Рейд в опасную зону. Том 2

Глава 15

Город живёт своей жизнью, шумит, пахнет выхлопами и горячими пирожками с уличных лотков. Гляжу на прохожих. Время от времени ловлю себя на мысли, что все эти люди кажутся мне чужими.

Не здесь и не сейчас, где-то в другом мире, на другой частоте. А я всё ещё там, в песках.

Сижу на скамейке в небольшом московском сквере.

— Беркут! — доносится знакомый голос.

Сашка Колесников идёт ко мне, как всегда улыбчивый, развязный, будто и не было Афгана, духоты, выжженной земли и чёрного едкого дыма.

Если бы даже на нем не было формы десантника, то походка всё равно бы выдавала, что он десантник до мозга костей.

— Ты где пропадал? — спрашиваю, поднимаясь навстречу.

Он усмехается, хлопает меня по плечу.

— Да отлучился на полчасика. Девушку одну встретил по имени Лена, — закатывает глаза к небу, типа офигенная девчонка. — Ну, не мог же я мимо пройти. Ты ж меня знаешь.

— Знаю. Полчаса, говоришь? Да я тебя больше часа жду. Черте что, уже подумал из-за…

— Жены что ли? — обрывает меня Сашка. — Беркут, да брось ты! Жизнь налаживается!

Смеется, а глаза грустные.

Мать твою! Вижу же я.

Походу, ему реально психотерапия нужна. Девушка, так девушка! Мои нервные клетки не в счёт.

Сашка пожимает плечами, достаёт из кармана клочок бумаги.

— Смотри, телефон дала. Я парень теперь холостой, могу себе позволить.

Качаю головой.

— У тебя, Колесников, всегда всё просто. Только вот не Леной ты меня подставляешь, а тем, что не вовремя появляешься.

Сашка вмиг становится серьезным.

— Всё, Беркут, хватит ворчать. Поехали! Возьмем билеты на поезд — гостем будешь у меня дома.

Добираемся городским транспортом до вокзала.

Казанский — величественный и шумный, как всегда. Здание с башнями, похожими на кремлёвские, украшено арками и колоннами. Огромные часы на главной башне отсчитывают минуты до отправления. Суета вокруг — люди с чемоданами, уставшие и торопливые.

Мы идем в кассы, выстраиваемся в очередь за билетами. Оба в форме — спецназовские кители чистые, но с характерной вытертостью на локтях и плечах. Никто на нас не обращает внимания.

Да уж, Москва — особый город. Никому до тебя нет дела. Не считая только, патрульных.

Купив билеты, смотрю на часы. Скоро отправление поезда.

Надо спешить.

На перроне пахнет углём, металлическим налётом рельсов и чем-то сладковато-дымным — это запах горячего чая из вагонов-ресторанов. Тележки на колёсах скрипят под тяжестью сумок, а по громкоговорителю объявляют отправления.

Поезда стоят на путях, длинные, тёмно-зелёные, с белыми полосами по борту и надписью пунктов прибытия на вагонах. У каждого второго окна сидят пассажиры, выглядывая наружу. Наша проводница, молодая женщина с заплетённой косой и в форме, с кокетливой улыбкой проверяет билеты, кивает нам.

— Девятое купе.

Внутри вагона прохладно. Полы натёрты, пахнет чем-то химическим, смешанным с привычным для поездов ароматом дерева и старой обивки. Сиденья мягкие, с красноватым оттенком, покрытые простыми, но аккуратными чехлами. У окон — занавески, слегка потёртые, но чистые.

Мы сели, вагон начал покачиваться, и поезд двинулся. Сквозь окно сначала мелькали ряды товарных вагонов и низкие склады, потом городские окраины — длинные многоэтажки, ряды гаражей, пустыри с сиротливыми деревьями. Постепенно бетон сменяется зеленью — леса, поля, перелески.

Небо ясное, солнце светит, окрашивая горизонт. На мгновение я забываю обо всём, наблюдая за тем, как природа за окном живёт своей тихой жизнью.

В нашем купе попутчики. Семья с ребёнком и пожилой мужчина. Ребёнок уснул, женщина молчит, а старик не против перекинуться словом-другим.

Диалог сам по себе потёк. И про службу, и про жизнь, и про тех, кого больше нет.

— А вы откуда, хлопцы? — спрашивает пожилой мужчина, прищурившись.

— Из Афгана, — бросаю, глядя в окно.

— Ох, тяжко вам там, — вздыхает старик. — Сын у меня тоже служил, но не дожил…

Из соседнего купе послышался шум — громкие голоса, женский вскрик. Мы с Сашкой переглянулись. Не сговариваясь, я встаю.

— Сиди. Я сам разберусь.

Открываю дверь соседнего купе — картина неприятная. Два здоровенных мужика, явно подшофе, к девушке прицепились. Один за руку хватает, другой, глядя на нее, ухмыляется.

— Успокоились быстро! — говорю, вставая в проходе.

Они оглядываются, видят форму, но наглости не теряют.

— Ты кто такой? — рычит один.

— Тот, кто вас сейчас в чувство приведёт.

Они поднимаются, начинают выпирать грудь, но я первым делом хватаю ближнего за запястье и заламываю руку. Резкий рывок — и он летит в сторону двери. Второй бросается, но промахивается, а я подсекаю его ногой. Он валится на пол, но пытается встать. Сверху добавляю локтем по плечу — не больно, но хватает, чтобы успокоился.

— В тамбур! — киваю обоим, поднимая первого за шиворот.

В тамбуре продолжается недолгая разъяснительная работа. Пару апперкотов, один контрольный толчок спиной в стену — и оба едва стоят, опираясь друг на друга.

— Всё-всё, командир, поняли! Больше не будем! — мямлит один.

— Тогда пошли!

Возвращаемся в купе. Оба молчат, как нашкодившие школьники, стараются не смотреть на девушку. Проводница тут же пересаживает её в другое купе.

Старик из нашего купе хмыкает, кивая мне.

— Молодец, сынок, вступился. Девчонок обижать — последнее дело.

Сашка ухмыляется.

— А говорил, сиди… Ну, ты как всегда, Беркут.

Мы расселись, но я чувствую, что напряжение ещё держит. Вдруг старик неожиданно произносит.

— Знаете, парни, это всё хорошо, конечно. Только вот не все будут вам благодарны за такие дела.

— Это как? — спрашиваю, глядя на него.

— А вот увидите. Жизнь не всегда благодарит героя.

— Жизнь все расставит по своим местам, — бросаю я и отворачиваюсь.

Его слова будто бросают тень в вагон, и я ловлю себя на том, что вновь смотрю в окно. Поезд набирает скорость, и тишина тянется, как туго натянутый провод. Только теперь я думаю не о том, что будет на месте, а о том, кто ещё может встретиться на этом пути.

Прибываем на станцию назначения.

— Ну, бывайте, попутчики! — прощаемся с соседями по купе и выходим из вагона.

Ночь спустилась над землю.

На крохотной станции поезд стоит две минуты, достаточно, чтобы сойти. Но больше здесь делать нечего, тем более ночью.

— Ну, Сашка, что будем делать? На вокзале заночуем?

— Нее, Беркут. Тут близко уже, попутку поймаем.

— Давай!

Первый же грузовик тормозит возле нас.

В темноте только тени от фар грузовика мелькают в деревьях. Мы с Сашкой сидим в кузове, привалившись к холодному борту. Грузовик трясёт, на каждой кочке я стараюсь держать равновесие.

Время давно сбилось. Сколько мы уже в пути? С Казанского вокзала уехали утром. Часы на руке показывают почти десять вечера. Ещё час назад бросали монетки, чтобы водитель нас подобрал. Повезло. Подобрал первый же.

— Беркутов, чего ты молчишь? — Сашка толкает меня локтем в бок. — Сразу говорю, жену видеть не хочу. Пройдём ночевать к бабе Любе — а что? Жена меня не ждет. А если пойду, за себя не ручаюсь — обоих на…

— Сашка, завязывай давай! — обрываю я. — Не зачем тебе к ней идти, она сделала свой выбор. Ты — свой.

— Есть одно «но», Беркут! Сын там у меня — Славка, восемь лет пацану, — затягивает он, голос ломается. — Эта с…ка написала, что у Славки новый отец — Валера. Представляешь?

Сашка закипает. Вижу, как его лицо краснеет в темноте, кулаки сжимаются.

Молчу, слова тут лишние. Думаю, только о том, хорошо, что вместе поехали, иначе натворит он дел сгоряча, сам потом огребет по полной.

Грузовик сворачивает на просёлочную дорогу, и мы оба едва не летим на пол.

Через час нас выбрасывают на окраине посёлка. Грузовик уезжает, оставляя нас среди тишины и звуков сверчков. Темно. Тихо. Вдалеке мелькает свет в одном-единственном окне.

— Это баба Люба, моя бабушка, — Сашка говорит, уже немного остыв. — Пойдём.

Мы шагаем к дому, и с каждым шагом я ощущаю, как напряжение в воздухе растёт.

Что там нас ждёт…

Баба Люба не спит, словно чувствует ее сердце, что Сашка едет.

Едва он берётся за ручку калитки, как она выбегает на крыльцо, всплескивает руками.

— Саша! Живой! Господи, Настя сказала, что у тебя одной ноги нет, — закрывает рот руками.

Мы уже стоим возле нее.

Крутит она Сашку, щупает его ноги, в глазах стоят слезы.

— Да что же, это такое творится? Война проклятая! Что с людьми делает? Зачем же Настя такое мне сказала, я же едва перенесла. Думаю, главное живой остался… Все жду, не будешь же ты с одной ногой воевать, а ты все не едешь, родненький…

Сашка обнимает бабушку, шепчет что-то ей на ухо. Баба Люба плачет от радости. Я стою в стороне, не вмешиваюсь. Это их момент.

— Баба Люба, слушай, ты иди к Насте. Приведи Славку сюда. Только не говори, что я приехал, ладно? — Сашка шепчет так, чтобы слышала только она. Но шепот такой горячий, что слышу и я.

Баба Люба ахает.

— Как же, Саша! Не даст она сына мне на ночь глядя. Знаешь же, какая Настя! А Валера…

— Пусть попробует не дать! — Сашка рычит так, что мне становится не по себе.

Баба Люба молча кивает и уходит в ночь.

Мы с Сашкой стоим на крыльце. Он нервно курит, глядя вдаль.

— Ты же бросил, — напоминаю я.

— Бросил. А вот сегодня, снова сорвался. Жизнь дерьмо.

Не докурив, всё же бросает сигарету.

Тишина. Только слышно наше жесткое дыхание. Полчаса тянутся как вечность. Наконец, в темноте мелькают фигуры. Баба Люба возвращается, ведёт за руку маленького мальчика.

Свет лампочки у дома падает на его лицо. Славка. Копия Сашки, только взгляд другой — детский.

— Папка! — Славка бросается к Сашке, обнимает его за шею. Сашка прижимает сына к себе, гладит по голове.

— Славка, Славка…- шепчет Сашка.

— Папа, ты не уходи! Пожалуйста. Мама говорит, что ты плохой… И что Валера мой новый папа. Он меня обижает! Я не хочу нового папу…

Сашка вздрагивает, словно его ударили. Отстраняет сына, смотрит в глаза.

— Как обижает? Что делает, Славка?

— Кричит. И… подзатыльники дает.

Сашка срывается с места, как пуля. Я хватаю его за плечо, но он вырывается.

— Погоди, — говорю, — Сашка, стой! Давай обсудим, надо подумать.

— Нечего думать! — бросает он, перескакивая через забор. — Разберусь сам!

Баба Люба хватает меня за рукав.

— Пусть идёт. Это их дело.

Сашка исчезает в темноте, где-то вдалеке хлопает дверь. Тишина снова заполняет пространство, но теперь она другая. Натянутая, как струна.

Баба Люба крестится и шепчет.

— Господи, помоги им…

Мы остаёмся ждать на крыльце. Где-то за деревьями слышны голоса. Шум. И вдруг… тишина. Славка тянет меня за руку.

— Дядя, ты тоже пойдёшь? Там мой папа.

Сердце гулко стучит.

Что там происходит?

— Баба Люба, — тихо спрашиваю, — а где Сашкин дом?

Она отворачивает платок от лица, глаза блестят в полумраке.

— На конце улицы, Беркут, — отвечает, глядя, словно мне прямо в душу. — Настя там с этим своим Валеркой. Сашка, небось, опять вспылит…

Выхожу со двора.

Деревня окутана тишиной, лишь изредка доносится лай собак да стук топора с другого конца поселка. Иду по улице, стараясь не шуметь.

Ночь тяжелая, влажная. Кажется, что воздух гудит от напряжения. В голове крутятся мысли, зачем Сашка туда пошёл, затеять с ней тот разговор? Или просто прийти на своих двоих — и посмотреть ей в глаза?

Память короткими вспышками выдает лица товарищей, боевые операции. Но это — не Афган, это — другое поле боя. Мирное, здесь нельзя резких движений.

И главное, здесь нельзя себя уронить Сашке, нужно уйти с достоинством.

Подхожу к дому.

Большой, крепкий, видно, Сашка вложил душу. Все сделано аккуратно — крепкий забор, рамы выкрашены, даже на крыше металл блестит. Дом как символ его прежней любви, а теперь — гнездо для чужого мужика.

Захожу во двор.

Лампочка над крыльцом светит тускло. Вижу Валеру. Избит, сидит на лавке, одной рукой держится за бок, другой прикрывает лицо. Шея красная, рубашка порвана. Вид у него жалкий. Ему лет тридцать пять, щетина пятнами, один глаз опух так, что почти не видно. Сашка, конечно, постарался.

Настя стоит у двери, плачет. Глаза красные, волосы растрепаны.

— Прости меня, Саша, — шепчет она. — Бес попутал. Мне написали, что ты ранен, я…

Сашка стоит перед ней, словно скала. Его лицо — камень, на губах горькая усмешка.

— Настя, мне на тебя плевать! — говорит он жестко. — Но, если еще раз этот твой Валерка хоть пальцем тронет Славку — пощады обоим не будет. Поняла?

Она кивает, собирая волосы в гульку, закалывает шпильками. Не хочу даже думать, за каким занятием застал их Сашкин приход.

Лишь бросив взгляд на происходящее, понимаю, как у Сашки внутри всё кипит, но он старается держаться, хотя выдает его хриплый голос — он на грани.

— Значит так, Настя, — говорит он, глядя на неё в упор, — я пришёл не ругаться. Мне это всё, честно говоря, поперёк горла. Речь сейчас не о нас. Речь о Славке. Какого черта ты сказала, что Валерка теперь его отец?

Настя, стиснув зубы, отводит взгляд. Её лицо словно окаменело, только ресницы чуть дрогнули. Валерка, напротив, подался вперёд, демонстративно положив руки на колени.

— Может, потому что ты сам к нему не приезжаешь? — говорит Валерка, стараясь звучать уверенно. — Детям важно чувствовать, что их любят. А ты, когда последний раз с ним проводил время?

Сашка замер, стиснув кулаки. Он медленно переводит взгляд на него.

— Ты мне, Валерка, лекции не читай! Я в Афганистане служу, и деньги аккуратно перевожу сюда в Союз. А ты что? За мои деньги Славке отца изображаешь?

Валерка краснеет, но, кажется, намерен стоять на своём.

— Да я его к футболу приучаю, со школы забираю, уроки делаю. Не я в вашем разводе виноват.

Сашка резко поворачивается к бывшей, словно не слышит Валерку.

— Настя, ты чего Славке там в голову вбиваешь? Это ты ему сказала, что я плохой отец?

А затем, будто что-то вспоминает, дергает её за руку.

— Не понял! Письмо ты из воинской части получила на днях. А по словам твоего х…хахаря, отца Славки он изображает давно. Уже все успел — и футбол, и уроки… Что еще? Опозорила меня на весь посёлок. Дрянь, ты, а не жена! Гуляла с кем, с ним? Нашла бы уж кого путного. Этот же альфонс! Сына, видишь ли, он мне воспитывает. Лучше бы на работу устроился.

— Так ведь нет у нас в посёлке нормальной работы для мужиков, — оправдывается бывшая.

— А трактористом — чем не работа? — усмехается Сашка. — Или руки боится мазутом замарать. А-а! Деньги –то я присылаю, его вполне и устраивает. Зачем работать? А ты не думала, что он с тобой из-за этих денег живет?

Настя вспыхивает, но ничего не говорит.

— Теперь меньше будешь получать — только алименты на ребенка. Хорошо запомни — на ребёнка! Проверю. А вы уж как — нибудь тут сами.

Сашка смотрит на неё и, будто не узнаёт.

Та ли это Настя, которую он когда-то любил? Или он и вправду никогда её не знал?

— И слушай сюда, Настя! Славка мой сын! И я требую, чтобы уважительно говорила обо мне с ним. Отец у него один — это я! — в глазах Сашки такая ярость, бывшая сжимается вся. — А Валерка, не знаю кто… Отчим для Славки, твой новый муж. Разберешься сама, как его называть моему сыну. Поняла меня?

Настя кивает. Но ничего не говорит. А Валерка только криво усмехается. Сашка чувствует, что ещё минута, и он сорвётся.

— Отец у Славки один — это я. Запомните это оба!

Я тяну Сашку за плечо.

— Пошли, — говорю. — Не стоит больше тут оставаться.

Мы уходим. Молча идем по спящей деревни.

Баба Люба встречает нас у ворот. Видно, переживала, места себе не находила.

— Все нормально? Поговорили?

Сашка кивает. Мы идем в дом.

На столе уже все готово. Жареная картошка с грибами, соленые огурцы, варенье из вишни, самовар дымит на почетном месте. Баба Люба выставляет горячее…

Сашка берет гармонь, проверяет меха. Настроение меняется — ночь в деревне сгущается, а внутри становится теплее. Запевает хриплым голосом, баба Люба подхватывает. Славка, сын Сашки, крутится возле нас, хлопает в ладоши. Песни сменяют одна другую — «Ой, мороз, мороз», «Распрягайте, хлопцы, коней»…

К полуночи Славка засыпает прямо на лавке. Сашка подхватывает его на руки, осторожно уносит в спальню, укладывает на кровать. Мы еще долго сидим, переговариваемся тихо, пока сон не смыкает наши глаза.

Утро свежее, прохладное.

Баба Люба провожает нас до калитки, крестит на дорогу. Мы идем в сельсовет. Я поглядываю на Колесникова. Вроде кульминация разборок с женой осталась позади.

Мать твою!

Сашка хмуро молчит, и чувствуется, что его еще не отпустило…

Моя боярка:

Мой позывной Шрек. Я армейский десантник. Умер в 2046 году в неравной схватке с монстрами. Стойте-ка, говорят, что я жив. Я — князь Трубецкой? https://author.today/reader/389135/3591946