Рейд в опасную зону. Том 2

Глава 11

Нас держат в сарае, который, кажется, вот-вот развалится от ветра. Пахнет землей, навозом и какой-то горечью — словно здесь долго жгли траву или прятали мертвечину. Пол земляной, плотный, как асфальт, но от сырости ночью становится ледяным. А днем в сарае печет так, что дышать тяжело.

Осмотревшись в помещении, куда нас затолкали моджахеды, перевожу взгляд на парней.

У всех лица серые, как пыль на стенах сарая. Колесников, этот заводила, теперь сидит в углу, молча глядя перед собой. Паша бредит — температура жжет его изнутри. Раненный — это самая большая наша проблема. Потому что без помощи медика, ему не выжить.

Атмосфера гнетущая.

Я чувствую собственную вину за произошедшее, двойное предательство в отряде — это за гранью.

И это не может быть случайностью.

Получается, Коршун здесь замешан с самого начала. Он знал о том, что мы выдвинемся на утро на это задание.

И что? Связался с моджахедами — был их связным… А те подменили нам проводника — на своего Имрана. А настоящего ликвидировали…

Возможно, схема была такой, иначе как они могли ее так разыграть, прямо как по нотам.

Но я же не слепой, видел, что Имран — не тот человек, за которого себя выдает.

Почему повелся?

Думал только о том, что стал слишком подозрительным, перестал доверять людям.

Мать твою!

Командир тут я. Решения принимаю я.

И ошибка, если можно так это мягко назвать, тоже моя.

Что за?!. Но посыпать голову пеплом- не дело.

Сейчас надо думать, как выбираться из этого дерьма.

Думать быстро!

Штурм в нашем положении невозможен. Нас мало, и мы обезоружены.

Чёрт! Как я мог такое допустить?

Нет, думаю не о том.

Надо сконцентрироваться…

Скрипнула и открылась дверь. Стоит моджахед. Он держит подмышкой несколько лепешек и небольшую баклажку с водой.

За моджахедом стоят еще двое с автоматами, нацеленными на нас. Никто не двигается с места, хотя очень хочется пить.

Сколько мы тут просидели? Часов пять или десять? Время тянется тут тягуче, не понять.

Еду кинули нам, как животным прямо на землю. Дверь с грохотом закрылась, и парни подобрали с пола еду.

Лепешки, что нам выдали, черствые, словно камень, пахнут затхлостью. Воду — одну баклажку на два литра — растягиваем на всех, как можем. Но Паше нужно больше. Он стонет, иногда зовет мать, иногда ругает кого-то во сне.

Время тянется, как бесконечность.

Смотрю на ребят, кто-то дремлет, устроившись на циновках прямо на земле. В углу сарая есть немного соломы, кто-то устроился прямо на ней. Другие сидят вдоль стены на земле, упершись спиной о стену сарая.

Ожесточенно смотрю на эту картину.

Лучше погибнуть в бою, чем вот так — быть в положении рабов.

Сжимаю руку в кулак и бью со злостью в стену. Тут же раздается выстрел. Пуля прошивает стену сарая — пролетает на головой.

Все мгновенно пригибаются.

Дело дрянь!

Сегодня же ночью я должен провести разведку, чтобы принять решение — как отсюда выбраться.

С раненным на руках и без оружия. Отчаянная идея, но других нет.

Жестокий урок мне преподнесла судьба.

Снова скрипит дверь и открывается.

— Ты! — тычет меня в плечо автоматом зашедший моджахед.

— Эй, Беркут, пошел! — грубый окрик Имрана перекрывает гул в голове.

Меня вызывают на допрос.

Выводят из сарая, руки связывают и ведут в большой дом.

Имран смотрит исподлобья, будто знает, что ждет меня дальше.

Ведут по двору. Оглядываюсь по сторонам, стараюсь запомнить. Забор высокий, вижу в углу что-то вроде щели в заборе, конечно она мала, но можно ее выломать побольше…

Меня заводят в дом и ведут по коридору, в конце которого темная комната. Допрос начинается сразу — без вопросов, только кулаки. Удар в бок — дыхание сбивает, словно выбросило на камни. Бьют по лицу — кровь из носа, туман в глазах. Старший задает вопросы.

Имран переводит на русский.

— Зачем вы здесь? Какое задание? Сколько вас? — его голос звучит как эхо в черепе.

Я молчу.

Говорить что-либо — равносильно смерти, не только моей.

Бьют еще сильнее. В какой-то момент один из них берет ремень и начинает хлестать по спине. Я кусаю губу, но не кричу.

— Коршун где? — спрашивает Имран, чуть ли не в ухо мне. — Ты видел его?

Я даже немного прихожу в себя.

Коршун от них сбежал?

Обратно подался в воинскую часть?

Что он скажет про отряд? Что мы попали в засаду и нас всех положили, он один остался в живых…

Бред. Кто ему поверит?

Или его как всегда прикроет Хищник. Ну это в том случае, если они заодно…

Коршуна, понятное дело, я не видел. Где он, не догадываюсь.

Молчу.

Меня снова бьют в грудь, по голове, под дых…

После избиения тащат обратно в сарай. Швыряют на пол. Ребята подходят, кто-то подсовывает циновку под голову, но сознание уже уплывает. Очухался через пару часов. Все болит, каждая кость в теле, каждый вдох — как удар в ребра.

Гусев наклоняется надо мной.

— Как ты, Беркут?

Я кривлюсь вместо ответа. Не до разговоров. Смотрю на Пашу — он совсем плох. Рана красная, от нее идет запах — плохой, гнилой. Температура. Он бредит, повторяет.

— Мамка… Не бейте…

Колесников вытирает ему лоб куском рубашки. Глаза у него пустые, усталые.

— Если Пашу не вытащить отсюда, он не дотянет, — говорит тихо.

Сам знаю.

Я должен это сделать — вытащить всех отсюда.

Наступает ночь. Лунный свет пробивается сквозь щели в стенах. Я аккуратно подбираюсь к двери. Замок старый, петли держатся на честном слове. У меня есть кусок проволоки, что я успел спрятать в штанине. Ныряю в темноту и начинаю работать.

Сердце бьется ровно. Но кажется, каждый звук — это шаг охраны.

Замок тихо щелкает, дверь поддается. Выхожу наружу. Воздух прохладный, пахнет пылью и свободой. Я оглядываюсь — в доме все спят.

Но тут слышится хруст — кто-то идет.

— Куда ты собрался, Беркут? — шепот режет тишину. Я оборачиваюсь и…

Вижу фигуру в тени. Сердце замирает. Это не охранник — слишком знакомая фигура, слишком быстрые движения.

Фигура делает шаг вперед, и в слабом свете луны я узнаю Колесникова.

Когда он успел выскользнуть вслед за мной?

— Ты куда? — шепчет он, глядя на меня так, будто я сошел с ума. — Вернись, пока не поздно.

— Не могу, — отвечаю, с трудом подбирая слова. — Пашу нужно спасать. Он не протянет тут.

Колесников оглядывается через плечо. В доме все спят, но напряжение висит в воздухе, как перед грозой.

— Ты хоть понимаешь, что нас всех могут из-за этого положить? — шепчет он, присаживаясь рядом. — А если поймают?

Я молчу. Он тоже. Ветер шелестит травой где-то вдали.

— Ладно, — наконец говорит он, вздыхая. — Если уж собрался, иди. Только сделай все тихо. И, если получится, найди Коршуна. Может, он знает, как вытащить остальных.

Имя Коршуна звучит как выстрел в голове.

Найти его? Да я даже не знаю, жив ли он.

И что такое Сашка несет? Неужели отчаялся настолько, непохоже на него.

Именно Коршун нас сдал, уж явно не для того, чтобы выручать.

Или Колесников думает, что тот просто заигрывал с моджахедами, чтобы остаться вне подозрений, а потом вернуться помочь нам?

Я так не думаю, но киваю.

Колесников исчезает обратно в сарае, оставляя меня одного на холодном воздухе.

Правда, внутри сарая не намного теплее. Там от земляного пола несёт прямо могильным холодом, что плохо действует на психику парней.

Я пролезаю в щель в заборе, предварительно раздвинув ее шире и двигаюсь вдоль кишлака, прижимаясь к стенам зданий.

Кишлак кажется огромным, как лабиринт. За каждым углом — шаги охраны, каждый звук кажется громче, чем он есть на самом деле. И вдруг, за ближайшим поворотом, я слышу два голоса. Один из них принадлежит проводнику Имрану.

— Завтра начнем с другого, — говорит он. — Беркут слишком упрямый.

— А остальные? — спрашивает кто-то с грубым акцентом.

— Остальных ломать легче. Но Коршуна мы так и не нашли. Хотя… надо ломать этого Беркута до конца.

Имран и его напарник уходят. Я выжидаю еще пару минут, затем выскальзываю из-за угла. Мне нужно тихо пробираться по кишлаку.

Искать выход.

Я крадусь вдоль стены, прижимаясь к холодному кирпичу.

Вокруг темно.

Ветер гоняет пыль по узким улочкам кишлака, как будто это сам воздух пытается укрыть меня. Здесь в Афгане ночь — лучший союзник, но и самый коварный враг. Патрульные шаги звучат глухо, как удары сердца — раз-два, раз-два.

Их силуэты мелькают то ближе, то дальше.

Но каждый раз — это угроза разоблачения.

Я считаю про себя. Двое у центрального дома, один на крыше. Вижу блеск ствола — калашников. Они везде, эти моджахеды. Срываюсь с места, пробегаю короткую дистанцию и прижимаюсь к деревянным воротам. Краска облупилась, деревяшки трухлявые. Сердце бьется быстро, но тихо.

Вдыхаю, выдыхаю.

Дом на окраине кишлака — мой единственный шанс. Тихо толкаю дверь. Скрипит. Морщусь, но все равно вхожу. Внутри темно, пахнет овчиной и чем-то кислым. Пол земляной, неровный. В углу комнаты — низкий стол, застеленный тканью, и деревянные полки с металлическими мисками и кувшинами. Я опускаюсь на колено, всматриваюсь.

Тишина. Только слабое покашливание доносится из другой комнаты.

Вдруг дверь сзади хлопает, и в комнату входит афганец. Лет сорока, худой, кожа темная, морщинистая, глаза огромные, блестящие, как у загнанного зверя. Он замирает, видит меня. Его руки дергаются, будто он готов броситься бежать, но ноги не слушаются.

— Тихо, — шепчу, поднимая руку. — Не бойся.

Он медленно кивает, рот чуть приоткрыт. Я замечаю, как его взгляд мечется — на дверь, на меня, на угол комнаты, где в тени что-то лежит.

— Меня зовут Васим, — глухо говорит он, наконец, на ломанном русском.

— Васим? — спрашиваю, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

Он напрягается, затем кивает.

— Ты русский? — его голос хриплый, ломаный, как его русский язык. — Чего хочешь?

— Тихо, — снова говорю. — Здесь патруль. Меня ищут.

— Плохо дело, — бормочет он. — Здесь Фарадж. Главный… моджахед. Его люди везде.

— Есть врач? Лекарь? — спрашиваю.

Васим мотает головой.

— Нет. Только трава, мазь. Ничего больше.

— Кишлак Бану. Сколько километров?

— Десять… Может, двенадцать, — он пожимает плечами, но глаза не отрывает от меня.

Вижу страх, но чувствую и что-то еще. Неуверенность? Ненависть?

Он делает шаг к полке, вытаскивает старую металлическую коробку. Внутри тряпки, крошечные баночки, какие-то травы. Суетливо протягивает мне.

— Это всё, бери. Бери и уходи.

Я принимаю коробку, но не двигаюсь.

— Еда есть? — спрашиваю.

Васим качает головой, но, вздохнув, идет к столу. Достает две свежевыпеченные лепешки, мешочек с чем-то вроде сыра. Ставит передо мной. Пальцы его дрожат.

— Еще нужна вода.

— Вот, — подает баклажку с водой.

— Спасибо, — говорю тихо. — У нас есть раненые. И нам нужен проводник до Бану.

Его лицо темнеет. Он резко отходит на шаг, прячет руки за спину.

— Нет, я не могу. У меня дочь… — он смотрит на дверь, что ведет в соседнюю комнату. — Она одна. Мужа убили моджахеды. Она беременна. Скоро… скоро родит.

В его голосе боль.

Я не сразу понимаю, что он говорит, но слова медленно доходят. Дочь. Беременная. Ситуация хуже, чем казалось.

— Васим, если вы останетесь здесь, они придут за вами. Они убьют тебя, твою дочь. Пойми это.

Он отворачивается. Стоит неподвижно, как статуя, потом вдруг резко оборачивается. Его глаза полны печали.

— Ты не понимаешь. Я не могу! Она… она не дойдет. Уходи!

Я сжимаю зубы. Моя рука лежит на коробке с мазями, но мозг работает быстрее, чем тело.

Что делать? Мне нужно возвращаться к отряду. Мне нужно знать его решение.

Васим боится, но, возможно, страх сделает его сильным союзником. Или предателем.

Тишину разрывает шорох за стеной. Васим резко оборачивается.

— Они идут! — шепчет он, и в его голосе слышится паника.

Я хватаю коробку, лепешку, мешок сыра, баклажку с водой и делаю шаг к окну.

Свет фонарей появляется в щели между досками.

— Васим, выбор за тобой, — бросаю я ему.

Мы замираем, не двигаемся. Сквозь щели в стенах просачивается свет. Вижу тени патруля, слышу глухие голоса.

Васим нервно кивает на соседнюю комнату, предлагая мне укрыться. Но я остаюсь, жду. Тени проходят мимо, голоса стихают. Они уходят.

— Ушли, — выдыхает Васим. Его плечи опускаются.

Я делаю шаг к нему.

— Васим, помоги. Я снова прошу. У нас нет времени.

Внезапно дверь соседней комнаты приоткрывается, и выходит молодая женщина. Лицо овальное, кожа смуглая, глаза огромные, черные, как ночь. Она поправляет шарф на голове, но видно её живот. Беременность на последних сроках. Она что-то говорит Васиму на своём языке. Голос у неё звонкий, но полный упрёка.

— Это моя дочь, — бормочет Васим.

Женщина не смотрит на меня, только на отца. Она спорит с ним, её руки резко жестикулируют. Слышу лишь обрывки непонятных слов.

Похоже, она не согласна с его решением.

— Что она говорит? — спрашиваю.

Васим бросает взгляд на меня, потом на неё. Видно, что он разрывается. Наконец, тихо произносит.

— Она боится. Думает, что из-за тебя нас всех убьют. Но… ты прав. Они всё равно придут. Надо что-то делать.

Женщина смотрит на меня, и впервые в её глазах я вижу не только страх, но и вызов. Она говорит что-то ещё, но отец только качает головой.

— Уходи, — шепчет Васим. — Я подумаю, что можно сделать. Уходи, пока не поздно.

В его голосе нет уверенности, но есть решимость. Я молча киваю и направляюсь к выходу, чувствуя на себе взгляд его дочери.

Что-то в этом взгляде говорит мне, что история здесь не закончена. Я выхожу в ночь, зная, что возвращаться сюда может быть опасно.

Сквозь тьму кишлака я двигаюсь, словно тень, каждое движение выверенное и тихое. Под ногами шуршит сухая пыль, а впереди только редкий свет от масляных ламп в домах местных. Сердце гулко бьется в груди, но я сосредоточиваю внимание на каждом своем шаге.

Путь обратно к ребятам лежит через узкие улочки, где за каждым углом может скрываться опасность.

Слева я слышу тихий разговор на дари. Затаился, прижался к стене глинобитного дома. Двое местных мужчин, вооружённых, неспешно обсуждают что-то, явно не подозревая о моём присутствии.

Пропустив их, я осторожно двигаюсь дальше. Вдали залаяла собака, и я замираю.

Наконец, все стихло.

Добравшись до сарая, стучу три раза, затем ещё два — условный сигнал. Замок быстро открывается, и меня втягивают внутрь.

Там, в полутьме, сидят мои ребята. Измученные, но все живые. Я разворачиваю свёрток с едой и водой, которые удалось добыть. Куски свежего хлеба, немного сыра, бутылка мутной воды — мало, но достаточно, чтобы поддержать силы.

— Вот, Сашка, обработай рану Паши, — протягиваю ему коробку с мазями и лекарством.

Он берет коробку, достает из нее препараты, и приступает к делу.

— Васим, афганец, — начинаю я, говорю тихо, но уверенно. — Он не просто торговец. Знает окрестности, как свои пять пальцев. Если бежать, то только с ним. Иначе заблудимся, а эти… — я киваю в сторону, где находится дом моджахедов, — нас догонят.

Замолкаю.

— Но Васим еще не уверен. У него дочь на сносях.

Смотрю в сторону Пашки.

Он лежит неподвижно. Лицо серое, глаза воспалённые. Ему становится всё хуже, это очевидно.

Чувствую комок в горле — если не уйдём быстро, он просто не выживет.

— Завтра ночью, — говорю я. — Уходим. Здесь оставаться нам нельзя.

Парни кивают, понимая, что других вариантов нет.

Но ещё предстоит дождаться завтрашнего дня, и каждый час наполнен тревогой.

На рассвете меня снова вызывают на допрос.

Двое грубо вытаскивают меня из сарая и тащат в дом, где уже ждет тот самый командир, в тюрбане с хмурым взглядом. Фарадж.

— Кто вы такие? Зачем пришли в нашу землю? — его голос низкий, давящий.

Я молчу.

Тогда он бьёт. Кулаком, потом ногой…

Вопросы сыплются, но я молчу.

Они хотят знать, сколько нас, какие задания, кто командует.

Я знаю — нельзя сломаться, иначе это конец.

Два часа— каждый удар отдаётся болью в голове и теле. Я уже не чувствую лица, только огонь боли. В какой-то момент меня бросают на пол, и я теряю сознание.

Очнулся уже ночью, лежа на циновке в сарае. Парни собрались вокруг, шепчут, пытаются привести меня в чувство.

— Всё, уходим! — придя в себя, первое, что шепчу я, с трудом разлепляя губы.

Дальше действуем четко по моей команде.

Выбираемся из сарая, вырубаем охранников, разоружаем их. Пробираемся вдвоем — я и Гусев, в дом, где ещё днем заметил наше оружие сваленное в углу темной комнаты.

Забираем его.

Тихо выскальзываем один за другим, передавая на руках лейтенанта Панина, с территории дома.

Пробираемся темными улочками на другой конец кишлака. Все идет по плану.

Лишь бы Васим согласился.

Настойчиво стучу в дверь его дома. Никто не откликается.

Испугался…сбежал…

Мать твою! Что теперь делать?..