даже рассматривая что-то вроде этого места.

Полагаю, что одна из приятных вещей в разговоре с кем-то, кто руководит секс-клубом, заключается в том, что они, по-видимому, уже слышали что-то подобное. Точно так же, как Женевьева, по-видимому, не осуждает и тех людей, которые хотят спать со всем, что движется, и мой собственный субъективный, ханжеский багаж. Она просто кивает и морщит нос, как будто понимает и знает, что это тяжело.

— Я не психотерапевт, — произносит она, — но я могу себе представить, что когда каждый взрослый в твоей жизни на протяжении всего детства и юности давал тебе такое четкое послание, невероятно трудно сбросить эти оковы. Но я также вижу, что ты умная, вдумчивая молодая женщина.

Она делает глоток кофе, прежде чем продолжить.

— Белль, единственный человек, чья точка зрения здесь имеет значение, — это ты. Не родители, не бывшие учителя, не Церковь. Никто, кого ты могла бы здесь встретить. У тебя есть свой собственный моральный компас, и тебе позволено учитывать все мнения окружающих и относиться к ним только как к мнению. В итоге ты сама решаешь, что делать со своим телом.

Я смеюсь.

— Почти уверена, что эта последняя фраза является антитезой всему, чему учит католическая церковь.

— Что ж, это меня злит, — тихо говорит она, прежде чем заметно взять себя в руки. — Но давай смотреть вперед, а не назад. Что привело тебя сюда? Что ты надеешься получить от программы «Раскрепощение»? Используй любой язык, который считаешь нужным. Если проще говорить в более широком смысле, попробуй.

Я ерзаю на диване. Потому что некоторые проблемы, некоторые мои надежды и мечты — это концепции, которые мне трудно сформулировать даже в голове, не говоря уже вслух грубыми, сексуальными словами.

По крайней мере, когда я нахожусь в своем рациональном состоянии.

Когда я лежу под одеялом, зажав пальцы между ног, язык, на котором шепчут мне безликие незнакомцы, столь же грубый, столь же наглядный, сколь и пугающий.

И мне это нравится.

Но я не собираюсь признаваться в этом Женевьеве здесь, посреди дня, за цивилизованным латте с овсяным молоком.

Придётся говорится в общих чертах.

— Мне надоело что я не понимаю из-за чего такая шумиха вокруг этого, — говорю ей. — Я загадала желание на новый год потерять девственность, но так и не нашла никого, кто достаточно бы привлекал меня и кому доверилась бы. — за исключением твоего коллеги, бога секса, о котором не могу перестать фантазировать, но он слишком пугает меня, и я знаю, что он никогда бы не обратил внимание на такую женщину, как я. — Кроме того, я не хочу, чтобы это было действительно дерьмово.

Женевьева смеется.

— Да. Это обоснованный страх.

— Именно. Я знаю, что это будет больно, но не хочу, чтобы было неловко и ужасно. Я хочу быть… в моменте, понимаешь? Есть вещи, которые… возбуждают меня, и я хочу найти кого-нибудь, кто сможет меня завести. — я вздыхаю в отчаянии как от своей ситуации, так и от своей неспособности сформулировать, что мне нужно в этом контексте.

Я пренебрежительно машу рукой.

— Просто хочу, чтобы кто-то свёл меня с ума и заставил почувствовать себя желанной, а не совершенно бесполезной. Теперь, когда я ждала так долго, думаю, что обязана сделать это ради себя.

Она улыбается и кивает мне, как будто от всего сердца одобряет мой ответ.

— Точно. Именно так. Да, ты можешь найти кого-то в баре, встречаться с ним и позволить ему забрать твою девственность, это может быть приятно, может быть забавно, или мучительно. Здесь, в программе «Раскрепощение», все для тебя. Ты управляешь. Тебе не нужно беспокоиться о том, чтобы произвести на кого-то впечатление. Речь идет только о том, чего ты хочешь и в чем нуждаешься. Звучит заманчиво?

Я прикусываю губу.

— Да.

Ее улыбка становится шире.

— Отлично. Секунду назад ты упомянула, что уже знаешь о некоторых вещах, которые тебя возбуждают. Тебе не обязательно делиться этим прямо сейчас, если ты не хочешь.

Я энергично качаю головой. Ни за что.

— Поняла. Но я хочу, чтобы ты подумала на этот счет, потому что это те самые фантазии, которые мы можем воплотить для тебя в реальность.

Должно быть, мое лицо выдает мои опасения, потому что она колеблется и облизывает губы.

— Послушай, Белль. Ты женщина. Маловероятно, что ты войдешь в комнату, разденешься перед совершенно незнакомым человеком, с которым нет никакой связи, и будешь испытывать спонтанные оргазмы налево, направо и в центре. Я права?

Я облегченно смеюсь.

— Да. Точно.

— Тем более, что у тебя могут быть некоторые наследственные предвзятости, которые заставляют чувствовать себя немного виноватой из-за всего происходящего. Или, по крайней мере, настороженной?

— Да. — это слово звучит более убедительно, чем планировалось.

— Это совершенно нормально. Абсолютно. Послушай внимательно. Вот тут-то и вступят в игру твои фантазии и собственные желание, какими бы мягкими или экстремальными они ни были, потому что, если мы узнаем, что тебя возбуждает, это поможет выбросить все предрассудки из головы. Это заставит расслабиться и не зацикливаться на том, что происходит на самом деле. Есть ли в этом смысл?

— Да, полагаю, что так. — по правде говоря, в этом есть абсолютный смысл. Потому что смутное удовольствие, которое я испытывала от рук двух моих бывших, было ничем по сравнению с лихорадочным, потным отчаянием, которое я испытываю от своих собственных рук, когда даю своему воображению разрешение отвергнуть все, чему меня учили, и мысленно плыть по фильмам с рейтингом 18+.

— Это станет важным инструментом для тебя, — говорит она, похлопывая по iPad между нами. — У меня есть идея. Есть еще несколько полей, которые я хотела бы включить в твою анкету после нашего разговора. Как ты отнесешься к тому, что я отправлю тебе дополнение по электронной почте? Я бы посоветовала выделить немного времени для заполнения, может быть, выпить бокал вина или надеть красивое нижнее белье. Делай все, что нужно, чтобы чувствовать себя возбужденной, сексуальной и контролировать ситуацию. А затем прислушайся к своему телу и прими во внимание его ответы на вопросы. Понимаешь?

Я кротко киваю и утвердительно хмыкаю.

Она озорно улыбается.

— Прикоснись к себе, прежде чем начнешь, если это поможет. Но не позволяй себе кончить, пока не закончишь. Ты будешь честнее со своими желаниями, если ответишь на эти вопросы, находясь в состоянии возбуждения.

И снова киваю и сжимаю губы.

Не могу поверить, что веду этот разговор с женщиной, с которой только что познакомилась.

Не могу поверить, что рассматриваю возможность применения чего-либо из этого на практике.

Мэдди с ума сойдет, когда я расскажу ей обо всем.

Когда беру свою сумку, а Женевьева провожает меня до двери, мне в голову приходит мысль.

— Могу я спросить о стоимости? Рейф не упоминал об этом.

— Конечно, — говорит она. — Стоило упомянуть об этом. Приношу свои извинения. — она называет сумму настолько бегло, что я моргаю.

— Как это возможно? — спрашиваю я. Понятия не имею о таких вещах, но уверена, что где-то вроде этого полное членство должно стоить пятизначную или шестизначную сумму в год. На то, что она мне цитирует, я бы сходила в спа максимум на пару дней.

Женевьева останавливается и поворачивается ко мне лицом. Она улыбается.

— Во-первых, считай, что это своего рода пробный запуск. Мы были бы рады видеть тебя в качестве полноправного участника после того, как пройдешь программу. А во-вторых — не уверена, как это деликатно выразить. Возможно, у тебя есть какая-то ошибочная теория, что мы делаем одолжение. Но такая молодая женщина, как ты, сногсшибательная и желанная, к которой никогда не прикасались должным образом? Хоть представляешь, насколько это вызовет интерес наших клиентов?

Я пристально смотрю на нее. Вспышка румянца пробегает по моей шее и заливает обе щеки. Это происходит мгновенно. Мы не обсуждали реальные схемы того, как будет проходить курс. По-видимому, это всё происходит после обработки моего интервью и анкеты. Очевидно, мне было интересно, кто эти мужчины. Те, кто помогут мне. Кто прикоснется ко мне руками и губами, как предложил Рейф.

Но ни разу не приходило в голову, что я представляю собой интерес. Что быть неотразимой девственницей, которая располагается как свежее мясо и подчиняется их желаниям, может быть чем-то, что эти неизвестные мужчины могут оценить.

И дорого заплатить.

— Ох, — глупо говорю я.

— Не переживай. — она кладет руку мне на плечо. — Мы тщательно отберём каждого, кто будет взаимодействовать с тобой в рамках программы. Твое благополучие и удовлетворение — наш приоритет. Не сомневайся в этом. Но если ты это сделаешь, ты станешь воплощением всякой фантазии для тех, кому повезет взять тебя в это путешествие — она подмигивает. — Поверь мне, они получат от этого столько же пользы, сколько и ты. Участие в программе «Раскрепощение» — одно из величайших удовольствий, которое мы можем предоставить нашим клиентам.