Рейд в опасную зону. Том 2

Глава 8

В Афганистане в апреле 1984 года была проведена Панджшерская операция.Но часть отрядов моджахедов сумела уйти. Противник вышел в долину Андараб и ушёл к перевалу Саланг.

Наша разведка преследовала их. Но поиск успеха не принёс. 5 мая операцию завершили.

Имея свою сеть агентуры в Кабуле, моджахеды до начала боевых действий получили данные о всех планах правительственных и советских войск.

Они подготовили позиции своих отрядов, заминировали пути наступления, организовали засады по пути продвижения советских и правительственных войск.

Несмотря на это, операция в целом была признана успешной — инфраструктура моджахедов, созданная за время перемирия 1983–1984 годов, была разрушена.

Панджшер временно, но стал безопасной зоной — наши получили контроль над ущельем.

В 1982 году для частичного контроля над Панджшерским ущельем, чтобы блокировать сквозной проход по нему, были сформировали усиленные сторожевые отряды. Были размещены советские гарнизоны в Рухе и Анаве.

После окончания операции 1984 года в июне сформировали в Рухе более крупный гарнизон, чем он был ранее для того, чтобы не допускать душманов к трассе Кабул — Хайратон.

Это позволило обеспечить контроль сквозного прохода через ущелье.

Но гарнизон в Рухе оказался в блокадном положении. Были и людские потери из-за постоянных огневых контактов с противником.

В результате полк с боями был выведен оттуда 26 мая 1988 года. Одновременно вывели и гарнизон из Анавы.

Военных рассредоточили по сторожевым заставам на трассе Кабул — Хайратон со штабом в г. Джабаль — Уссарадж.

В офицерской столовой пахнет сладким чаем, свежеиспечённым хлебом и чем-то ещё родным, домашним, будто на минуту мы вернулись из раскалённого Афгана в уютную кухню где-нибудь в средней полосе. Светлана, наша повариха, хлопочет у стола с видом хозяйки, устраивающей званый вечер.

Молодая женщина, ей, наверное, лет двадцать пять, с добрым круглым лицом, слегка покрасневшим от жары и забот, в белом халате и с белым платком на голове, который едва сдерживал её выбивавшиеся русые волосы.

Колесников разомлел, отпустил ремень и завел свои фирменные шуточки.

— Гусев, тебе не кажется, что Светлана на тебя поглядывает? Вот видишь, как тарелку тебе поближе пододвинула! Это знак, брат.

Гусев смущенно хмыкает, а Светлана мечет в сторону Колесникова взгляд, от которого в горах могла бы сойти снежная лавина.

— Шутник нашелся! Ешь давай, пока не передумала вас баловать.

Я молчу. В голове жужжит, как надоедливый комар, мысли расползаются. Плечо тянет тупой болью, а теплая липкая тяжесть на рукаве напоминает, что что-то с этим придется делать.

— Вот, парни, всё для вас, — говорит она с улыбкой, расставляя перед нами стаканы с горячим чаем и тарелки. Айва, хлеб, варенье… персики, глядите, из Союза нам привезли. В честь вашей победы. Знали, что будет праздник.

Настроение особо праздничным, конечно, не назовешь. И есть на это целый ряд причин.

Смотрю на парней.

Колесников, как всегда, в своем амплуа.

— Светлана, а это, случайно, не с вашего огорода? — шутливо подмигивает он, держа в руках лепёшку.

— У меня, Сашка, в огороде только кабачки, да и те давно съели. — Она хмыкает, но в глазах блеснуло одобрение. Её, кажется, забавляют его попытки щегольнуть остроумием.

Гусев, угрюмый как обычно, тоже улыбнулся и вполголоса добавил.

— Вот бы Светлану к нам в батальон, сразу бы мир наступил. Все воевать перестали бы и начали обедать.

— Конечно, — подхватил Колесников. — Светлана одной рукой борщ разливает, другой пулемёт перезаряжает. А ты, Гусев, ей патроны подносишь.

— Ешь давай, фантазёр! — оборвала его повариха, но в голосе не было и намёка на злость.

Я молчу, разглядывая кусок лепёшки. Шутки Колесникова всегда находят отклик у остальных, но у меня сейчас нет ни настроения, ни желания смеяться. Плечо тянет, а гул в голове перебивал разговоры.

Светлана замечает моё состояние.

— А ты чего такой тихий, Беркут? Не ранен ли?

— Всё в порядке, — отзываюсь я.

Колесников кивает в сторону моего плеча.

— У него кровь на рукаве, я давно заметил. Просто Беркут у нас герой молчаливый.

Гусев хмыкает.

За соседним столом молодые лейтенанты что-то бурно обсуждают. Молодёжь, недавно из училища, сидят с прямыми спинами, стараясь выглядеть важными. Только прибыли в часть. Один рассказывает другому.

— Наш-то, представляешь, в штаб опять бумаги понёс. А я ему говорю — Давайте хоть раз в бой сходим. А он — «Успеется, лейтенант, войны на всех хватит».

Второй ухмылялся, помешивая чай.

— Ты что, геройствовать захотел? Подожди, ещё успеешь на ордена налететь. Скоро всех нас отправят туда.

Я слушаю вполуха, всё больше замечая, как Светлана ловко управляется — то салфетки пододвинет, то чайку подольёт. Она будто знает, что нужно каждому, и кажется, даже молодые лейтенанты, такие важные минуту назад, смотрят на неё с благодарностью.

Колесников, впрочем, не унимается.

— Света, ты нас с Гусевым совсем не жалеешь. Кормить так вкусно — это же пытка, понимаешь? Мы из-за тебя из формы скоро вырастем.

— Ну так вон на складе, где получаешь, выбери форму побольше себе. А мне что — только спасибо скажете, я и довольна.

— Света, — говорит Гусев, — Ты Беркуту налей чаю покрепче. У нас Беркут такой — пока на нём шкура держится, он к врачу не пойдёт.

— Верно, — поддерживает Сашка, — Беркут только в крайнем случае обращается. Но сейчас — именно такой случай. Не хватало еще, чтобы инфекция попала в рану. Надоело уже конечности тут терять. Давай, уж, товарищ капитан, навести медсанчасть. А то я уже начинаю нервничать.

Светлана с беспокойством смотрит на меня.

— Ты, Беркут, всё же в медсанчасть сходи.

Я поднимаюсь с места, понимая, что сопротивляться бесполезно. Да и что-то меня начинает развозить чуток. Шутки Колесникова, разговоры, чай — всё это смазывается, будто фотография, потерявшая резкость.

Шагаю за дверь, оставляя позади тепло и свет столовой, чувствуя, как вечерний воздух обжигает кожу прохладой.

Иду по базе, повсюду слышны голоса, сегодня после боя никто никого не строит.

В медсанчасти тихо.

Меня встречает молоденькая медсестра. Похоже, прибыла на место убывшей в другую воинскую часть — Леночки.

Мне не до знакомств. Плечо ноет. Но несмотря на это, не могу не отметить, что девчонка, что надо.

— Проходите в кабинет, товарищ капитан, — с легкой улыбкой говорит она. — Я Клава. Новая хирургическая медсестра. — А вас как зовут?

— Беркут, — сухо бросаю я.

Клава. Молодая, светловолосая. Глаза — как два синих горных озера, в которых, кажется, отражается солнце. Она поправляет халат на тонкой талии, кивает мне.

— Проходите, товарищ Беркут. Сейчас доктор придет, вас осмотрит. Давайте я помогу вам снять рубашку.

Тянет ко мне руки. Резко отодвигаю ее от себя. И начинаю сам раздеваться до пояса.

Клава смотрит на меня, не отрываясь.

— Какое атлетический торс. У вас все десантники такие красавцы?

Ничего не отвечаю. Хмуро смотрю на нее исподлобья.

Молоденькая, светловолосая, с густыми косами, уложенными в строгий пучок, но это не делает её старше. Глаза — васильки, яркие, с искрами какого-то едва уловимого озорства, что сразу притягивает. На ней белоснежный халат, чуть великоватый, рукава закатаны до локтей.

Через пару минут в кабинете появляется хирург.

Меня сажают на старый деревянный стул. Хирург, пожилой, с лицом, где каждый морщинка как боевой шрам, деловито подкатывает столик с инструментами.

— Ну, товарищ капитан, придётся потерпеть, — говорит он сухо. — Обезболивающего нет, всё на фронт ушло.

— Терпел раньше, потерплю и сейчас, — отрезаю я, чувствуя, как мышцы напрягаются ещё до того, как он касается раны.

Он направляет свет лампы прямо на меня. Внимательно рассматривает рану.

— Не смертельно. Будем вытаскивать осколок прямо здесь, вон он торчит, — кивает на плечо.

Рука доктора уверенная — он быстро обрабатывает рану. Клава мгновенно становится серьезной. В воздухе пахнет спиртом, йодом и немного потом. Когда скальпель касается кожи, я не моргаю, но мышцы сжимаются сами собой.

Клава подаёт ему пинцет и стерильные материалы, а сама встаёт рядом. Замечаю её взгляд — сосредоточенный, но с лёгкой тенью улыбки.

— Держитесь крепче, — шутливо бросает она. — Мы вас тут не бросим.

Когда хирург начинает вытаскивать осколок, я стискиваю зубы так, что челюсть трещит. Боль едкая, жгучая, словно кто-то железом выжигает рану. Смотрю прямо перед собой, но уголком глаза вижу, как Клава то и дело скользит взглядом по моему лицу.

— Вы настоящий герой! — произносит она почти шёпотом, когда хирург, наконец, справляется с осколком и принимается обрабатывать рану.

— Герой? — хриплю я, пытаясь отвлечься от боли. — Это вы героям хвалебные песни поёте, пока они на стуле корчатся?

Она смеётся звонко, но мягко.

Её руки лёгкие и аккуратные. Когда она накладывает повязку, мне даже кажется, что боль немного утихает. Но я уже знаю, что это не бинты. Это её особенная лёгкость.

Клава тем временем суетится рядом. Что-то мурлычет о том, как хорошо держусь.

А глаза её…

Да, она смотрит прямо на меня. Улыбается уголками губ, но взгляд выдаёт — ей не просто интересно, я нравлюсь ей.

В этот момент широко распахивается дверь.

В кабинет врывается Маша Озерова.

Её щеки пылают, глаза метают молнии. Она замирает, увидев, как Клава склонилась надо мной.

— Ты что, уже здесь хозяйка? — выпаливает Маша, сверля Клаву взглядом.

Клава не смущается ни на секунду.

— А вы, простите, кто? Пациент или просто зритель?

— Я — подруга, — Маша делает шаг вперёд, скрестив руки на груди. — Если ты думаешь, что можешь всех тут очаровать, то это зря.

Клава выпрямляется и смотрит на Машу с холодным вызовом.

— У нас тут медсанчасть, не танцы на клубной вечеринке. Если у вас вопросы к товарищу капитану, дождитесь за дверью.

— Ах вот как! — Маша бросает взгляд на меня, в котором читается — «А ты что, молчишь?»

А я молча наблюдаю.

Потом делаю то, что даже сам от себя не ожидал — усмехаюсь.

— Клава права, Маша. Здесь хирургический кабинет. Почти стерильный.

Но Маша застыла, как статуя, и не покидает кабинет. Походу собирается превращать его в поле боя.

Клава смотрит на меня спокойно.

— Вот так, товарищ капитан. Мы с вами, кажется, начинаем понимать друг друга.

Я хочу по-мужски помочь Клаве. Но получается так себе.

— Маша, мы всё уже с тобой обсудили, — ровно говорю я, намекая на наш последний разговор, что отношений у нас с ней не будет.

Она, словно не слышит меня,

Я оборачиваюсь к Клаве.

— Спасибо, вам, Клава. Вы настоящий профессионал.

— Беркут, пожалуйста, обращайся ко мне на «ты», — мягко улыбается она.

— Хорошо, Клава, приду в следующий раз на перевязку, буду обращаться на «ты».

Её щеки розовеют, а Маша только сильнее стискивает кулаки.

Ну, начинается! Что за…?

Доктор быстро покидает кабинет, я выхожу вслед за ним в коридор.

И сразу натыкаюсь на Колесникова и Гусева. Они стоят, подпирая стену, явно в предвкушении.

— Ну ты, Беркут, дал жару, — Сашка подмигивает. — Одна туда, другая сюда. Ты точно не командир гарема?

— А что Клава? — тут же подхватывает Гусев. — У вас теперь с ней серьёзно?

— Достали вы, — отмахиваюсь я.

Колесников ухмыляется.

— Ну, смотри, Беркут, Маша не из тех, кто успокоится. Сейчас весь полк услышит, что ты двух медсестёр окрутил.

Эта их болтовня заставляет меня замереть на секунду. Я уже предвижу, как эта история разрастается и превращается в очередной казус.

— А вы собственно здесь зачем?

— Да вот узнали, что тут появилась новая медсестра Клава, хотели познакомиться. А ты, Беркут, как всегда опередил, -ухмыляется Сашка.

— Что за ерунду ты несешь? Сами меня отправили в медсанчасть.

— Ну ты Беркут, конечно! — Колесников смеётся, хлопая меня по спине. — Зачем тебе две пассии сразу?

— Какие пассии? У тебя воображение, Сашка, как у поэта.

— Воображение? Да ты бы видел, как они на тебя смотрят!

Он шутит, а мне вдруг становится совсем не до смеха. Из кабинета доносятся приглушённые голоса Клавы и Маши. Чую, там сейчас разразится что-то совсем не к месту.

Колесников наклоняется ближе.

— Ставлю десятку, что, не только Маша с тебя глаз не спустит. Чую, Клава тоже крепко за тебя зацепилась. Так что, Беркут, выбирай, пока не поздно.

Я молча смотрю на дверь медкабинета, и внутри что-то щёлкает. Может быть, мне пора уже вмешаться?

Да, нет, пусть сами разбираются!

Разворачиваюсь и иду на выход.

Выхожу из медсанчасти, чувствуя, как бинты на плече начинают немного стягивать рану. Грудь всё ещё тяжёлая, как после удара, не только от боли, а от того, что всплывшие в голове воспоминания накрывают волной.

Пахнет пылью, раскалённым солнцем и гарью. Вроде уже несколько часов прошло, а запах боя всё ещё где-то тут, впивается в кожу, в одежду.

У входа стоит замполит, подполковник Григорьев. Высокий, худой, с лицом, на котором застыли суровость и усталость одновременно. Его всегда можно было найти рядом, когда нам приходилось возвращаться после самых тяжёлых операций. Сейчас он стоит, опираясь на перила крыльца.

— Беркут, — зовёт меня, не оборачиваясь, как будто знает, что я выйду именно сейчас.

Я подхожу ближе, стою молча. Григорьев бросает окурок на землю, тушит сапогом, затем смотрит на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Как ты? — спрашивает он, как будто это имеет значение.

— Нормально, товарищ капитан. Плечо подлатали. Жить буду.

Григорьев хмурится, кивает на дверь санчасти.

— Это хорошо. Но мне сейчас больше важно другое. Что там случилось? Почему у нас такие потери?

Я тяжело вздыхаю.

— Мы уже начали завершать, — начинаю, глядя куда-то в сторону, чтобы не видеть выражение его лица. — Приказ об отмене операции поступил с задержкой. Усачёв… Пашка… он чеку выдернул. Растерялся.

Замполит медленно поворачивает голову, смотрит на меня пристально.

— Рядовой?

Я киваю.

— Старшина Болотов Иван видел это. Бросился на Пашку. Они оба… Там. Остались. Спасли всех остальных.

Слова застревают в горле. Перед глазами снова встаёт та картина.

Иван Болотов, всегда собранный, строгий, буквально выбросивший автомат, чтобы успеть накрыть собой гранату. Грохот, осколки, крики — и тишина.

Подполковник Григорьев медленно переводит дыхание, как будто боится, что если заговорит сразу, то сорвётся. Потом сжимает кулаки, но по его голосу слышу, как он держит себя в руках.

— Болотов… Человек с огромной буквы. До последнего был старшиной. А Усачёв…

Гляжу на замполита.

— Пашка молодым был. Только из учебки. Не выдержал, -говорю я.

Григорьев кивает, словно только что сложил в голове пазл, но видно, что ответ его не устраивает.

— Двое их было, — добавляю я. — Мы вытаскивали раненых, прикрывали отход, а потом этот крик… Всё слишком быстро.

Григорьев молчит, а потом медленно говорит, глядя куда-то поверх моей головы.

— Это надо будет правильно оформить. Ты понимаешь?

— Понимаю, — отвечаю резко.

Но в голосе у меня звучит какая-то злость. Правильно оформить — как будто можно. Как будто слова на бумаге могут вернуть тех, кто остался там.

Замполит снова долго смотрит в сторону горизонта.

— Спасибо, Беркут. Тяжело это, очень тяжело. Но ты держись. Ты нам нужен.

Я киваю, молчу. Нужен? Бывает ли кто-то нужен после такого?

— Товарищ капитан, вас вызывает подполковник Власов, — слышу голос рядового рядом с собой.

Ну, конечно! Как же в такой день и без особиста.

Стою перед дверью. Глухо стучу. Слышу недовольное.

— Входите!

Толкаю дверь. Кабинет тесный, пропахший табаком. Власов сидит за столом, сложив руки на груди.

— Капитан Беркутов? — спрашивает, хотя прекрасно знает, кто я.

— Так точно.

— Присаживайтесь, — кивает на стул напротив.

Сажусь. Власов тянется к папке на столе, медленно переворачивает страницы, как будто специально тянет время.

— Беркут, объясните-ка мне, — начинает он, глядя поверх очков, — Что у вас там произошло в Панджшере? Я уже не говорю о больших потерях. Но потери в собственном подразделении, и даже не от рук противника — это полный беспредел! И я начинаю привыкать к тому, что там, где зона твоей ответственности — душманы беспрепятственно уходят от возмездия. Как прикажешь всё это понимать?..

Моя другая АИ

Я попал в СССР. Я журналист, работаю внештатным корреспондентом в «Правде». В охоте за сенсацией перешел дорогу спекулянтам и уголовникам. На меня открыли охоту https://author.today/reader/385057/3551377